Вдребезги - Глазго Кэтлин

– Сюда, – ответила я. – Я путешествовала сюда.

Это заставило его улыбнуться.

По дороге на работу он закурил и предложил мне затянуться, и я согласилась не раздумывая. Мы, как обычно, разошлись за квартал до работы, я пошла первая, осторожно улыбнувшись Линус. Я вылила остатки из кофейников, оставшиеся с прошлой ночи, быстро ополоснула их в мойке и поставила на переднюю стойку. Хлопнула москитная дверь, Райли непринужденно поздоровался и подошел шаркающей походкой к телефону, прослушал сообщения с прошлого вечера и записал информацию для Джули. Он включил гриль, вывалил на него из чана картошку фри по-домашнему, брызнул на нее растительное и сливочное масло и перемешал все лопаткой. Потом сделал себе эспрессо, принес мне чашку кофе и расспросил Линус о каком-то кабеле.

Я повязала фартук, слушая, как звенит звонок и первые посетители протискиваются в дверь. Из посудомоечной машины валил пар, но мне было не так жарко, как обычно, даже не сравнить, потому что я надела бледно-зеленую футболку с надписью «М*Э*Ш» на груди.

Когда я повернулась с кучей блюдец, Райли пил эспрессо небольшими глотками и смотрел на меня. При взгляде на него меня снова ударило током, возбуждающим и резким. Вспышки чувств вчерашней ночи, его губы и руки; я до сих пор чувствовала его дыхание на своей шее.

Я поймала блюдца, прежде чем они выскользнули у меня из рук. Райли усмехнулся.

В течение всего дня я чувствовала, как все смотрят украдкой на мои руки, как официанты перешептываются, но также заметила, что Райли следит за всем этим, молчит, бросает угрюмые взгляды, поднимает брови. Он не забывал общаться со мной, отпускал короткие шутки, включал меня в разговоры с остальным персоналом. Как если бы он раскидывал защитную вуаль надо мной, и я этого жаждала.

Я, вымытая, ждала его в своей темной комнате – кожа все еще горячая от ванны, – но он не приходил. Я слушала мужчин, пивших на крыльце, отдаленные и неясные звуки – какая-то группа заканчивала композицию в клубе «Конгресс» на другом конце улицы, но не слышала стука в дверь. Я ждала, пока не почувствовала, что все внутри сейчас взорвется, пока не ощутила себя огненной громадой. Жар начал сочиться из моих пор, и тогда я оделась, села на свой лимонно-желтый велосипед и поехала к его дому.

Когда он открыл дверь и увидел меня, то сжал одной рукой сгиб другой руки. Сигаретный дым поднялся в воздух.

– Где ты была? – спросил Райли. Хриплый голос, удивленный взгляд. Затем он взял меня за руку и повел внутрь.

Конечно, все началось заново. Оно остановилось ненадолго, и я подумала, что теперь, когда мы вместе, мне не придется больше этого делать, потому что теперь он не будет меня просить, правда же? Все это неправильно. Я видела. Я понимала. Видела такое в кино. Я знала, что парни должны приезжать к твоему дому на машине, везти тебя поужинать, дарить цветы или еще какую-нибудь ерунду. А не заставлять тебя ждать до бесконечности в обшарпанной квартире, пока твое тело не сможет больше этого выносить, пока ты не сядешь на велосипед и не поедешь к его дому. И испытаешь благодарность за то, что он открыл дверь и улыбается. «Я потерял счет времени». «Привет, я как раз думал о тебе». Но на самом деле он попросил. «Ты не хочешь, ты не сумеешь, может, сбегаешь мне за конфетами? Потом мы можем посмотреть телевизор или сама знаешь чем заняться». Райли называл меня «моя ночная гостья». Он напоминал саму пустыню: она такая красивая, такая теплая, но там повсюду острые края, с ними надо быть осторожной. Просто нужно знать, где они. Итак: я знала, что это неправильно. Но возможно, я такая, какая есть, и это хорошо так, как есть. В любом случае, уже слишком поздно: я втянулась.

Я откинулась назад на сиденье велосипеда и слушала, держа в руке пакет от Вэнди. Каждый вечер я останавливалась на одном и том же перекрестке, у того же самого знака «стоп» на столбе с вмятиной, и слушала, как звуки гитары Райли разносятся по улице. Я узнала об этом позже, когда он открыл мне дверь и я увидела его магнитофон на полу вместе с открытой тетрадью с отрывными листами. Страницы были исписаны небрежными каракулями Райли, в пепельнице виднелась большая груда раздавленных окурков. Иногда по вечерам я слышала, как нежное и теплое звучание гибсоновской гитары «Колибри» разносится в тяжелом воздухе; Райли пел не всегда. Один раз, когда я была в библиотеке, я нашла альбом «Могила» на компьютере. Тайгер Дин до сих пор сохранил сайт группы. Я выбрала песни «Строчильная машина» и «Объект благотворительности», где пел Райли. Поначалу голос Тайгера всегда привлекал внимание – мощная комбинация индивидуальности и тона, но именно текст соединил все воедино, именно он заставил меня прислушаться, интуитивно выискивать определенные фразы и слова. Была еще одна песня, где Райли пел один – баллада под названием «Пушка», про мужчину, настолько убитого горем, что его сердце вырвалось из груди и покатилось, а он догонял его («И мое сердце выстреливает из меня / Как пушка / И катится на дно ущелья / И там я останусь, / Опустошенный этими напрасными днями, / Пока ты не придешь / И не выйдешь за меня замуж, детка»). Думаю, в этой песне случилось точное попадание, потому что Райли не певец по своей природе. И его голос ломался в одних местах, дрожал в других и совсем исчез в конце – это сделало песню еще более грустной.

На улице, где жил Райли, люди сидели на крыльцах, с вином или пивом в руке, и тоже слушали его, их лица казались открытыми навстречу музыке. Когда он играл как надо, без ошибок, когда он проигрывал песню от начала до конца, это вызывало волнение, пронзало мою душу насквозь. И лица его соседей загорались. Когда Райли заканчивал, они аплодировали понарошку, не желая выдавать свое внимание – никто не хотел, чтобы он перестал играть. Все проявляли заботу о нем, будто он яйцо, которое нужно держать бережно.

Но Райли все-таки прекратил играть, когда услышал, как я топаю вверх по крыльцу. Он положил «Гибсон» на диван, пошуршал своими бумагами, сделал большой глоток пива, закурил сигарету, взял у меня пакет и исчез в ванной.

Когда мы уединялись в его доме, вместе, со всеми неизбежными спутниками Райли: с его замусоленными старыми книгами в массивном книжном шкафу, с альбомами, расставленными в алфавитном порядке на полках по всей комнате, с удобным, элегантным и помятым диваном с бархатной обивкой, с небрежными переполненными пепельницами – я думала, что могла бы жить здесь. Внутри уже прожитой жизни, стоявшей крепко на своем месте.

Поначалу они слишком много смеялись, нервничали, и мне приходилось ждать, пока они успокоятся и выпьют еще немного, перед тем как начать.

Солнце постепенно заходило, но крыльцо достаточно освещено, чтобы я могла их рисовать. Это Гектор из квартиры 1D и Мэнни со своей матерью Карен. Думаю, они привыкли к тому, что люди глазеют на них, а не просто смотрят. Карен ерзала на поржавевшем металлическом стуле, рассматривая свои ногти. Мэнни сидел на ступеньках, прислонившись к перилам.

– Ага, – наконец произнес он. – Ты можешь начать, да, ма?

Мы были на крыльце, я изучала складки и линии на их лицах и быстро работала, размазывала и сдувала серую пыль от угольного грифеля.

– Твоя самая большая любовь? – спросила Карен. – Хочу знать про нее.

– М-м-м. Мне особо нечего рассказать.

Карен покачала головой и произнесла:

– С мужиками бывает так трудно.

Лицо Мэнни с резко очерченными контурами, его темно-коричневые глаза спокойно обращены ко мне. Он посасывал пиво сквозь сжатые зубы и рассказывал мне, что его работа в основном состоит в подмене тех, кто не пришел на службу.

Каждый день они с Гектором и с кем-то еще из нашего дома ждали на углу задыхающейся от зноя улицы в центре города среди множества других мужчин, когда подъедут грузовики в поисках разнорабочих, чтобы поливать сады на холмах в северной части, подстригать живые изгороди, помогать рыть ямы для новых бассейнов, для джакузи, искусно выложенных плиткой.

– В одном доме, – говорил Гектор, глотая слова и наклоняясь вперед, нарушая позу, в которой так хорошо сидел еще секунду назад, – плитка бассейна была с рисунком лица владелицы дома, представляешь? Как будто ее фотография под водой. Она будет плавать на своем собственном лице.