Ахто Леви - Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе)
Суки к перспективе соединения мастей относились с надеждой: они, как ни говори, понимали свою второсортность в уголовной жизни. В результате слияния мастей они могли бы почувствовать себя реабилитированными и стать снова полноправными сволочами, равными среди равных, и избавились бы от страха: угроза расправы всегда висела над ними, где бы они не были. Воры действительно представляли стихийно сложившуюся организацию, распространенную всюду в государстве, и иногда, бывало, безграмотно написанная на Дальнем Востоке ксива убивала, сколько бы не минуло времени со дня ее сочинения – приговора сходки, – человека, где бы он не находился. Сукам же самим наплевать на любые законы, потому их не волновало, каким они будут гибридом. Какие, собственно, должны быть законы у тех, чья природа – их нарушать? Какая честность у людей бесчестных?
Суки правы. Ну, не станет воровского закона – не будет также и воров? Куда же они денутся? Станут сразу честными людьми? Как фраера? А эти-то, фраера, честные ли на самом деле? Если да, то потому, что не способны быть нечестными? Значит, честные из-под палки?
По высказываниям покойного воровского мыслителя, Чистодела, честно живут только те, кому не из чего выбирать, когда стащить просто неоткуда.
5
Они встретились опять там же – в транзитных бараках. Отсюда их отправили в знакомом вагон-заке туда, откуда уходили «в крытую» – на Девятый спец. Бежали «на рывок», когда, сопровождаемые конвоем из самоохранников, следовали от вагон-зака тайгой к Девятке. Автоматные очереди раздались с опозданием. Решились на рывок как-то спонтанно, из-за того что пришедший на полустанок конвой, их встречающий, оказался без собаки. Когда началось болото, они поняли не сразу – лес как лес… Местами скользкие лужицы вскоре обернулись вязкой топью. Они выбежали на поляну, похожую на луг. Здесь Враль внезапно провалился. В будущем он напишет, будто спасся благодаря камню и ветке ольшанника… И никому даже в голову не приходило, что на поляне нет кустов, а в болоте – плавающих камней, способных удержать тяжесть человека.
Вытащил друга из трясины Скиталец. Но описывать подробности всего здесь приключенного излишне, потому что в мире уже много описаний всевозможных побегов. Единственно стоит сказать, что настигли их, когда они форсировали реку Пойму, когда Вралю в ногу угодила пуля, отрикошетившая с поверхности воды. Скит мог бы, конечно, бежать дальше, но он знал: если уйдет, Враля пристрелят, чтобы не мешал собаководам гнаться дальше за ним. Так в тайге везде делалось: когда беглецы разбегаются, то всех по одному и перебьют, – редко кого приводили из тайги живым. Скит помог другу встать и дохромать до берега, где их ждали двое с автоматами и собака.
– Что, бляди, пустить вас плыть по течению? – предложил один из автоматчиков вежливо. Но беглецов спасло то, что поймали их случайно собаководы не Девятки, а другой зоны, оказавшиеся недалеко. Девяткинские беглецы для этих собаководов были чужими… Чужое у них, оказывается, полагалось сохранять в целости для владельца, в данном случав оно принадлежало Бугаю.
Судили их в уже знакомом управлении, после чего они опять очутились в транзитном бараке дожидаться этапа в закрытую тюрьму.
Когда в Кировоградской тюрьме на Враля надели наручники и втолкнули в карцер, он успел лишь кивнуть Скитальцу, которого подобным же образом запихивали в другую камеру, и больше встретиться им здесь не довелось. Отсидев в порядке знакомства семь суток, Враля перевели в жилой корпус и поселили в одиночку: оказывается, какое-то роковое напутствие девяткинского кума в его деле продолжало влиять на его репутацию…
Однажды в марте ему снился вещий сон: в тюрьме гремят замки, грохочут двери, зеков из камер вызывают с вещами. Они уходят, а Враль будто находится в общей камере, и уходящие зеки оставляют ему свои недоеденные пайки хлеба. Он убирает за ними камеру, подметает… Утром же началось остервенелое перестукивание по всей тюрьме – взяв «телефон» (алюминиевую кружку), Враль приставил ее к стене (включился в «сеть»), чтобы послушать, чем вызван переполох, и удалось ему расшифровать любопытное сообщение: любимый товарищ Сталин умер. Через несколько месяцев тюрьма еще более активно перестукивалась: амнистия!
Теперь он и сам стал энергично «названивать» во все стороны и установил, что одних уже освободили, другие освобождаются, третьим сократили сроки. Что всех, кому что-то положено, водят в какой-то зал с множеством столов – на них «личные дела» зеков в алфавитном порядке, и тем, кого амнистия касается, зачитывается соответствующее постановление. А касается амнистия не только тех, кто осужден по указу и по первому разу, а вообще всех уголовников. У кого же 58-я – тому ничего не положено.
И понял тут Враль значение своего сна: у него имелась 58-я статья, пункт 14 – саботаж, который ему припаяли за один из побегов.
– Но это же вранье! – заорал он во весь голос. Ведь он, когда бежал, никакого саботажа не подразумевал. Он бежал потому, что бежать было его потребностью. Вранье это! Вранье!..
