Ирвин Шоу - Допустимые потери
Он не был голоден, но ел старательно, как послушный ребенок, и утолил жажду холодным пивом, которое Дорис поставила перед ним.
— Надеюсь, что вы меня извините, — обратился он к хозяйке после обеда. — Я совершенно вымотан. Мне надо немного прилечь.
— Конечно, — сказала Дорис.
Шейла последовала за ним и, когда он сел на край кровати, встала на колени, чтобы помочь ему снять туфли. Она почти не говорила с ним после того, как обняла его в больнице, словно боялась, что слова могут дать начало бурному потоку эмоций, которые она сдерживала в себе.
— Отдыхай, дорогой, — она накинула на него одеяло. — И ни о чем не думай. Вокруг тебя любящие друзья. Я привезу твои вещи.
Сделав над собой усилие, он поднес к губам и поцеловал ее руку. Она содрогнулась, словно сдержав приступ рыданий, но на глазах у нее слез не было. Наклонившись, поцеловала его в лоб.
— Засыпай, — сказала она, потушив лампу.
Деймон закрыл глаза и почти тотчас же погрузился в глубокий сон без всяких видений.
Проснувшись, как от толчка, несколько минут не мог попять, где находится, но затем увидел сидящую с ним рядом Шейлу, освещенную слабым светом, пробивавшимся из полуоткрытой двери. Была абсолютная тишина. Он чувствовал себя больным. В груди словно разгоралось пламя, и казалось, что его вот-вот вырвет. Он с трудом поднялся.
— Прости, — хрипло сказал он. — Меня вроде мутит.
Шейла помогла ему спуститься с кровати и последовала за ним до ванной. Махнув рукой, чтобы не шла за пим, Деймон неверными шагами переступил порог ванной и закрыл за собой дверь. Его вырвало и недавним обедом, и теми сандвичами, которые он ел с утра. Прополоскал рот, почистил зубы щеткой и пастой, приготовленными для него на полочке, затем вымыл лицо ледяной водой. Почувствовав себя лучше, вернулся в спальню.
— Кажется, картофельный салаг не пошел мне на пользу.
Шейла невесело посмеялась.
— А как насчет убийцы?
Ои заставил себя тоже улыбнуться.
— Сколько сейчас времени? — спросил он.
— Половина третьего.
— Пожалуй, пора ложиться спать.
Когда он сбросил одежду, ноздри его резанул запах мужского пота, прошедших страхов, резкий лекарственный запах больницы. Все, что на нем было, он сложил под открытым окном и голым залез в постель. Заметил, что две кровати сдвинуты вместе: заботливая Дорис, бывавшая у них в гостях, постаралась, чтобы им было удобно, как дома. Внезапно, не веря самому себе, он ощутил острое желание и, когда Шейла в ночной рубашке вышла из ванной, прошептал:
— Сбрось ее и иди ко мне.
Вторая кровать не понадобилась им до самого утра, когда наконец оба они уснули.
Всю педелю Деймон не покидал квартиру Габриелсенов. Он чувствовал, что не может встречаться ни с репортерами, ни вообще с кем бы то ни было, отвечать на телефонные звонки, подписывать контракты, решать, что заказывать в ресторане. Шейла, которой пришлось вернуться на работу, посещала Уайнстайна в больнице каждый день и возвращалась с хорошими новостями о его состоянии. Оливер взял на себя заботы об офисе, но не утомлял Деймона рассказами о делах. Только сообщал о ежедневных звонках знакомых, желающих его компаньону всяческих благ. Искренним голосом он отвечал на расспросы, что не подозревает, где сейчас находится Роджер.
— Просто удивительно, — сказал однажды ему, — до чего легко сгинуть в Нью-Йорке.
В глазах Деймона он заметно вырос за эти несколько дней. Ему показалось, что в светло-русых волосах Оливера появилось несколько сединок.
Газет в квартиру не приносили, и Деймон был благодарен за это внимание. Надеялся, что настроение постепенно изменится к лучшему, но шло время, а он по-прежнему не проявлял никакого интереса к тому, что делается в мире, что в своей последней речи сказал президент, в какой стране произошла очередная революция, в каком новом преступлении обвинено ЦРУ, чьи пьесы идут сейчас на Бродвее, к кому этим утром приковано особое внимание и кто скончался.
К счастью, начался бейсбольный сезон, и можно было часами следить за игрой. Он сидел у телевизора с отсутствующим видом сомнамбулы, не испытывая особого пристрастия ни к одной из команд, а просто следя за стремительными гибкими движениями игроков. Когда начиналась сводка новостей, выключал телевизор.
