Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов
— Это необратимо, — объяснял Владимир.
Преступный коммунизм — коммунизм беззаконных судов, лагерей, КГБ и Сталина — истаивает, как лед на солнце. День сменяется ночью. Два тезиса, две аллегории, высказанные Владимиром и Павлом: Томаш упомянул куколку, которая превращается в бабочку, Грегориос — родовые муки. Сравнения разные, но вывод один. Прекрасным летом шестьдесят первого коммунизм начал меняться. Наконец-то меняться! Благодаря дядюшке Хрущеву писатели и поэты, расстрелянные и сгинувшие в лагерях, были реабилитированы. Он дал надежду. В странах Восточного блока появились независимые газеты и свободные журналисты. Их не арестовывали за слова о том, что нужно покончить с абсурдным авторитарным планированием, позволить либеральным экономистам применять их теории на практике, вернуть свободные выборы, официально разрешить создание политических партий и профсоюзов, защищающих интересы трудящихся, упразднить тайную полицию. Тиражи свободной прессы зашкаливали. Книги, ходившие в «списках», издавались в государственных издательствах. Хрущев даже позволил бывшему политзаключенному Солженицыну опубликовать повесть, действие которой происходит в лагере.
— Такова логика истории, — утверждал Павел.
* * *Утром 13 августа 1961 года небо рухнуло на землю, и они пробудились с чувством тяжкого похмелья, с которым им пришлось жить долгие годы. Ночью власти Германской Демократической Республики закрыли 69 из 88 пунктов перехода из советской зоны в западную. Они успели возвести первую кирпичную стену длиной в 155 километров вокруг Берлина и еще 112 других между двумя Германиями, замуровали окна и двери домов, выходивших на стену высотой 3,6 метра, глубиной 2,10 метра, оборудованную 96 сторожевыми вышками, 302 КПП, 20 бункерами и 259 гарнизонами со служебными собаками. Людей потрясли не грубые, низкие методы, которыми действовала власть, не идеологические оправдания, не презрение к гражданам и не сломанные жизни — ко всему этому они привыкли. Их убивала коллективная слепота: они неверно оценили ситуацию и не поняли, что систему невозможно ни перестроить, ни улучшить. Худшее, что может случиться с марксистом, — это непонимание исторического материализма. Надежда умерла. Стена стала символом, новой тюрьмой, где их заперли. Они уподобились отсидевшему свой срок заключенному, которого должны вот-вот освободить и вдруг объявляют, что он приговорен к пожизненному заключению.
— Мы больше никогда не увидим свои семьи, — сказал потрясенный Владимир.
— Да, теперь все кончено. Мы отрезаны от родины навсегда, — пробормотал Игорь.
— Мы придурки, — продолжил Имре. — Все останется как есть, ничего не изменится.
Любые новости, плохие и хорошие, в клубе отмечали одинаково — распитием множества бутылок клерета.
— Будем пить, пока можем, пока живы! — предложил Леонид.
— Я поднимаю мой бокал за всех мерзавцев — на их фоне мы кажемся милыми людьми! — произнес не склонный к лирическим отступлениям Вернер.
Имре утешился, поняв, что поимели не только венгров.
Вскоре в клубе появилось много несчастных, потерянных немцев. Франкофоны обосновались в Париже, англофонов постигло дополнительное наказание — они эмигрировали в Лондон. Никиту Хрущева объявили пожизненным почетным членом клуба за постоянный вклад в его развитие.
10
Тибора не было уже два дня, и Имре забил тревогу. Игорь предупредил Даниэля Маго, тот справился в префектуре, в отделе по розыску пропавших, но ничего не узнал. Имре впал в отчаяние. Жаки рассказал, что Тибор в последнее время был очень подавлен, ничего не ел и пил больше обычного. Имре подтвердил, что Тибор плохо спал и был настроен очень мрачно. Появилось предположение, что Тибор покончил с собой, но тела не нашли. Самым тревожным было то обстоятельство, что Тибор ничего с собой не взял, даже одежду, которой так дорожил, ни туфли из крокодиловой кожи, ни замшевую куртку, ни костюм от Кристиана Диора из ткани с рисунком «куриная лапка», стоивший бешеных денег. Его личные сбережения, скопленные из чаевых, остались лежать в коробке из-под печенья, из чего следовало, что исчез он не по доброй воле.
