Анатолий Калинин - Запретная зона
Всеобщий смех сопутствовал его словам. Первым захохотал Цветков. Но и Греков не смог сдержаться.– Распахнутая Истоминым в приемную дверь открыла всем взорам диван, на котором, положив голову на валик, младенческим сном спал председатель приваловского колхоза Подкатаев. Кончики усов у него мерно вздымались и опускались. Члены бюро райкома, повставав со своих мест, сгрудились в открытой двери.
– Вот это нервы! – восхищенно сказал райпрокурор.
– Умаялся, – заметила Елена Сергеевна.
– Правильно, Елена Сергеевна, – поддержал ее Цветков. – Вы, как предрика, жалеете его, а он и переселение своего колхоза уже проспал, и теперь как ни в чем не бывало на райкомовском диване спит. Вместо того чтобы заблаговременно подготовиться к ответу на бюро, как им удалось все население станицы чуть ли не на восстание против Советской власти поднять. Это несмотря на бдительность товарища Коныгина, которого, правда, почему-то сегодня нет на бюро.
При этих словах председатель приваловского колхоза Подкатаев вдруг, открывая глаза и вставая с дивана, сказал:
– У товарища Коныгина жена рожает, и он был вынужден ее на подводе в роддом лично везти. Другого свободного транспорта у нас сейчас нет.
– А как же сто пришедших со стройки машин?
– Не можем же мы на МАЗе роженицу везти. На них мы теперь уже переселенцев начали возить.
Глаза у председателя Подкатаева смотрели совсем ясно и безмятежно, только на щеке у него отпечатался след от валика.
Возвращаясь к себе за стол, Истомин напомнил:
– Вам бы, товарищ Подкатаев, об этом лучше было раньше подумать. В том числе и о своей дальнейшей судьбе. – Он обвел жестом комнату. – Рассаживайтесь по своим местам и давайте закруглять вопрос. – Он жестко взглянул на Подкатаева: – Что же, по-вашему, получается, вся станица Приваловская у Зинаиды Махровой в руках?
Подкатаев хотел по привычке разгладить усы, но не донес до них руку.
– Я, Николай Дмитриевич, этого никогда не говорил, но и отрицать ее влияние не вправе. Вы же сами знаете, что она всегда у нас в колхозе первая опора была, а потом…
– Только без загадок, – посоветовал Истомин.
– Я эту загадку предлагал товарищу Цветкову еще три года назад решить.
Истомин устало отмахнулся.
– Пока вы спали в приемной на диване, как Ге-
рой Советского Союза, мы здесь всю эту воду в ступе перетолкли.
Подкатаев вдруг стал рыться у себя во всех карманах пиджака, доставая оттуда какие-то бумажки и, шагнув вперед, положил их перед Истоминым на стол.
– Что это? – с недоумением спросил Истомин. – Он вдруг подозрительно уставился на припухшее после сладкого сна на райкомовском диване лицо Подкатаева: – Вы не с похмелья?
Подкатаев поднес руку к усам, чтобы по привычке разгладить их на две стороны.
– У нас в станице, Николай Дмитриевич, и опохмелиться уже нечем. По случаю предстоящего переселения казаки все прошлогоднее вино уже выпили, а новое так и не успело дозреть.
– Вы еще шутите, Подкатаев.
– Какие, Николай Дмитриевич, шутки, если мне приходится все эти три года опохмеляться на чужом пиру. Ворочаться по целым ночам. Помните, мы в сорок девятом свой план хлебосдачи выполнили, а нам еще столько же добавили. Мы уже перевезли весь оставшийся мелянопус в амбар, а товарищ Цветков приказал и его в «Заготзерно» отвезти. До этого Коптев на той же самой полуторке возил зерно с тока в амбар, и у него все сходилось.
Уполкомзаг Цветков встал с дивана.
– Не виляй, Подкатаев, с переселением дотянул до последнего часа и теперь хочешь чуть ли не все на Махрову списать. При чем здесь их свадьба? Мне и отсюда видно, что эти ваши желтенькие квитанции только от тока до амбара, а от амбара до «Заготзерна» должны розовые квитанции быть. И второй план Коптев уже на две недели позже возил. Если он даже не вор, то все равно преступник. Ему надо было на кузов лучше доски нашивать. С таким трудом доставалось это зерно, а он его, по меньшей мере, по дороге растерял. Но и это еще вопрос.
Подкатаев медленно и тяжело взглянул на Цветкова.
– Я и теперь лично обследовал полуторку, она еще бегает у нас. И кузов Коптев как обшил досками…
Истомин взорвался:
– Ну вот, а теперь вы решили еще какой-то полуторкой райкому очки втереть. Все это, товарищ Подкатаев, к вопросу о срыве вами переселения станицы никакого отношения не имеет.
