Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы - Котлярский Марк Ильич

— Что такое? — спросила я его, холодея, — что, что случилось, скажи?!

— Будем лечиться, — бодро сказал он мне, — ничего страшного не произошло. С кем не бывает?!

Самое страшное, что он предал меня, понимаешь? Он заразился не от жены, понимаешь, а от какой-то еще одной девки, которую он подцепил на вечеринке.

Ему было наплевать на меня.

Ему важен был результат охоты, ловли птицы, зверя в силке.

Он и загнал меня, как животное, и не дал возможности выскользнуть из капкана, уйти живой.

С тех пор я по возможности избегаю мужчин… Нет-нет, когда невтерпеж, когда требует природа, я иду на какой-то совершенно очумелый, нелепый флирт, завершающийся постелью, но наутро тотчас, как ненормальная, бегу к врачу проверяться. Я, может быть, и жила бы так дальше, спокойно, полагаясь на нашу отечественную медицину, если бы вдруг не появился ты. С тобой было так хорошо, ты ухаживал так красиво, так неназойливо, я стала оттаивать, и эти три месяца, что мы с тобой не виделись, скучала по тебе… и вот… бросила все и помчалась к тебе, хотя мне надо было ехать к матери, она болеет, и ее надо везти в больницу… но я так хотела видеть тебя… ты… ты слышишь или нет?!

Она говорила, а я молчал.

Она говорила, не переставая, будто боясь, что я ее не услышу, прерву и не дам выговориться.

Сиреневый лепет — вдруг почему-то подумал мужчина,

стоявший у окна -

— почему-то ему вдруг показалось, что комнату заполнил

сиреневый цвет и сиреневый запах;

она говорила,

и:

с уст ее

слетала

сирень,

и все пространство было заполнено сиренью,

и лепестки ее, кружась,

плавали в воздухе -

и сиреневый аромат

кружил ему голову,

опьяняя от странной близости с этой хмельной женщиной,

загадочной,

как, сам запах сирени,

как тайна жизни и смерти.

— Ты., ты… — задыхаясь, говорила она, — ты… ненавидишь людей, ты высокомерен, ты зажрался там в своей стране и не понимаешь, каково нам здесь, да я понимаю, что все это кич, что все это, может быть, мура. Но это наша юность, для меня это как глоток воспоминаний, я думала, что ты меня понимаешь так, как никто другой, но ты… Ты хочешь меня, да?! На, возьми, я готова, но только, милый, не забудь надеть презерватив!

…И непонятно, чего в ее голосе было больше-любви или ненависти, а может быть, любовь и ненависть одновременно сплелись в ее голосе.

И потом была ночь, полная абсурда и печали.

То, что произошло ночью, вряд ли вместить в рамки разумной реальности; хотя только ночью, наверное, Moiyr происходить такие странности. И нелепости одне.

А утром она собрала свои вещи и уехала.

…сидя в самолете, я вдруг почувствовал, как — кто-то — другой — внутри меня — начинает бормотать как проклятие, как заклинание, как молитву, странную историю о любви, монолог, обращенный к ней.

…Я… вдруг понял с обезоруживающей ясностью, что мы нужны друг другу, необходимы, как воздух, как вода, как самые элементарные вещи, без которых не может обходиться человек.

И хотя за время нашей этой стремительной, жестокой и непонятной встречи мы не сказали друг другу практически ничего хорошего, мы только ссорились или взрывались по разным поводам — слово «любовь» уже светилось над нашими непокорными лбами, как нимб, как проклятие, как благословенный дар.

В ту первую ночь, когда я встретил тебя на вокзале, потом уже, в номере, мы лежали с тобой обнявшись, и ты исповедовалась мне как самому близкому человеку, ты рассказывала мне такие вещи, которые женщина порой не рассказывает и своей самой близкой подруге -

— но:

тогда я еще не был уверен, что между нами существует любовь.

И тогда, когда ты вдруг замкнулась, узнав о том, что я женат, — тогда я тоже не мог бы говорить о любви.

И тогда, когда ты швырнула мне свое обнаженное тело, так, как обычно говорят надоевшему просителю: «На, возьми, подавись!», и язвителъно-издевателъски-равнодушно, не говоря ни слова, протянула презерватив, так, как это делают проститутки, встречая очередного клиента; и лежала молча, как статуя, не делая ни одного движения ласки — тогда тем более я не мог бы говорить о любви.

И тогда, когда после этого краткосрочного акта, который сразил меня наповал (ибо я не ожидал от тебя такой холодности, я, столько времени желавший тебя, вдруг кончился моментально, спекся, у меня пропало желе этой намеренной твоей холодности

— ты вдруг вскочила, торопливо оделась бежала из номера, и потом, когда вернулись в полупьяном состоянии и легла ко мне под одеяло, разбудила меня и стала выговаривать горячо, страстно, нетерпеливо, — то и тогда я промолчал бы, то и тогда я счел бы это обычной обидой.

И в тот день, когда уже мы оба прекрасно знали, что ты уезжаешь, я вначале даже испытал некое облегчение — вдруг как-то все вновь вернулось на свои места: ты стала спокойной и улыбчивой, ждала меня в номере, пока я был на встрече, привела все в порядок, убрала номер, выгладила мне рубашку. Потом мы часа полтора молча гуляли по городу, я проводил тебя к автобусу, и вот тогда…

И вот тогда, когда я, движимый каким-то седьмым чувством,

вдруг обнял тебя и поцеловал, ты горячо прошептала мне:

«Я тебя очень прошу — пиши мне…»

И еще прошептала: «Уходи, уходи, ну уходи же…»

И вот тогда…

Нет, неправда, не тогда. Тогда я почувствовал какой-то мгновенный укол в сердце, не более того.

Поздно вечером, когда рядом со мной лежала молодая девочка, без проблем решившая скоротать со мной ложе, когда она пыхтела от страсти, обвив меня ногами и руками, как спрут, и ее тело матово светилось и источало бешеные флюиды свежести и секса -

тогда вдруг -

— тогда-

— покачиваясь в такт вместе с прелестницей -

опорожняясь в ее юное тело -

— вдруг-

— я почувствовал,

понял,

ощутил всей кожей,

прозревая,

тысячами игл пораженный -

— как я люблю тебя…

— Я люблю тебя, — тихо сказал я.

— Что? — не поняла девочка.

— Так, ничего, — пробормотал я/- померещилось что-то.

Хотя именно в этот момент я понял, как мы любим друг друга.

Да-да, несмотря на разницу позиций, ментальности, взглядов, ощущений, разногласий, взрыва, окончившегося скандалом, я понял, что за всем этим стояло признание в любви.

Когда любишь, не можешь быть равнодушным; когда любишь,

уходит спокойствие, и человек живет в другом измерении, у

него повышенная температура, он горяч и взрывоопасен.

Я не знаю, как складывались обстоятельства, если бы наша

встреча прошла бы без сучка, без задоринки — наверное, это были бы не мы с тобой, да и любовью это вряд

ли можно было бы назвать, так, проходная встреча двух

малознакомых любовников, случайно свихнувшихся в гостинице

и разлетевшихся тотчас после ночи любви, как чужие птицы.

Я вижу, как ты, злая и полупьяная, лежишь, повернувшись ко мне спиной, и выговариваешь мне за все, за все, за все, — и понимаю, что так говорят только любимому человеку, вряд ли эти слова, эта речь могли произойти от безразличия.

Этот горячий шепот, как расплавленное золото, стекает по

черному желобу ночи.

Как гром, обрушившийся на раскоряченную кровлю,

как слово, упавшее с небес,

как олово бури,

выбивающее лес привычных понятий -

я люблю тебя -

я —

— люблю -