Олег Рой - Обняться, чтобы уцелеть
Захотелось пить, и Леонид, оглядевшись, высмотрел на той стороне улицы симпатичное кафе.
«Разумеется, одного психологического настроя в таком деле будет мало, — продолжал рассуждать он, спускаясь в подземный переход. — Нужно будет пройти лечение, самое лучшее, самое дорогое. Лечь в какую-нибудь западную клинику или… Или попробовать начать с отечественной медицины? И все-таки обратиться к доктору Ксении Волжанской? К его Ксю…
В кафе было многолюдно, но ему повезло — парочка уже не слишком молодых влюбленных как раз освободила уютный столик у окна. Голубев опустился в удобное кресло, заказал греческий салат и большую бутылку минеральной воды без газа.
Ксения Волжанская… Одно только звучание этого имени до сих пор щемило сердце. Именно так звали ту, которую он когда-то так страстно и безумно любил. Ту, которая раз и навсегда затмила для него всех остальных женщин в мире и кто оставила в его сердце незаживший шрам… Правда, об этом не знал никто, ни одна живая душа. Даже Георгий, который в свое время их познакомил.
Отец Ксении, Борис Семенович Волжанский, был научным руководителем и любимым наставником студента Латария. В студенческие годы Жорка на него только что богу не молился, искренне считал величайшим ученым в мире и к тому же Врачом и Педагогом с большой буквы. Он постоянно бывал у Волжанских и в профессорской квартире на Фрунзенской набережной, и на даче в Софрине, сделался почти что членом семьи и, разумеется, подружился с детьми, которых у Бориса Семеновича было двое — Саня и Ксаня, как их звали дома.
Александр, несколькими годами младше Георгия, учился тогда в старших классах, а Ксения только что родилась и была совсем еще крошкой, двух или трех лет от роду. Ее появление на свет явилось для немолодых уже родителей полной неожиданностью, «Поскребыш», — ласково называл дочурку профессор.
Хорошенькая, умненькая и с первых же дней жизни очаровательная Ксюша, разумеется, была в семье всеобщей любимицей. При этом девочку ухитрились не избаловать, возможно, потому, что она не стала для Волжанских центром вселенной. Мать и отец много работали, дедушек и бабушек уже не было, а держать прислугу в те времена не было принято, поэтому большинство забот о малышке легло на плечи старшего брата. Саню, впрочем, такое положение вещей нисколько не угнетало. Он обожал сестренку. С удовольствием с ней возился, а едва девочка стала чуть подрастать, стал брать ее с собой — на прогулки, на встречи с друзьями и даже на свидания с девушками. Это было своеобразным тестом: если барышня при виде пухленького рыжекудрого создания корчила недовольную гримасу — значит, Сане она не подходила. Впрочем, к чести Ксении надо сказать, что ребенком она была удивительно «удобным». Никогда не капризничала, почти не требовала к себе внимания, играла сама с собой или сидела тихонько в стороне, прислушиваясь к разговорам взрослых, а потом вдруг выдавала что-нибудь настолько серьезное и умное, что все вокруг только диву давались.
Голубеву все эти подробности были известны только по многочисленным рассказам. Иногда он даже жалел, что не познакомился с Ксюшей во времена ее веснушчатого детства, рыжих косичек и гольфов с помпонами. Тогда бы он, как и все остальные в Жоркиной компании, относился бы к ней как к ребенку — глядишь, ничего бы и не было… Но он встретил Ксению, когда она уже стала взрослой девушкой, заканчивала «первый мед», писала дипломную работу с непроизносимым и абсолютно непонятным названием и готовилась в ординатуру. Леонид отлично помнил, какой увидел ее в первый раз, на дне рождения Люды Латария, — юное, еще по-детски свежее личико, соблазнительная фигурка с великолепными формами, умные карие глаза, длинные темно-рыжие волосы, которые то и дело падали ей на лицо, старенькие джинсы и оригинальный свитер с широкими, точно крылья, рукавами, сужающимися к запястью (потом выяснилось, что такой фасон называется «летучая мышь», а свитер Ксения связала сама). Прелестное дитя горячо и очень авторитетно спорило о чем-то философском с людьми чуть не вдвое старше ее, умело ссылаясь на Пьера Абеляра, Кьеркегора и кого-то еще, чьих имен Голубев тогда даже и не слышал, а потом взяло гитару и запело тихим нежным голосом что-то удивительно лирическое про летний вечер у лесного костра.