Остальные тоже делали вид, что их не интересуют события в мире, и никогда при нем не включали телевизор. Деймон молча, как больной ребенок, принимал их заботу о себе. Когда не было игры, часами сидел с книгой на коленях, открытой на одной и той же странице. Дорис, поначалу обаятельная, светская и болтливая, быстро поняла, что Деймон хочет лишь одного — чтобы его оставили в покое, и стала бесшумно двигаться по дому. Днем, когда остальные были на работе, она подавала ему обед на подносе, чтобы он мог есть в одиночестве. Она быстро усвоила, что не имеет смысла спрашивать у него, что он хочет на ленч или к обеду, и сама стала составлять меню, ставя еще на поднос розу в вазочке и полбутылки вина. Первые два-три дня он пил вино, но жжение в желудке, возникавшее после каждого глотка, теперь заставляло его оставлять бутылку нетронутой.
Он не говорил ни Шейле, ни Дорис, что плохо чувствует себя, и хотя Оливер сделал маленький бар в гостиной, Деймон не притрагивался к разнокалиберным бутылкам. Шейла никак не реагировала на это внезапное воздержание.
Снов, приходивших к нему по ночам или во время долгой послеобеденной дремоты, он не помнил, просыпаясь. Каждую ночь он спал, обхватив Шейлу руками, словно зверь, который глубокой зимой ищет тепла и уюта рядом со своими братьями и сестрами. Через неделю Шейла сообщила ему, что, по всей видимости, Уайнстаня месяца через два сможет покинуть больницу, но на костылях и в гипсе. Она сказала, что во время долгих ежедневных разговоров буквально влюбилась в Уайнстайна и не может даже допустить мысли, чтобы отправить его одного в большой пустой дом, где о нем некому будет позаботиться. Она предложила Уайнстайну, когда его отпустят из больницы, поехать с Деймоном в Олд Лайм, где он может приходить в себя, а Роджер избавится от вопросов и соболезнований своих друзей и посетителей офиса. Манфред ответил, что и слышать об этом не хочет, он годами заботился о себе сам и не желает взваливать на них эту ношу только потому, что так паршиво исполнил взятую на себя обязанность защищать Роджера. Но Шейла сказала ему, что дела еще не кончены — Уайнстайн может взять с собой пистолет на тот случай, если у Заловски есть друзья, которые решили отомстить за него, или если он явится самолично, несмотря на заверения Шултера, что ныне этот мерзавец никому не сможет причинить вреда.
Шейла не спрашивала Деймона, одобряет ли он ее планы, а Деймон не задавал вопросов и ничего не предлагал сам. Не спрашивал он и о том, как дела у матери Шейлы. Он был как бы погружен в пристальное внимание к самому себе, свойственное инвалидам, и хотя знал, что рано или поздно ему придется снова заниматься своей жизнью, понимал, что время для этого еще не пришло.
Со свойственной ей чуткостью Шейла не пыталась вывести его из этого состояния глухой летаргии или как-то развеселить его. Его нервы, да и ее, как он предполагал, были натянуты до предела, и он никуда не мог деться от вереницы своих призраков, которые являлись ему и тихим днем, и бесконечными ночами, от этой череды мертвых и искалеченных. Он старался выглядеть сдержанным, но никто не подозревал, чего ему стоят эти усилия и что одно неверное слово может вызвать у него взрыв слез и ярости. Он не признавался Шейле, что его не покидает ощущение, будто ничего еще не завершено, и нарастает в нем предчувствие беды, понимание того, что все случившееся — всего лишь прелюдия к смутной и загадочной катастрофе, которая, сардонически усмехаясь, глядит из будущего.
Не говорил он Шейле и о своих непрекращающихся приступах рвоты после еды. Дорис, с религиозной трепетностью ухаживавшая за ним, не предполагала, что постоялец страдает больше от ее стараний, чем от пережитого.
Все в свое время, мрачно думал Деймон. Когда я обрету силы покинуть этот дом, я тайно обращусь к врачу и скажу ему, что и кровь у меня, и кости никуда не годятся и что остро нуждаюсь во внимании науки.
Это случилось раньше, чем ему хотелось, и теперь уж молчать не имело смысла.
Утром восьмого дня после перестрелки он проснулся очень рано от жгучего спазма в желудке. Осторожно, чтобы не разбудить Шейлу, сполз с постели и, согнувшись и три погибели, придерживаясь рукой за пол, чтобы не упасть, почти пополз в ванну. У него невольно вырвался стон. Он ввалился в ванну, но у него не хватило сил закрыть за собой дверь. Он не заметил, как рядом с ним оказалась Шейла, а только почувствовал ее руку на своем лбу и услышал ее голос:
— Не волнуйся, дорогой, я здесь, с тобой.
Тут же оказался и Оливер. Деймон стыдился собственной наготы и не мог даже поднять глаза, посмотреть, накинула ли Шейла халат. Голос Оливера доносился откуда-то издалека, словно пз гулкого длинного коридора, когда он спрашивал:
