Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Не оставаться же ему век на проселках и дорогах! Ведь какая-нибудь крыша над головой нужна. Он жаждал общения с книгами, в которых мог найти ответ на свои вопросы, он жаждал тепла и, если посчастливится, человеческой любви. Он не бездомная собака. Его все еще не покидала обида и горечь, застрявшие в нем от одного слова, которое швырнули ему в лицо. От слова — бродяга.
Он бросил якорь в пекарне; здесь хозяин мечтал вырваться из тесноты мелочной торговли на простор поставленного на широкую ногу предприятия.
— Работай хорошо, и ты пойдешь в гору, — сказал он Станислаусу.
Станислаусу хотелось «пойти в гору», он довольно низко опустился, этакий бродяга проселочных дорог.
В пекарне стоял горьковатый едкий запах. Он исходил от поджаристых палочек, величиной в сигару и почти такого же цвета. Это были соленые печенья, посыпанные тмином. Святые дары для пивопоклонников.
Соленые палочки были священными изделиями этого предприятия. После обеда ученики укладывали по три палочки в пергаментные пакетики с синей печатной надписью: «Соленые палочки Папке с пастой экстра».
Когда вечерний мрак падал на застроенный дворик пекарни, там, на шаткой скамейке, собиралась стайка детей школьного возраста. Детей, которым бедность родительского дома не позволяла досыта поесть хлеба и обувала их в дырявые ботинки. Гам стоял такой, точно во двор опустилась стая перелетных птиц.
— Хозяин, хозяин! — У входа в квартиру Папке стоял на часах рыжеволосый малыш. — Идет!
И сразу все стихло — ни крика, ни драки, ни болтовни. Слышно лишь поскрипыванье корзин. Хозяин пекарни остановился на пороге, самодовольно наслаждаясь тишиной. Это была его тишина, плод воздействия его значительной персоны. Он провел гребешком по своей английской бородке, смерил взглядом рыжего малыша и сказал:
— Опять эти башмаки?
Малыш, переминаясь с ноги на ногу, старался прикрыть дыры на башмаках.
— Разве ты не зарабатываешь каждый день кучу денег?
Малыш печально кивнул.
Папке вошел в пекарню с распухшей от важности душой. Он осмотрелся, потянул носом, достал гребешочек, снова расчесал на пробор бороду и жестом подозвал Станислауса.
— Ну вот, теперь посмотрим, можешь ли ты быть у меня управляющим.
Станислаус, бродяга проселочных дорог, — управляющий? Он благословлял час, когда ступил в дом этого пекаря. Он отсчитывал пакетики, бросая их в корзины ребятишек.
Через четверть часа господин управляющий закончил выполнение одной из своих служебных обязанностей. Ребята один за другим протискивались через узкую дверь черного хода. Каждому хотелось первым прибежать со своей скрипучей корзиной и шуршащими пакетиками на улицы города. Хозяин показал на рыжего малыша:
— Не думай, что он хромает. На одном башмаке у него подметка висит, как язык у собаки. Я это заметил. Ты тоже должен все замечать.
Ночью дети возвратились в душный дворик. Управляющий дожидался их. Теперь уже не слышно было их птичьего щебета. Они устали и не дрались более. Малыш раскладывал окурки.
Управляющий производил расчет. За каждый проданный пакетик юный продавец получал один пфенниг, за десяток пакетиков полагалась премия — маленький белый хлебец, за двадцать пакетов — кусок пирога. Станислаус доставал премиальные хлебцы из корзины и отрезал куски от лучших пирогов с фруктовой начинкой. Он хорошо помнил, как ребенком, во времена, когда он еще кормился чудотворными делами, он вечно мечтал о пироге. На разграфленном листе бумаги Станислаус записывал пфенниговые доходы и клал в худые детские ручки несколько мелких монет. Нелегко это — быть управляющим!
Когда дети, затихшие, измочаленные, точно маленькие домовые, уползали в ночь, являлся хозяин и просматривал записи Станислауса. Он хмурил лоб и двигал большими ушами.
— Это мелочи, но они являются основой, на которой вырастает крупное предприятие, — поучал он Станислауса. — Вот ты выдавал детям свежие хлебцы из корзины, а надо было брать черствые из того мешка. Кроме того, как я вижу, ты давал кусок пирога и за девятнадцать проданных пакетов. Девятнадцать — это не двадцать. Ты искажаешь смысл выдачи премии.
Соленые палочки пекаря Папке славились в городе. Добрая слава о них распространится, конечно, по всей земле. Папке изучал географию. Рецепт соленых палочек с пастой экстра был секретом пекаря Папке. Он сдабривал тесто пряностями на рассвете, до того как в пекарню входили ученики и подмастерья. Время от времени Папке запирался в подвале, что-то там варил и размешивал. Отвратительные пары и тошнотворные запахи распространялись по дому, на стеклах окон словно появлялась гусиная кожа.
Станислаус по-прежнему часто вспоминал Миу. Вспоминал ее всю, до последней черточки. Он сидел в своей каморке и, мечтательно глядя поверх городских крыш и башен, уносился мыслью за пределы города… Это было у дороги, на лугу, где паслись козы. Сладостна была любовь. Станислауса охватывал трепет.
В узелке у него лежали заработанные им двадцать пять марок, и он купил себе книжку. Он искал в ней ответа на вопрос, как возникла земля и жизнь человека. О возникновении земли он знал лишь то, что рассказывал на уроках закона божия учитель Гербер. В шесть дней бог сотворил землю, покрыл ее травой и цветами и заселил животными и людьми. Мужчину сделал из глины, женщину — из ребра мужчины. Наступило воскресенье, господь отдыхал, мир был готов!
Бог, творец вселенной, забирался все выше и выше за облака. Не очень-то много думал владыка вихревых ветров и шарообразных молний о некоем влюбчивом пекаре-подмастерье Станислаусе, который бегал за гулящими женщинами и упускал все случаи стать святым.
Но Станислаус и не ждал чересчур больших подарков от господа бога. Ему хотелось, чтобы рядом с ним был человек, с которым он мог бы поговорить о себе, о своей жизни, о своих мыслях, о том, как эти мысли подчас его мучают, но иногда и делают счастливым. О таком пустячном желании пекаря даже говорить не стоило, и вряд ли оно доходило до всевышнего; вернее всего, оно рассеивалось в более низких небесных сферах, в филиале дождевых туч. Может ли овца понять своего пастыря? Овца идет впереди, пастырь — позади. Овца видит ярко-зеленую рожь рядом с тощим пастбищем. Она бежит в рожь, ей хочется сытного корма и счастья. Пастырь смотрит дальше, он заранее видит вздутый живот обожравшейся овцы и натравливает на нее собак.
Станислаус теперь редко разговаривал с богом.
И вот в руках у Станислауса книга о возникновении жизни. Книга стоила тринадцать марок и представляла собой ларец, наполненный сокровищами знаний. Станислаус прочел ее за четыре ночи. В пекарне он без конца зевал. Выделывая хлебцы, он засыпал, колени у него подгибались.
— Гопля! Замечательный управляющий! — ученики рассмеялись. — Видно, стоя спят не только лошади!
Станислаус заснул в субботу после обеда и проснулся только в воскресенье вечером. Он был голоден, но весь насквозь пылал огнем знаний. Жизнь не была более нашпигована вопросительными знаками. Ни один вопрос не остался без ответа, величайшая ясность царила решительно во всех областях. Человек обязан — черт побери! — стать существом одухотворенным, властелином и покорителем земли. Этого хотел и Станислаус. Автор книги, некий профессор По-верхам, подтвердил то, что Станислаус давно смутно чувствовал.
Были ночи, когда он покидал свою каморку, выходил за черту города и шел по дорогам, окаймленным деревьями, в поля и леса. Он приветствовал ветер, называя его благословенной воздушной струей. Он кивал деревьям и говорил им:
— Человек сделал из вас то, чем вы являетесь, помните это, пожалуйста!
Деревья кивали ему в ответ, и он чувствовал себя понятым. Он обращался к звездам:
— Скрывайтесь сколько вам угодно, я вас знаю.
И были звезды, которые мигали ему из прозрачной дали, и тут он тоже чувствовал себя понятым.
Потом наступали вечера, когда Станислаус снова утыкался носом в свою толстую книгу. Уши у него разгорались, он забывал об ужине на хозяйской кухне, но о расчете с детьми, маленькими разносчиками соленых палочек, он никогда не забывал. Он совал им грошовые премии и ни одной минуты не помышлял быть рачительным, расчетливым управляющим. Хозяин не обеднеет, а дети зато повеселеют. Он всегда находил доброе слово для них:
— Если вы все равно уж не спите, смотрите на звезды, маленькие торговцы!
Дети обещали ему смотреть на звезды и, засунув под рваные курточки премиальные хлебцы, крепко прижимали их к худеньким тельцам.
Каморка ученого длиной в три шага и шириной в добрых два была той обителью, в которой Станислаус намерен был раскрыть все тайны вселенной. Он опускал черпак в густое варево человеческого знания, прикладывался к нему и глотал такими порциями, что не мог переварить всего. Он проникал в законы первозданных туманностей и сравнивал эти туманности с мучной пылью, покрывавшей сероватым слоем все инструменты и всю утварь пекарни, когда там вытряхивали мучные мешки. Чудесно ходить по свету просвещенным человеком и на все, в особенности на людей, смотреть под ранее незнакомым углом зрения. Волны светлой радости кружили ему голову, но порой они выбрасывали Станислауса на берег, где он чувствовал себя одиноко и сиротливо. Он все еще не встретил человека, с которым мог бы поговорить о больших событиях в своей душевной жизни…
