Герман Кох - Звезда Одессы
— Ты сможешь засунуть в карман миллиончик, — сказал Макс. — Остальное по справедливости делится между нами и Менкеном. Когда у тебя на счете появляется сразу десять миллионов, ты время от времени, скажем, раз в месяц, снимаешь сумму поменьше и передаешь ее мне. Никаких чеков, никаких деклараций или банковских ордеров, все просто и старомодно: ты с чемоданчиком приходишь в условленное место, под старый дуб или в туалет на парковке, — совсем как в кино. Кто не приходит, того мы всегда можем найти — тоже совсем как в кино. Но когда речь идет о старом школьном друге, я исхожу вовсе не из этого.
Я еще не притронулся к пиву и, не отрывая глаз, смотрел на Макса: в их среде ничего не делается просто так? Я вспомнил об Эрике Менкене с его омерзительной рожей, о том, как он на моем дне рождения спросил, откуда я знаю Макса Г., и о том, как через пару недель в «Тимбукту» Макс отозвался о телеведущем совершенно уничижительно.
— Думаю, годика два-три, — ответил Макс, когда я спросил его, давно ли они занимаются этим совместным «проектиком». — Конечно, мы делаем это не каждый раз, чтобы не привлечь всеобщего внимания, — так, три раза из четырех: людям больше всего нравится смотреть, как участник идет домой с десятью миллионами.
Скользя глазами по меню, но ничего не читая, я подумал о «миллиончике», а потом о словах Макса: «Я и без того сразу подумал о тебе». «Сразу» — это когда: до или после моего дня рождения? До или после нашей гонки вдоль Северного морского канала? До или после того, как я выразил желание иметь собственный сад? А потом, хоть это может показаться банальным, я снова подумал о миллионе. Я вспомнил фильм, название которого вылетело у меня из головы, где Роберт Редфорд предлагает мужу Деми Мур миллион за одну ночь с ней. Как и все в зале, после сеанса я думал о том, что сделал бы сам в ответ на такое предложение. Казалось, Кристина угадала мои мысли — точнее, сама думала о том же, не очень интересовалась ответом, но все-таки хотела его услышать.
— Ты отдал бы меня за миллион другому мужчине? — спросила она, когда по экрану поплыли титры.
— Может быть, даже за семьсот пятьдесят тысяч, — ответил я и в темноте ущипнул жену за руку.
— Вот из-за таких ответов я и вышла за тебя, — сказала она, поглаживая меня пальцами по затылку. — Но в последнее время я слышу их очень редко.
«Очень может быть, что Эрик Менкен сует свой намазанный тональным кремом член в мою жену», — хотел я, вообще-то, сказать Максу. «В кино» этого могло быть достаточно, чтобы поехать с таким Эриком к восточной портовой зоне и воткнуть ему в шею нож для колки льда, да так, чтобы его кончик вышел через глаз. Но я не сказал этого, а подумал о цене «феррари» и о том, сколько денег у меня потом останется. Я подумал о том дне, когда я на «феррари» — конечно, на красном, на каком же еще? — въеду на улицу Пифагора, а потом мы с Давидом совершим первую пробную поездку. Стингер-систему мне, разумеется, поставят в гараже, так что между пунктами контроля скорости мы поедем по левой полосе, легко делая 280 километров в час. «Куда ты хочешь? — спросил бы я сына. — На пляж? Я, конечно, имею в виду пляж в Сен-Тропе». Красный «феррари» стал бы звонкой оплеухой для улицы Пифагора и ее обитателей. С другой стороны, разве человек, который на глазах у миллионов зрителей выиграл десять миллионов гульденов, не может позволить себе настоящую машину? Вот в чем все дело, подумалось мне, когда мой взгляд остановился на penne al vodka:[52] у меня не будет десяти миллионов, у меня будет только один. Красивая машина, летний домик, поездка в страну третьего мира — и все.
Макс будто прочитал мои мысли; он подозвал официанта и сказал:
— Что касается тебя, ты получаешь не только миллион, но и прекрасную квартиру на первом этаже с прилегающим садом. Другие не могут этим похвастаться. Но для старого школьного друга у меня есть премия.
Это было в точности то, о чем я хотел сказать. Но я все ждал: закуска, горячее, десерт, рюмочка ликера от хозяина. Я ждал, пока мы стояли у серебристого «мерседеса», и Макс спросил меня, не дать ли мне «заводную рукоятку».
— Мой шурин сидит у меня в печенках, — сказал я, когда он запросто ехал по трамвайным путям на Утрехтской улице, не огибая островков безопасности.
За первым ликерчиком от хозяина последовало еще три на каждого, и я не знаю никого, кроме меня, кто в этих обстоятельствах сел бы в машину к Максу. Но мне надо было рассказать ему кое-что еще. Потом, я и сам не брезговал ездой по городским кварталам на повышенной скорости.
