Виль Липатов - Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине
– Ладно! – сказал Ванюшка. – А если серьезно, мы оба сумасшедшие. Разговариваем, а зачем? Извини!
Дружно, слаженно, по-армейски они прошли в спальню, молча и быстро разделись, легли, чтобы в кромешной темноте бессонно смотреть в потолок, решая все тот же неразрешенный вопрос: как быть? И оба точно знали, что ответа нет, решения не существует, но лежали неподвижно, глаза не закрывали, дышали осторожно, не шевелились, чтобы каждый думал о другом: «Спит! Хорошая нервная система». Умному человеку со стороны – справедливому и рассудительному – подумалось бы так: «.Спать надо. Крепко и хорошо!» Однако Иван и Настя до такой высшей мудрости еще не доросли…
Часов около четырех ночи Иван перевернулся на бок, лицом к невидимой жене, вздохнув, сказал:
– Мы с тобой разойдемся, а я с Любкой сроду не сойдусь. С ней семейно жить нельзя… Забавное дело получается.
Настя не ответила; минута прошла, вторая, третья, затем жена тоже повернулась на бок, вздохнула и опять затаилась в молчании, словно продолжала спать. Иван улыбнулся в темноте: нежно было ему сейчас, в эти минуты, любящему Настю больше всех людей на теплой и круглой земле. Жена, товарищ, друг… Перебраться к ней в кровать, погладить по голове, нежно поцеловать. Родная, близкая, Костина мать, жена, а приходится только улыбаться от любви в темноте и одиночестве.
– Смешное дело получается! – нежно повторил Иван. – Одинешенек, как Никон Никонович, останусь. Смешно!
Настя теперь вроде и не дышала, притаилась в оцепенении от необычного голоса мужа – не знала, наверное, что подумать, верить или не верить человеку, который с первого дня и до последнего обманывал. Однако голос нежный, искренний, правдивый. Иван бешено прислушивался: раскроет губы, вздохнет, пошевелится, скажет любую пустяковину – и позади, позади большая беда! Однако Настя так ничего и не сказала, а, напротив, трижды неумело всхрапнула, как бы в глубоком сне.
13
Утром Иван ушел из дому сразу после того, как мать, помогавшая Насте собирать вещи для отлета в туманный Питер, сызнова начала плакать, да так, что посторонний человек выдержать бы не мог, а уж сын… Что касается Насти, то она была металлической, титановой, стихи Николая Тихонова о гвоздях явно к ней относились.
Восьми часов не минуло, как Настя решила уйти от родного мужа, а первый же встречный – это был колхозный сторож Досифей – грубо, нетактично вмешался в семейное дело. После морозной ночи сторож употребил свои «законные», шел домой бодренький и, поздоровавшись вежливо с Иваном, попридержал его за рукав. Глаза у него были кремовые.
– Пресеки на корню это дело, Иван! – строго приказал Досифей. – Своей бабе укорот изделай, Любку – сничтожь! Понятно?
– Так точно!
– Действовай!
Метров через двести, после разговоров и здорований с разным народом, выяснилось, что председатель Яков Михайлович срочно ищет бригадира тракторной бригады Мурзина. Пришлось сделав крюк, идти в колхозную контору, чтобы перетерпеть любопытство и оцепенелое молчание всего женского персонала, высыпавшего в коридор. «Сильно я популярный, – смеялся над собой Ванюшка. – Где ни появлюсь, приходят смотреть. Киноартист Вячеслав Тихонов!»
– Здоров! Садись… – начал энергично председатель Яков Михайлович. – Вопрос будем решать комплексно, решительно, раз и навсегда… Ты, Ванюшка, мне во внуки годишься… Ну, в младшие сыновья. Значит, я деликатничать не буду. Не буду, а?
– Не надо деликатничать, Яков Михайлович!
– Первое: жену в Ленинград отпускать не станем! Второе: парторг возвращается к Ненашевой и переезжает вместе с ней в Кетский район. Вопросы есть?
Ванюшка улыбнулся.
– Какие могут быть вопросы, – сказал он. – Никаких вопросов быть не может, если и «первое» и «второе».
– Иван!
– Но?
– Не чуди! Доиграешься с огнем… Филаретов А. А. пошел мириться с гражданкой Ненашевой, которая сегодня прилетела из Ромска. Его перевод в Кетский район согласован со всеми инстанциями… Иван, иди к жене, уговори, на колени встань, моли – она достойна! – Яков Михайлович надменно усмехнулся. – Думаешь, мне не приходилось перед Валерией Николаевной на коленях стоять?
Иван ответил:
– Уже стоял. Полночи. Ничего не выйдет, Яков Михайлович.
Председатель сел, скрестив руки на груди, задумался глубоко-глубоко, точно решал вопрос о наступлении агрегатов во время короткой из-за погоды жатвы. Думал он минуту, потом сказал напористо:
– Плохо стоял и мало стоял. Отправляйся! – И поднялся с официальным лицом. – Личное дело переросло в общественное…
Солнечно и снежно было на дворе, и солнце на середочке зимы пригревало, хотя даже в букварях сказано: «Зимой солнце светит, но не греет». Солнце грело, воробьи чирикали энергично – тоже, наверное, насчет того, что Иван мало и плохо стоял перед Настей на коленях. Река Обишка синела вчерашним вьюжным снегом, далекие кедрачи за ней походили на бобровый воротник, а за деревней кедрачи поднимались в небо, были зелены до того, что мешали видеть ельник под ними.