– Не сегодня, так завтра она со всеми своими токами и амбарами под воду уйдет, – вставил Цветков.
– Не все, товарищ Цветков, под воду уходит. Если вам нужны и розовые квитанции, то, вот они.
Все повернули головы к выступившему из своего угла Грекову и увидели, как он, развернув на две стороны, положил на стол перед Истоминым свой фронтовой планшет. – Здесь ровно тридцать одна квитанция. И все, товарищ Цветков, розовые, которыми вы пользуетесь и теперь. Ровно за тридцать один рейс на все той же полуторке Коптева уже за этот июль. И в каждом случае оказался разновес. Здесь все подсчитана. На каждый рейс от приваловского амбара недостает от девяноста пяти до ста килограммов зерна. А вот, товарищ Цветков, подписанная вами три года назад справка о клеймении в вашем районе всех весов.
Склонясь над развернутым перед ним планшетом, секретарь райкома Истомин вдруг обеими ладонями сжал голову и страдальчески взглянул на Грекова.
– Да, но какое же все это имеет теперь отношение к вопросу о переселении станицы Приваловской?
– Как вам, Николай Дмитриевич, сказать. Может быть, вместе с этими желтыми и розовыми листочками у нас с вами сейчас в руках не только судьба двух человек. Я еще не вполне улавливаю связь, но кроме всеобщей, у каждого в станице могут еще быть против переселения и свои личные причины. У Нимфадоры – это церковь. У Григория Шпакова – его терем…
– Это какой Шпаков? – взглядывая на Елену Сергеевну, спросил Истомин.
– Тот самый, Николай Дмитриевич, у кого расписной домик на круче. Действительно терем.
– От которого жена с матросом сбежала, – подсказал Цветков.
– А у Зинаиды Махровой, как теперь уже выяснилось, своя, – продолжал Греков, – и все вместе…
– Правильно, товарищ Греков, – охрипшим голосом сказала Елена Сергеевна.
– Это еще нужно доказать, – заявил Цветков. Но здесь его перебил Истомин, вдруг вставая за
своим столом и приосаниваясь:
– А если еще не сбрасывать со счетов, в какой социальной среде нам приходится эти вопросы решать, то и картина окажется достаточно полной. Это же казачество. Если бы не такой поздний, – Истомин взглянул в окно, – час, об этом можно было бы подробно поговорить. К сожалению, вы все уже почти спите. Между тем у нас еще напряженный день впереди. Отпускаю вас вздремнуть ровно на три часа. Заседание бюро райкома считаю временно прерванным.
В эту минуту на столе у него зазвонил телефон. Истомин поднял трубку и опять опустил на рычажок. Но телефон продолжал звонить беспрерывно и требовательно. Еще несколько раз Истомин старался прервать его звонок, поднимая и опуская трубку, В конце концов он поднес ее к уху и крикнул:
– Я же предупреждал, чтобы во время бюро!… Все в кабинете услышали раздавшийся из трубки звучный голос районной телефонистки:
– Товарища Грекова срочно ищут со стройки.
Истомин молча протянул Грекову трубку, и тот сразу узнал голос Цымлова. На этот раз Федор Иванович заикался гораздо больше обычного. Греков, полуотворачиваясь, прижал трубку к уху.
– В-василий Г-гаврилович, – скорее догадался, чем понял из его заикания Греков. – У нас чепе.
Греков инстинктивно нагнул голову, понижая голос:
– Побег?
– Да.
– Кто? – еще больше отворачиваясь к стене, спросил Греков. Услышав ответ Цымлова, он прикрыл ладонью трубку. – Кто-нибудь знает?
– Я еще р-рапорта не подавал.
– Козырев?
– Я его отправил на три дня на к-корчевание леса.
– Это хорошо, – сказал Греков.
– У в-вас, В-василий Г-аврилович, есть з-зацеп-ка? – с надеждой спросил Цымлов.
Греков как будто не слышал его слов. Он смотрел в окно, в котором, лилово набухая, опять громоздились над районной станицей и над затопленной вокруг нее поймой черные тучи.
– Должна быть гроза, – неожиданно сказал он в трубку. – Я сейчас же выезжаю. До моего возвращения чтобы…
Совсем не заикаясь, Цымлов выдохнул:
– И Автономов?
– И он.
В ту же минуту, когда Греков положил' трубку, от Приваловской докатилось ворчание грима.
6
Гроза, все время бродившая вокруг Приваловской, вернулась. Белым дневным светом молний освещало небогатое убранство дома Зинаиды Махровой: стол под махорчатой желтой скатертью, семейные фотографии над комодом на побеленной стене, цветастую занавеску в углу, за которой стояла кровать. Сама Зинаида едва успела добежать до дома из садов, попав под ливень, и теперь сидела на кровати без кофточки, отжимая мокрые волосы.