— Кто эта рыженькая? — улучив минуту, спросил Леня у Жорки.
— Здрасьте, приехали! Да это ж Ксюха Волжанская, Санькина сестра! Ты что, не узнал ее, что ли?
— Как я мог узнать, если никогда ее и не видел? Слышал много, а вижу впервые, — отвечал Леонид.
— Да что ты! — всплеснул руками Георгий. — Это упущение надо немедленно исправить! Ксанька, беги сюда, я тебя сейчас с лучшим в мире чуваком познакомлю!
— У вас царское имя. — После Жоркиной комической церемонии представления серьезность ее тона была особенно ощутима.
— Царское? — удивился Голубев. — А мне казалось, цари были сначала сплошь Иваны да Петры, а позже — Александры и Николаи.
— Ну, не только, — возразила девушка. — У нас была масса царей и с другими именами: Павел, Федор, Борис, Алексей, Михаил… Но я говорю не о русском царе, а о спартанском. Который мужественно дрался с персами, хотя у него было всего триста воинов против целой армии. Конечно, они пали смертью храбрых, но навсегда остались в истории как символ героизма… Усмехнулась и тут же поинтересовалась шутливо:
— Ну как, я уже потрясла вас до глубины души своей эрудицией?
— Не то слово, — с улыбкой отвечал Голубев.
— Уф, ну, значит, день прожит не зря! Тогда пойдемте скорее чай пить. Скажу вам по секрету, что видела в холодильнике торт «Прага». Я обожаю «Прагу», ну просто все секреты родины могу за нее продать! Хорошо, что я не знаю никаких секретов родины, правда?
А за столом зашел разговор о недавно прошедших по экранам и произведших настоящий фурор фильмах «Покаяние» Тенгиза Абуладзе и «Парад планет» Вадима Абдрашитова. И юная Ксения вновь оказалась в центре внимания, отпускала такие тонкие и глубокие замечания и так интересно рассуждала о скрытой символике в этих картинах, что Леонид слушал ее, чуть ли не раскрыв рот. Ему, взрослому человеку, не удалось сделать и половины. После Ксениного анализа он вдруг понял эти фильмы совсем по-новому и дал себе слово обязательно пересмотреть их.
Ему казалось, что именно тогда, на дне рождения, он и влюбился — прямо так, с первого взгляда, подкупленный этим сочетанием взрослости и непосредственности. Но Ксения потом уверяла, что ничего подобного. По ее мнению, это как раз она «запала» на него, а он-де сначала никакого внимания на нее не обращал, пока она сама не проявила инициативу. И отчасти эти слова были правдой. Встреч с эрудированной рыжей певуньей он не искал, номер телефона в тот вечер не взял и даже провожать не пошел, поскольку она, как обычно, была с братом. Но судьба свела их снова, на этот раз на юге, в Пицунде, куда Жоркина компания регулярно, каждое лето, ездила отдыхать «дикарями». Голубеву всегда хотелось выбраться с ними, но вечно как-то не получалось, уже тогда было так много работы, что он даже отпуск почти не брал. Но в мае восемьдесят восьмого от него как раз ушла Валечка. Без скандалов и выяснения отношений. Просто однажды, вернувшись с Завода почти ночью, он обнаружил на кухонном столе записку: «Извини, Леня, но так жить я больше не могу. Я устала от постоянного одиночества. Прощай и, очень прошу, не звони мне». Конечно, он не выдержал и несколько раз пытался позвонить, но ее мама, к которой Валя вернулась, отвечала, что дочери нет дома. А встретиться с бывшей женой на выходе с работы или у подъезда и поговорить как-то не получилось. В его отсутствие она забрала потихоньку свои вещи — сделать это было совсем несложно, ведь дома он практически не бывал, без него же подала заявление в ЗАГС. Развели их для того времени быстро, поскольку ни детей, ни совместного имущества, которое надо было бы делить через суд, супруги не нажили.
