Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться
— Да-а? — недоверчиво откликается певучий голос.
— Да, Варя. Ну, приезжайте. Я буду ждать. Теодоров, значит, Юрий Дмитриевич.
— Спасибо, что позвонили, — заканчивает разговор Варенька. Соня из гостиной подает голос:
— Боже мой, ты не лучше моего Голубчика! Уже заклеил шлюшку на вечер, да?
Теодоров в испуге машет руками, и пепел с сигареты сыплется на ковер.
— Что ты, что ты, Соня! Нужно передать посылочку всего-то.
— Ах, знаю я вас!
Теодоров идет к ней в гостиную и обнимает ее, убирающую со стола, целует в шею.
— Что с тобой? — участливо спрашивает он. — Что случилось? Загрустила, запечалилась. Тебе это не идет. Вот бери пример с меня. Я смертник, а бодр. Может, выпьем еще по рюмахе?
Она оборачивается с ослепительной улыбкой.
— Ты же заклялся не пить!
— Когда?
— Да только что!
— А это я врал, Соня. Тебя проверял — поверишь или нет. А ты такая доверчивая… эх, ты!
— Юрочка, милый мальчик, плохо ты, наверно, кончишь.
— Несомненно, Соня, — отвечает Теодоров. — Но, согласись, это все условности — плохо кончишь, хорошо ли. Разницы, по-моему, мало.
— Фу, как глупо! — отстраняется она от меня.
Теодоров и сам понимает, что не очень убедителен. Легкий образ петли… идея смерти… беспросветность солнечного дня… все это он чувствует глубже и пространственней, чем может объяснить словами, которые суть тоже условность. Вот с Варенькой переговорил — вот свет, вот надежда. Но погаснет — обвалится опять темнота, как земля сырая. Что этим сказано? Да ничего.
И он поднимает рюмку, а рюмка большая, и пьет за здоровье Сони Голубчик, за чистую ее душу, за ее переселение на землю обетованную, где Теодорова наверняка не будет рядом, — за сестер Семеновых — Лизу, Варю, Настю и, конечно, за далекую дочь Олю, которой еще не успел купить подарок и вряд ли купит… А Соня Голубчик не пьет. Она прощается с Теодоровым ласково и дружески — слегка утомленная, царственная женщина — с такими словами:
— Совсем будет плохо — звони. Чем могу, помогу. А эту сучку больше не встречай, обещаешь?
— Ну, еще бы! Что ты, Соня! — клянется Теодоров, благодарный.
Еду в кооперативное издательство с неясным названием «Пента». Еду за деньгами. Деньги! Пора сказать о них несколько слов.
За сорок с лишним лет своей жизни я убедился, что всегда, всюду и везде — можете представить? — нужны деньги. Без денег взрослый человек — страшно сказать! — беспомощен и жалок. Без них легко пропасть, я так считаю, — например, умереть с голоду, хотя сами по себе они, конечно, несъедобны. Невозможно растить детей, не имея денег, содержать жену, пить лимонную водку, летать на воздушных судах. Я много об этом размышлял, и получается, что зависимость наша от денег ничуть не меньше, чем от половых органов. И без тех, и без других трудно быть полноценным гражданином. Но первые всегда при нас, их всего-то надо оберегать от механических повреждений, от простуд и нехороших болезней. Это, в общем-то, несложно. А деньги имеют свойство — может быть, вы заметили? — появляться и исчезать. Они как бы неуловимы: вот только что были и вот их уже нету! А на дороге они, простите меня, не валяются. Их надо каким-то образом добывать.
Так. Пойдем дальше. Деньги, следовательно, непременное условие моего, к примеру, существования. Давным-давно я понял, что если хочу правильно и содержательно жить (а я хочу), то должен относиться к деньгам бережно, трепетно и нежно. Их надо полюбить первой и последней любовью. Их надо также уважать, раз они такие поилицы и кормилицы. Нельзя со злостью говорить: «Пошли они подальше, эти долбаные деньги!» — ничего хорошего из этого не получится. Так или иначе, а все равно без них не обойтись. Полюбив же деньги сильно и горячо, можно быть уверенным, что они вас защитят от невзгод и напастей, как верная жена. Я хочу сказать, что в трудный момент они всегда протянут свою мускулистую руку помощи. Потому что очень отзывчивы. Кто их любит, тот и сам беззаветно любим, это мое личное наблюдение. А кто им изменяет, пренебрегает их сердечностью и добротой, тот будет, разумеется, наказан. Тоже мое личное наблюдение.
Раз я так все хорошо понимаю, то должен я быть всегда при деньгах. Но почему-то дело обстоит совсем иначе. Во все времена деньги, особенно большие деньги, а я их имел, высказывали мне свое недоверие и неприязнь. Они полагали (и полагают), что я, Теодоров, отношусь к ним без должного пиетета, без ласки и нежности, а грубо, по-хамски. Рубли, трешки, пятерки, десятки, будучи простолюдинами, еще кое-как прощают и остаются мне верны до последнего. А такие изнеженные существа, как четвертные, пятидесяти- и сторублевые купюры, да если они еще в большом количестве, в объединенном сообществе, возмущаются, конечно, что ни бумажника у меня нет, ни кошелька, тем более богатой сберкнижки, — что мну их, сую как попало и куда придется, — короче, не дорожу их достоинством и честью. Само собой, они стараются от меня избавиться. Вот именно: они от меня! Ну и я им тем же плачу — не удерживаю при себе, быстро и безжалостно с ними разделываюсь.
Это называется, по-моему, несовместимостью характеров. Но я пытался найти с ними общий язык — и не раз! Как не однажды я говорил бывшей Клавдии, что перестану пьянствовать и шляться по ночам, так много раз я заверял банковские пачки денег, что стану относиться к ним бережно и любовно. Я хочу и сейчас вступить с деньгами в крепкое родство, в тесную, надежную связь, но их не обманешь! Деньги очень чувствительны. Они могут простить мотовство и беспутство, даже сжигание их в огне, использование их в туалете — могут это простить, лишь бы владелец любил их внутренне жаркой, ненасытной любовью, молился бы на них, кумиров, посвятил бы им всю жизнь свою! А на это хам Теодоров не способен. Его совместная семейная жизнь с деньгами — это вакханалия, ссоры, драки и бесконечные мгновенные разводы. У денег, принадлежащих мне, уверен, никогда не будет потомства. Они не размножатся, не расплодятся бесчисленно — никакого спокойствия и умиротворения на банковском счету в ожидании черного теодоровского дня им, подлюкам, никогда не знать! Аминь.
Но все-таки едет Теодоров именно за деньгами. Адрес ему не нравится. Какой-то идиотический адрес: улица Газгольдерная. Технарям он, может, и понятен, а Теодорову, творческой-таки личности, ни о чем не говорит. Будь это улица Гекзаметрная или Амфибрахиева — тогда куда ни шло. А то Газгольдерная! От такого названия несет темным дымом, промышленным смрадом… малообещающая, неутешительная улица! Вряд ли обитатели ее могут по-настоящему понимать легкую, изысканную прозу Теодорова. Им, поди, ближе к сердцу инструкции по технике безопасности в условиях проживания на улице Газгольдерной.
С такими брюзжащими мыслями Теодоров, следуя указателю, поднимается на второй этаж унылого кирпичного здания и среди множества табличек фирм и малых предприятий находит свою «Пенту». Он попадает в большую комнату с рядом столов и высокой плотностью населения. Никто не обращает на него внимания, не говорит: «Здравствуйте. Вам кого?» Впору обидеться и тут же уйти назад. Но Теодоров выбирает крайнюю от двери женщину, тюкающую пальцем по микрокалькулятору, и спрашивает ее, кто здесь ведает газгольдерной, так сказать, литературой. Шучу, шучу. Художественной.
— Вы автор? — спрашивает она, не поняв отличной шутки.
— Да, — отвечает Теодоров.
— Пройдите в тот кабинет к Алексею Иосифовичу.
— Спасибо. А фамилия его?
— Гольдберг.
Гольдберг с Газгольдерной улицы это пожилой, седой, но легкомысленно кудрявый мужчина. Он один в своем кабинете, и он вопросительно смотрит поверх очков на посетителя Теодорова.
— Слушаю, — говорит он.
— Я автор, — сообщает Теодоров. — Дальневосточник. Вот оказался в Москве и решил к вам зайти. Моя фамилия Теодоров.
— А моя Гольдберг. Рукопись, видимо, принесли?
— Не совсем так. Я посылал вам по почте роман и получил благоприятный ответ. Вот. — Теодоров достает заранее приготовленное письмо с грифом «Пенты».
Гольдберг его берет, не отказывается и быстро через очки прочитывает текст.
— Ага, вот вы кто, — говорит. — Я понял. Садитесь.
— Благодарю.
— Курите.
— Спасибо.
— Я ваш роман читал. Успел пробежать. Хороший роман, интересный. Хорошо написано, интересно. Увлекает ваш роман. Читаешь и очень интересно.
— Не скучно, значит? — спрашивает Теодоров, закуривая.
— Нет, не скучно. Интересно. Чувствуется, что вы профессиональный писатель. Язык интересный у вас, образы. Я пробежал. Мне понравилось. Я согласен с нашим редактором, что надо печатать. Непременно.
— Я тоже согласен, — улыбается Теодоров. Хорошая улица Газгольдерная, хорошая!
— А как вы узнали о нашем издательстве?
— А вы издавали Набокова. Вот оттуда и адрес.