— Он все время интересничает, притворяясь, будто что-то знает. О том, что случилось внизу, я хочу сказать.
— Тогда он знает больше меня, — сказал Макс, на полной скорости направляя «мерседес» с площади Фредерика к повороту на улицу Сарфати.
Я искоса посмотрел на него; хотя уже стемнело, на Максе были солнечные очки. «Это заставляет быть настороже, — ответил он, когда я впервые увидел очки на нем и спросил, почему он их надевает. — Но велосипедиста без заднего фонаря действительно замечаешь слишком поздно». А потом он рассказал, что на проселочных дорогах частенько выключает фары и опускает стекла на дверях машины, что он чувствует себя «ближе к природе», когда на высокой скорости проносится мимо деревьев по обеим сторонам дороги. «Иногда даже закрываю глаза. Но когда слышу, что ветки бьют по кузову, приходится открывать».
— Не знаю, — сказал я. — Но когда вы заходили в последний раз — пес тогда еще залаял на Ришарда, помнишь? — он подошел ко мне и стал нудить: мол, он знает, как обстояло дело. Не знаю, чего он хочет, но это изрядно утомляет.
И не только шурин: через несколько дней после инцидента с Плутом жена без обиняков спросила меня, не имею ли я отношения к исчезновению госпожи Де Билде.
— Ты сама это придумала или твой зануда-брат накапал тебе на мозги? — спросил я.
— Фред, ты не имеешь к этому отношения? — повторила жена.
Ее взгляд не был ни огорченным, ни возмущенным — только серьезным. Я раскинул руки, будто хотел заключить ее в успокаивающие объятия; мне вспомнилась сцена в конце первой серии «Крестного отца», когда жена спрашивает Аль Пачино, не стоит ли он за недавними массовыми убийствами и сведением счетов в семье.
— Нет, — сказал я и обнял ее.
— Твой шурин, дай-ка вспомнить… — сказал Макс. — Слегка плаксивый, с недовольной рожей?
— Да.
— А жена такая, что перед ней даже под дулом пистолета штаны не снимешь?
— Да, похоже, ты и в самом деле ее видел.
— Не только видел. Я еще и поболтал с ней. Моя маленькая странность. Это меня просто завораживает, я хочу вблизи увидеть такого рода женщин. Хочу услышать, как они говорят, и увидеть их улыбку после какого-нибудь комплиментика. Может, это и болезнь, но я не могу удержаться.
У светофора перед улицей Вибо Макс проехал по трамвайным путям, а потом под визг покрышек свернул направо.
— Она бегала по твоему саду с двумя детишками. В остальном с этими детишками, похоже, все в порядке, но меня это всегда удивляет. Разве можно допускать, чтобы такие люди делали детей?
— Да.
— И как ты хотел бы поступить с шурином?
Я сделал глубокий вдох:
— Вообще-то, я собирался предоставить это тебе.
На площади перед станцией Амстел Макс съехал в маленький туннель, ведущий к улице Хюго де Вриса; проезжая мимо парка Франкендал, он сбавил скорость, выключил фары и опустил дверные стекла. Машина наполнилась деревенским воздухом летнего вечера.
— Я всегда могу послать к нему Ришарда, чтобы тот сделал небольшое предупреждение, — сказал он. — Но с другой стороны, теперь у нас есть планчик относительно «Миллионера недели», и нам не нужен никакой скулеж.
Я услышал название телепрограммы, и мое сердце екнуло; мне вспомнилась рожа Эрика Менкена, что вызвало тупую боль за глазами.
— А если его больше не будет?
Макс зажал губами сигарету и щелкнул зажигалкой на приборной доске.
— Я видел его детей, — сказал он. — В таких случаях мне труднее. Они еще маленькие, им нужен отец, пусть даже отец — пустое место.
Я тяжело вздохнул:
— Он совсем ничего не делает. Медитирует и складывает пазлы из пяти с лишним тысяч кусочков. Ты можешь откровенно признаться самому себе: не лучше ли будет его детям, если он останется для них смутным воспоминанием? Как снимок в фотоальбоме.
Со скоростью пешехода мы приближались к Средней дороге, где уже были выключены светофоры.
— Он верит в реинкарнацию, — сказал я.
3
— Папа…
Проходит несколько секунд, прежде чем я осознаю, где нахожусь; потом я вижу привычные очертания сада в бледном утреннем свете. У изножья шезлонга стоит мой сын.
— Мальчик мой…
Приподнимаюсь; от колен до затылка пробегает холодная дрожь, от которой сотрясается шезлонг. Протираю глаза и пробую улыбнуться:
