Марина Степнова - Xирург
Впрочем, папа-осетин был горец не простой — и маленького Арсена принесли из 1-го Московского роддома не куда-нибудь, а прямо в огромную профессорскую квартиру, где сплошь клубились важные и нужные люди, мелкие прихлебатели, крупные мошенники, пронырливые аспиранты и какие-то незаметные персоны в квадратных пиджаках с печатью государственной значимости на туго натянутых лицах. Где-то в дальних комнатах обитали ласковые, молчаливые женщины в темных низких платках — осетинский профессор, гордость республики, орденоносец и лауреат, чтил обычаи предков — в их бесшумные руки и передали новорожденного младенца, а профессор умчался на очередной симпозиум, с него на заседание кафедры, а потом на полигон.
А когда, наконец, вернулся, навстречу ему из глубин квартиры вышел молодой человек лет шестнадцати, с печоринской усмешечкой на упитанном лице, угрюмый, капризный и совершенно очевидно жестокий. Молодой человек спокойно и тщательно стер со щеки умильное отцовское лобзанье (как ты вырос, мальчик мой! Стал совсем-совсем взрослый! Смотри, Мария, да у него же усы!) и сказал — папа, мне нужно в МГИМО. Как будто просил передать ему солонку за семейным обедом, когда воскресенье и в мамину честь подают украинский борщ, расплавленный, раскаленный, несусветный, но все равно сваренный не мамой, и потому — не настоящий.
Теперь немножко о медоевской маме. Она действительно была самой что ни на есть хохлушкой, прибывшей в Москву из анекдотичной Жмеринки — той самой тихой, зеленой Жмеринки, где жасминовыми вечерами к поездам дальнего следования выносят газетные кульки с вареной молодой картошкой и малосольными огурчиками, а раннюю черешню продают, нанизанной на аккуратные веточки — алые, словно покрытые драгоценным китайским лаком. Перспектива солить огурцы и продавать косточковые медоевскую маму прельщала мало, потому, на одном мощном выдохе закончив среднюю школу, она рванула в столицу нашей родины, имея максимум неясных перспектив, идеально сработанную задницу и полну пазуху великолепных, нежнейших, сливочных цыцек.
Гробиться в метро или на стройке за ради вожделенной прописки будущая мадам Медоева тоже решительно не желала, а желала она ездить в черной быстрой «волге», получать приглашения в ГУМ на закрытые показы и — главное, главное! — саму себя безгранично и уверенно уважать. Для чего, по ее разумению, непременно требовался диплом и маленький, тяжеленький, сверкающий поплавок. Ну и, разумеется, муж. Официальный и узаконенный.
Высшее учебное заведение было выбрано из двух соображений — чтоб общежитие поприличней и чтоб поменьше конкурирующих юбок на факультете, но про такие пустяки, как вступительные экзамены, Лиля Манжелия (именно таково было мелодичное имя жмеринской д'Артаньянши) как-то не подумала. Вернее, не подумала о том, что, например, физика (первый устный) на самом деле, окажется не совсем тем, о чем гундосила в школе тощая Степанида Семеновна в обвисшей трикотажной кофте, пока за окном зелено-золотой волной переливались заросли солнечного боярышника, в самой гуще которого, среди белых мохнатых соцветий, сонно спаривались толстые украинские голуби.
Вопросы в ослепительном, свежем билете (только самый краешек его немного посерел и взмок, стиснутый трепещущими Лилиными пальчиками) были сформулированы с иезуитской элегантностью, которая и предполагала солидное общежитие и полное отсутствие в институте хорошеньких провинциальных невест. Скользнув прелестными шоколадными глазами по лаконичным формулировкам (Вопрос 1. Поступательные и вращательные движения твердого тела. Вопрос 2. Интерференция волн. Принцип Гюйгенса. Дифракция волн. Вопрос 3. Теплоемкость одноатомного идеального газа при изохорном и изобарном процессах.), мама Медоева привычно глянула в окно, обнаружила там — вместо боярышника и голубей — беспросветно бетонную стену и впервые в жизни испытала приступ самого настоящего экзистенциального отчаяния.
Со всех сторон скрипели мозгами, бормотали и нервно похохатывали абитуриенты — все больше какие-то странные личности со свалявшимися прыщавыми подбородками и вяло подергивающимися конечностями. Сосед справа так и вовсе был вылитый мальчик из пещеры Тешик-Таш (плейстоценовый гоминид из школьного учебника биологии) — с гениально скошенным лбом и чудовищными надбровными дугами. Просто прирожденный ядерный физик.
Медоевская мама с влажной тоской перевела очи на приемную комиссию, скульптурно, словно группа Лаокоон, расположившуюся за большим столом. Вершителей судеб было трое — мрачный толстяк, полуоплывшей глыбой нависший над тревожной, красной скатертью, нервный юноша неясных лет при очках, галстуке и отчетливом нервном тике (впоследствии выяснилось — обычный кафедральный аспирант) и… — карие очи жмеримчанки заинтересованно притормозили свой обреченный бег. Да, этот, в центре, в черном костюме, он, похоже, был самый главный.
Нетрудно догадаться, что этот, в центре, и был сам профессор Медоев, почтенный пятидесятилетний вдовец, седоватый, сухой и жесткий дядька, с головой поглощенный своим ядерным топливом. Физиономия его, тщательно выбритая и отливающая сизым, являла собой забавный эволюционный казус — ибо больше всего профессор походил на крупного индюка, вознамерившегося стать орлом, но по какой-то мелкой генетической причине недовоплотившегося. И, тем не менее, несмотря на ядерное топливо и индюшиный зоб, Медоев был в миллион раз больше мужчина, чем боров справа от него или скрипучий хорек слева. Лиля просекла это мгновенно, и мгновенно задышала с учащенной, отчаянной надеждой, так что ее пышущие флюиды достигли даже хорька, и он схватился со своего места и принялся совать абитуриентам дополнительные листы, чуть-чуть — как в полонезе — приседая на каждом шаге и интимно шепча: вот ваша задача, коллега, а это ваша…
Задачу медоевская мама прочитала медленно, чуть приподняв сочную верхнюю губу, едва опушенную черной, шелковой тенью, сулящей изнурительные поцелуи и жаркие постельные схватки: жонглер бросает вертикально вверх шарики с одинаковой скоростью через равные промежутки времени. При этом пятый шарик жонглер бросает в тот момент, когда первый шарик возвращается в точку бросания. Найти максимальное расстояние S между первым и вторым шариками, если начальная скорость шариков V0 = 5 м/c. Ускорение свободного падения принять равным g = 10 м/c2. Сопротивлением воздуха пренебречь. Да. Пренебречь.
Это был явный и несомненный знак судьбы. Лия Манжелия неторопливо поднялась, огладила ладонью тугую попу в форме идеального перевернутого сердечка и, пренебрегая сопротивлением воздуха, уверенно понесла себя к приемному столу. Присаживайтесь, — вежливо пригласил Медоев, привычно изобразив на лице педагогический интерес. — Готовы отвечать? Толстяк справа от него приоткрыл один глаз и снова кисло прижмурился. Хорек все еще шелестел своими задачами где-то на задворках аудитории. И это тоже, разумеется, был знак судьбы. Готова — выдохнула Лиля, и, скинув под кумачовой скатертью белую (с квадратным каблуком) грубоватую босоножку, безошибочным движением положила голую, огненную, чуть запыленную ступню прямо на медоевские яйца.
