Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая
— Нет, нет! — торопливо разуверила его Морин.
— Я мылся в ручье, а потом еще умывался в питьевом фонтанчике. Вот только мыла у меня нет…
Он уже расправился с пирожным и теперь нарезал даровую булочку. Он ел с такой быстротой, будто глотал, не жуя.
Морин предложила:
— Я могу купить тебе мыла. Я видела по пути сюда магазинчик «Боди шоп»[31].
— Спасибо. Ты очень любезна. Но мне не хочется нести с собой лишнее.
Морин вновь пронизал стыд за собственную глупость. Она-то надеялась засверкать перед Гарольдом всеми цветами радуги, а в результате явилась перед ним серой мещаночкой.
— А… — понурив голову, вымолвила она.
Боль в груди все нарастала, сжимала ей горло и мешала говорить. Рука Гарольда подала ей измятый носовой платок, и Морин окунула лицо в его скомканную теплоту. Платок пах мужем и их общим прошлым. Все напрасно. У нее на глаза навернулись слезы.
— Это из-за встречи, — оправдывалась Морин. — Ты выглядишь таким молодцом…
— И ты выглядишь молодцом, Морин.
— Нет, Гарольд, я слишком заброшена.
Морин принялась утирать лицо, но слезы все равно текли меж пальцев. Она не сомневалась, что продавщица пялится на них из-за прилавка, и посетители тоже глазеют, и те безмужние дамы. Ну и пусть… Пусть себе смотрят.
— Гарольд, я очень скучаю по тебе. Если бы ты только вернулся…
Она смолкла, ощущая, как пульс отдается во всем теле.
Гарольд наконец поскреб в голове, словно она у него болела или он хотел что-то в ней сдвинуть.
— Ты скучаешь по мне?
— Да…
— И хочешь, чтобы я вернулся?
Морин кивнула. У нее не хватило духу повторить. Он снова почесал голову и поднял глаза на Морин. Она почувствовала, как внутри у нее все стронулось с места и судорожно запрыгало.
Он медленно выговорил:
— Я тоже скучаю по тебе, Морин. Но я всю свою жизнь провел, ничего, по сути, не делая. А теперь я наконец делаю хоть что-то… Мне надо закончить поход. Куини ждет. Она верит в меня. Понимаешь?
— Ну, конечно, — откликнулась Морин, — безусловно, я понимаю.
Она отхлебнула чай — он был холодный.
— Просто я… извини, Гарольд, но я никак не могу к этому привыкнуть. Ты теперь паломник и все такое… Но ведь я должна и о себе подумать. Я не столь бескорыстна, как ты. Прости меня…
— Я ничуть не лучше других. Нисколько не лучше. Любой может совершить то же, что и я. Но ты должна от всего освободиться. Вначале я не знал этого, а теперь понял. Надо оставить все, что тебе было когда-то нужно: и кредитки, и мобильники, и карты автодорог, и все-все…
Он глядел на нее сияющими глазами и спокойно улыбался.
Морин снова взялась за чай, но, отхлебнув, поняла, что он совсем остыл. Ей хотелось спросить, путешествуют ли паломники с женами или без, но она не решилась. Она вымучила на лице то жизнерадостное выражение, от которого обычно делается еще тоскливее, а потом глянула в окно, за которым по-прежнему ждала Гарольда собака.
— Она грызет камень…
Он засмеялся.
— Грызет… Ты только не вздумай ничего ему бросать. Если кинуть, он подумает, что ты обожаешь это дело, и не отстанет. Он не из забывчивых.
Гарольд снова улыбнулся, и у Морин вдруг отлегло от сердца.
— Ты как-нибудь назвал его?
— Просто Песик. Я решил, что неправильно будет давать ему имя. Он сам-по-себе-пес, из этой породы. И мне показалось, что кличкой я как бы заявлю какие-то права на него.
Морин кивнула, не находя слов.
— Знаешь что, — сказал вдруг Гарольд, — ты можешь идти вместе с нами.
Он коснулся ее пальцев, и Морин не отдернула их. Его ладони были грязными и заскорузлыми, а ее — бледными и хрупкими, и Морин не могла взять в толк, как они с мужем раньше могли держаться за руки. Ее ладонь покоилась в ладони Гарольда, но все внутри у нее будто оцепенело.
В сознании Морин, словно фотоснимки, пронеслись эпизоды их совместной жизни. Она увидела, как Гарольд в первую брачную ночь потихоньку выбрался из ванной, и красота его обнаженного торса привела ее в такой восторг, что она ахнула, а он в ответ поспешно запахнул пиджак. А вот Гарольд в роддоме любуется их новорожденным сынишкой и протягивает ему палец. Ей явились и все те картинки, что хранились в кожаных фотоальбомах и которые она за долгие годы постепенно стерла из памяти. Они мелькали, вспыхивая на лету, узнаваемые лишь ею одной. Морин вздохнула.