– Иван Васильевич! – послышался молодой голос. – Здрасте!
Стояла, задрав голову, младшая сестренка Любки, красивая тоже сызмальства и, в свою очередь, зараза. Наверное, уже обещала в начальной школе выйти за кого-нибудь замуж. Глаза – от старшей сестры, губы – от старшей сестры, и взгляд, открытый и наглый одновременно, – тоже от старшей сестры.
– Вас Люба ищет, Иван Васильевич, – сказала Наташка Ненашева. – Мне велела вас хоть из-под земли достать. Дело, говорит, срочное и важное. Она счас возле старого клуба на задах ходит.
Дубленка на Любке была коротенькая, в талию, черные высокие сапоги, высокая меховая шапка, похожая на папаху, и Любка в этом снаряжении напоминала девицу из фильма про гражданскую войну, не то красавицу атаманшу, не то, наоборот, пулеметчицу у красных партизан.
– Ванюшка, где ж тебя носит? – вскричала Любка и бросилась к Ивану. – Неужто не понимаешь, что я без тебя ничего решить не могу? Ой, Иван, сильно ты неверный человек! Просто легкомысленный.
– Здорово, Любка!
– Здорово, Ванюшка!
Успокоилась, лицо прояснилось, вообще в три секунды пришла в себя. Ванюшка бегло подумал: «Вот это и есть счастье…»
– Филаретов А. А. пришел мириться, – важно сказала Любка, – хочет увезти меня в Кетский район. Говорит: «Если ребенок будет – так ведь твой, я его полюблю!» Он сильно хороший человек, Филаретов А. А.
– А я дрянь и подлюга! – сказал Иван.
Любка замигала, надула полные добрые губы, подбородок у нее обиженно задрожал.
– Мы не подлюги, мы – любовь! Ты, Вань, сроду болтаешь что попадя.
Солнце висело за спиной Ивана, светило в лицо заразы, но она только едва приметно морщилась, так как солнца в глаза никогда не боялась, а напротив, искала положения, когда солнце бьет именно в лицо, чтобы загореть до безобразия. Нахалка Любка считала себя такой красивой, что ничего не боялась: ни загара, ни облупившейся кожи.
– Ехать мне в Кетский район или не ехать, а, Ванюшка? – залепетала она. – Конечно, пожить в райцентре каждому охота, но я пока не решаюсь… Ты чего, Вань, за мою спину глядишь и помалкиваешь?
– Поезжа-а-ай, – посоветовал Иван. – Поживи в райцентре, от этого тебе большая польза будет.
– Ой, ты серьезно, Иван?
– Серьезно.
– Представляешь, самый большой из всех райцентров. Три кинотеатра, театр для приезжих артистов, стадион и всякое еще. Филаретов А. А. мне все расписал. Значит, ехать?
– Поезжай с предельной скоростью. Я тебе, Любка, сердечно даю «добро».
– Сам поезжай!
– Чего?
– Сам поезжай при своем «добро»! Приветик!
Пошла прямо на солнце, с презрительной спиной: «Дурак ты, Иван Мурзин, большой дурак и трус ты, Иван Мурзин, большой, настоящий трус!» Виделась Любка черным силуэтом и в сверхмодной дубленке, купленной на деньги Филаретова А. А., была красивым, искусно вырезанным силуэтом, и Ванюшке почему-то совсем не хотелось ее догонять и окликать. Он постоял, глядя ей вслед, затем двинулся к центру деревни, хотя представления не имел, зачем идет.
– Здорово, Ванюшка! Не заскочишь вечерком? У меня компания будет. Небольшая. Лильке двадцать восемь, не хочет афишировать.
– Спасибо, Жень!
Еще через сотню метров.
– Здравствуй, здравствуй, Иван! Без дела… Без дела, говорю, без дела ходишь, значит, говорю. Без дела, нечего тебе, милый, по деревне-то бегать… Ну прощевай, прощевай, голубок сизый! Без дела!
Через две сотни метров:
– Ванюшка, ежели ты до гаражу, то передай моему Петре, что телеграмма пришедшая. Все ладно, все здоровые, сытые. Передашь?
– Хм! Ладно, тетка Лидия, передам в точности.
– Мотри у меня!
– Передам, передам, иди в спокойствии.
Тетка Лидия, значит, определила гаражный маршрут Ивана, который, согласно документам, находился еще в отпуске для экзаменов и на работу выходить не собирался, а вот шел уже быстренько к тракторному гаражу… Здесь темнота сгущалась под стрехами, ласточки там зимовали из тех бедолаг, которые не могли улететь в чужую теплынь. Металл не звенел, не скрежетал – примета плохая или, наоборот, хорошая: первое – сачкуют, второе – тракторный парк находится в образцовом порядке. В гулком от просторности помещении звучал нахально-отчетливо голос дяди Валентина Колотовкина.