Глава седьмая
1
Закончился очередной тюремный срок. Враль последовал этапом обратно в Краслаг. Здесь ему неожиданно удалось сбежать, причем на этот раз «с концами», как принято говорить среди зеков об удачном побеге. Но, как уж повелось, судьба пошутила с ним в очередной раз: он сбежал, не зная, что через пять месяцев законно освободился бы. Постановление о сокращении срока находилось в его личном деле – по какой-то случайности в Кировограде ему не дали его подписать, а не из-за статьи 58-14, которая в данном случае (в связи с побегом) не считалась политической. Ему не повезло: он сумел бежать раньше, чем успели познакомиться с его делом в спецчасти управления в Решетах, куда его возвращали. Надо же! Повезло тогда, когда не надо было, чтобы повезло…
Он жаждал получить свободу, но никогда не задумывался: что будет с ней делать, заполучив ее. Не понимал, что такая воля – не свобода, и, естественно, растерялся. Разъезжал с места на место, из города в город, толкался среди людей, что-то искал, не понимая – что. Так он, собственно, и признался новому приятелю, которого встретил на городской толкучке в Таллине. Этого худощавого, похожего на Скита, молодого человека окрестили Орестом, сам он представился как Рест. И Враль ему объяснил, будто он, если полностью, то Сильвестр, а так… просто Вестер, а можно и Вест, чтобы получалось у них в рифму – Рест и Вест. Вокруг горланила толкучка, а они, явно симпатизировавшие один другому, стояли и изучали друг друга. Рест признался, что является помощником преуспевающего номенклатурного дельца, что работа – не пыльная: «уводить» у шефа поднадоевших ему баб, то есть, проще говоря, спать с ними.
Они подружились. Враль счел возможным довериться новому приятелю. Он признался, что находится на нелегальном положении, что особого опыта в этом деле не имеет, что раздобыл с трудом в одном лесном хозяйстве временный паспорт на чужую фамилию, а дальше не знает, как все сложится. Рест поинтересовался, за что Враль сидел, и тот поведал, что – ни за что, вернее за то, что в юности стащил в одном доме окорок, а в другом незалатанные штаны. В ответ Рест признался, что ходит по сонникам, но не из-за наживы, то есть не крадет. Такое никто не в силах понять. Рест не стал разъяснять подробно своей страсти, сказал, что в дальнейшем это сделает, что коротко об этом не скажешь, но он сможет помочь Вралю в трудоустройстве, даже достать комнатушку у одинокой старушки. Далее Вралю предлагалось сопровождать Реста в его ночных рейдах, но с условием, ничего не совать в карманы. Рест повел Враля в каменоломню к знакомому мастеру. Каменоломня – не монетный двор: качество документов Враля в здешней конторе никого не занимало; платили за сдельную работу неплохо, и Враль остался доволен. Они часто встречались. Рест проживал на Пирита в мансарде, набитой книгами. Этот внешне элегантный человек тридцати трех лет являлся загадкой: он действительно не крал и такой эксгибиционизм был недоступен пониманию Враля.
Однажды он побывал с Рестом на таком его мероприятии и оказался участником мало интересного приключения, на его взгляд. Смотреть – просто смотреть на спящих в собственных постелях людей представлялось Вралю и неестественным, и скучным, тем более что в доме было чем поживиться. Единственно, что они себе позволили, это закусить в чужой кухне. Рест объяснил, что наслаждается осознанием себя как рока, судьбы, таинства в тех домах, где люди спят (везде люди в какой-то час спят, не бывает, чтобы они совсем не спали, надо только знать, когда кто спит): они в его власти и их имущество тоже, а главное – даже их жизнь.
Рест пробовал передать приятелю смысл этого ощущения. Он волен, что называется, жить в чужом доме без разрешения хозяев – жить в их присутствии, волен смотреть, – а это даже лучше, чем владеть, – на их так называемые ценности, но – и это квинтэссенция, это и есть главное – смотреть самих людей тогда, когда они уверены, что кроме Господа Бога их никто не видит. Это лучше театра, кино – подобное ощущение трудно передать. Ты хочешь наблюдать святош? Как они трахают своих гусынь? Какие они мерзкие и жалкие! Днем заседают где-нибудь в президиуме – важные, респектабельные, в галстуках, а ночью, голые, пукают, словно лошади в конюшне. Представь себе такого гусака, как, скажем, Суслов, в ночной сорочке со своей суслихой… Рест в похожих спальнях побывал. Непременно надо избегать маленьких жилищ – в них не развернешься, нет свободы передвижения: Рест признался в наличии у него клаустрофобии. Он подолгу выбирал себе жертву, объект созерцания: в большом доме, объяснил он, места всем хватает, в одной из комнат люди ужинают или кувыркаются в постели, а в это время в других ты изучаешь их библиотеку или питаешься. И от важности этих мерзавцев, от их святости ни хрена не остается. Можно и пошутить… Однажды одну церковную крысу он застал с молоденьким парнишкой и так их напугал – обкакался бедолага.