Все это давным-давно миновало, и между нею и мужем успело нагромоздиться много чего. Двадцать лет назад они стояли рядышком, не снимая черных очков и не касаясь друг друга.
Его голос раздвинул тяжкий покров ее дум:
— Что скажешь, Морин? Ты смогла бы пойти с нами?
Она отняла руку и отодвинулась от стола.
— Слишком поздно, — еле слышно вымолвила она. — Вряд ли.
Морин встала, а Гарольд остался сидеть, и ей показалось, что меж ними уже стала преградой дверь кофейни.
— Там у меня огород. И Рекс… К тому же я ничего не взяла из вещей.
— Тебе не нужны никакие…
— Нужны, — возразила она.
Гарольд пожевал бороду, не поднимая глаз, словно говоря: «Знаю».
— Лучше я поеду домой. Рекс, кстати, передает тебе привет. Я тут привезла пластырей. И еще фруктовый напиток из тех, что тебе так полюбились. — Она выложила гостинцы на середину стола, на нейтральное место между собой и мужем. — Или паломники и пластырями не пользуются?
Гарольд, откинувшись на спинку стула, засунул подарки в карман. Брюки висели на нем мешком.
— Спасибо тебе, Морин. Все это очень пригодится…
— Я только из эгоизма просила тебя отказаться от похода. Прости меня за это, Гарольд.
Он так сильно понурился, что Морин показалось, будто он уснул, опустив голову на стол. Она стояла и смотрела сверху на его затылок и бледную кожу между лопатками, куда не доставал загар. Ее вдруг охватил трепет, словно она вновь впервые увидела мужа нагим. Он поднял голову и взглянул на нее — она покраснела.
И тогда Гарольд сказал так тихо, будто ветерок прошелестел:
— Это я должен просить прощения.
Рекс ждал ее на пассажирском сиденье с кофе в полистироловом стаканчике и с завернутым в салфетку пончиком. Морин села рядом и принялась судорожно глотать воздух, чтобы унять рыдания. Рекс подал ей угощение, но у Морин не было аппетита.
— Я опять сказала ему: «Вряд ли»! — всхлипывала она. — Сама не знаю, как это вышло…
— Вам надо выплакаться.
— Спасибо, Рекс. Но я уже довольно поплакала, хватит уже…
Морин промокнула глаза платком и поглядела в окно, где люди шли по своим делам. Мужчины и женщины, старые и молодые, вместе или по отдельности. У тех, которые шли парами, вид был чрезвычайно целеустремленный и уверенный в себе. Она вымолвила:
— Раньше, когда мы с Гарольдом только познакомились, он называл меня Морин. Потом мое имя превратилось просто в Mo, и так было долгие годы… А теперь снова стало Морин.
Она прижала пальцы к губам, возбраняя дальнейшие излияния.
— Вы хотите остаться? — осторожно спросил Рекс. — И еще раз поговорить с ним?
Морин повернула ключ зажигания.
— Нет. Поедем домой.
Машина тронулась, и в этот момент Морин снова увидела Гарольда — незнакомца, долгие годы бывшего ее мужем. Рядом с ним трусил песик, а следом гурьбой шли чужие ей люди, его последователи. Но Морин не помахала ему, не посигналила перед расставанием; вот так, без всякой помпы и лишних церемоний, даже как следует не попрощавшись, она уехала к себе, а Гарольд пошел своей дорогой.
Через два дня Морин проснулась ясным погожим утром, сулившим только хорошее. Легкий бриз шевелил на деревьях листву. Чудесный день для стирки. Морин достала стремянку и сняла с окон тюлевые занавески. В дом хлынули свет, цвет и пестрота мира, до того времени томившиеся в тюлевом сачке. За день занавески успели выстираться и высохнуть.
Морин уложила их в мешочки и отнесла в благотворительный магазин.
24. Гарольд и Рич
После того как Гарольд не поехал с Морин, что-то внутри его поменялось, как будто там наглухо закрылась дверца, которую он, сам не осознавая того, держал на всякий случай открытой. Ему больше не доставляло удовольствия представлять себе торжественную встречу в хосписе с участием медперсонала и пациентов. Зримое прежде окончание похода как-то поблекло. Продвижение вперед было медленным и сопряженным с таким количеством споров, что группе понадобилась почти неделя, чтобы добраться от Дарлингтона до Ньюкасла. Ивовую тросточку Гарольд одолжил Уилфу, и тот даже не подумал ее возвратить.
Морин сказала, что скучает по нему. И ждет его домой. У Гарольда не шли из головы эти новости. Он под разными предлогами одалживал мобильники, чтобы позвонить ей.
«У меня все хорошо, — говорила она. — Все нормально». Иногда рассказывала, какое трогательное письмо пришло на их адрес, описывала присланный сувенир или сообщала, как подрастает фасоль. «Но тебе неинтересно слушать про меня», — вдруг спохватывалась она. А ему было все интересно. Буквально все.