Даниэль Маго заключил, что речь идет о похищении или несчастном случае, и искал Тибора по всем больницам и клиникам Парижа и окрестностей, но все было тщетно. Тибор покинул «Акапулько» в четыре утра, но дома не появился. Он мог нарваться на хулиганов на площади Пигаль — темных личностей там хватало, особенно по ночам. Одному Богу было известно, в какие темные делишки мог ввязаться Тибор. Пришлось обратиться к Лоньону, у которого были свои источники. Он пообещал сделать что сможет, но не преуспел и вынужден был признать, что Тибор испарился. Когда человек бесследно исчезает, это дурной признак. Маго и двое его коллег провели титаническую работу, прошерстив гостиницы и меблирашки. Имре сообщил, что венгры обычно сводят счеты с жизнью, бросаясь в воды Дуная — не голубого, а грязно-серого. Он опасался, что Тибор утонул в Сене и теперь его хладный труп дрейфует в сторону Северного моря.
Прошли дни, потом недели, и о Тиборе стали говорить в прошедшем времени, причем никто этого не заметил. Никто, кроме Имре, который ушел, хлопнув дверью, и не показывался три дня. Игорю пришлось отправиться к нему домой, извиниться и привести назад в «Бальто», к друзьям.
Папаше Маркюзо было о чем беспокоиться. Тибор остался должен астрономическую, по меркам хозяина овернского бистро, сумму.
— Скорее всего, он смылся из-за денег, — предположил он однажды вечером.
— Как ты можешь, Альбер! — возмутилась Мадлен. — Бедный Тибор, такой наивный, такой милый. С ним, должно быть, случилось несчастье.
— Да он просто встретил мужчину своей жизни и не посмел признаться Имре! — сказал Жаки. — Я знаю Тибора, ему не ролей не хватает, а денег. Он нашел себе набоба и сейчас воркует с ним у бассейна на Лазурном Берегу. Я видел, как на Тибора смотрели мужики! Он растолстел на двадцать кило, но остался красавчиком. Тибор — звезда, это заводит. В конце концов, они ничем от нас не отличаются.
Мадлен запротестовала — из принципа, но остальным идея Жаки не показалась такой уж нелепой. Об этом подумали все. Кроме Имре. Он сидел за столиком один, положив газету на столик, и о чем-то думал. Никто не осмеливался потревожить его. Я сел рядом и попросил рассказать мне о Тиборе. Я редко видел Имре в клубе и почти ничего о нем не знал, поэтому мой поступок удивил его. Он теперь целыми днями ничего не делал, только поедал круассаны, предназначенные для клиентов, читал газету, курил трубку, предавался мечтам, попивая чай с молоком, или делал переводы, которые никто не заказывал. Внешне Имре не изменился — он так же тщательно следил за собой, одевался с иголочки, — только в шахматы играть перестал. Мадлен потакала его капризам и кормила за четверых, считая вкусный обед лекарством от меланхолии. Имре читал ей стихи на венгерском, она не понимала ни слова, но слушала. Он когда-то перевел Рильке с немецкого на венгерский и теперь пересказывал его Мадлен на французском языке. Она восхищалась красотой декламации и уверяла Имре, что у него совсем нет акцента, — это придавало ему сил и внушало уверенность в том, что он является жертвой заговора.
* * *Новость пришла неожиданно и, по идее, должна была их обрадовать. Если тот, кого ты считал мертвым, оказывается жив, следует прыгать от радости и облегчения, но члены клуба, узнав о Тиборе, впали в прострацию. Даже Имре предпочел бы, чтобы Тибор прохлаждался в Сен-Тропе. Причиной всеобщего потрясения стала статья на первой полосе «Франс суар» о триумфальном возвращении Тибора в Будапешт. Тибор Балаж снова на родине! Впервые человек, сбежавший из коммунистического рая, проделал обратный путь. И Венгрия не только не осудила блудного сына, но и приняла его в объятия, продемонстрировав превосходство народной демократии над прогнившей империалистической демократией. Спонтанный, но вполне осознанный поступок Тибора удивил всех, в том числе венгерские власти: они делали все, чтобы воспрепятствовать бегству граждан из страны, но принимать перебежчиков обратно им было впервой. Тибор явился к пограничникам на австрийско-венгерской границе и заявил, что хочет вернуться домой. Ответ из Будапешта пришел через несколько минут: «Пропустите его!» Выступая на государственном радио, Тибор сказал:
— Я вернулся в Венгрию. Жизнь на Западе невыносима и отвратительна. Я больше не мог выносить разлуку с родиной и матерью и прошу венгерский народ простить меня.
Возвращение Тибора стало ярким доказательством того, что Запад низок и гнусен, что он не более чем пропагандистский мираж и все эмигранты в самом скором времени вернутся на родину. Тибора не только не посадили и не подвергли остракизму, его подняли на щит и превратили в национального героя. Он поехал в Дебрецен к Марте, никогда не терявшей надежды на встречу с сыном. Его приняли на работу в Будапештскую консерваторию драматического искусства, он снялся во многих венгерских фильмах.
