Юрий Бригадир - Мезенцефалон
А ведь дело-то не в хуевых картинах, трупах и смыслах жизни, а в том, что это будет ВСЕГДА. Исходя из двойственной и патологической природы самого человека как вида. Выхода нет в принципе. Мне, что ли, одному это в голову приходило? Да их валом, этих прозревших!
А почему будет всегда? Почему человек таков? Да потому, что мы – не в том аквариуме. Наш Создатель поместил нас то ли не туда, то ли не с теми. Мы чувствуем дискомфорт, а понять ничего не можем. Ищем смысл, а его сам создатель не ведает. Он же – художник. Рисует, кисти гнет, мазки накладывает, кофе пьет, сигареты курит. Ах, черт, не получилось! Вот ведь незадача. Ну ладно, вот сейчас здесь линию проведу. И вот здесь. А это – к свиньям собачьим. Это лишнее. Да вообще все лишнее. Нет, не получилось. Не судьба. А подать сюда второй экземпляр!
В этом НЕ ТОМ аквариуме человечество и сдохнет. И рыдать тут нечего. Се ля ви. Форс-мажор. Каприз принципиально непознаваемого существа.
Сдается мне, что не видит он разницы между человеком и животным. Для него это вообще не вопрос. Ну, как для нас – ясен хрен, что муравей устроен намного сложнее инфузории. Намного. Он еще и социален вдобавок. И что? Да ничего – насрать. Ну сложнее и сложнее. У квадрата тоже больше сторон, чем у треугольника. На одну. И тоже – насрать. Не та шкала.
У Бога тоже есть интерес. Интерес создателя. Азарт родителя. Сам процесс, как говорится, интересен. Я Его ощущаю и даже где-то верю в Его существование. Но мы на таких разных уровнях, что нет смысла в моей ВЕРЕ. Философия червя, не имеющего крыльев в принципе. Ограниченность мозга, не способного представить даже элементарные для Бога вещи. Взрыв или угасание Солнца для нас – катастрофа. Для Него – ничего. Скорее всего, и не заметит даже. Как мы не замечаем раздавленного нами муравья. А даже заметив, не испытываем никаких угрызений совести. Нехуй шляться где попало.
Для нас муравей, как и, в принципе, любое другое животное, – ниже не потому, что он проще или ущербней. Это свойство человеческого мозга – не понимаю, значит – не имеет смысла. Легко и просто.
Мы храним наши познания в форме записей. Любая бумага, книга, пленка, диск, перфокарта, скрижаль – это запись. Уже в этом мерещится отличие от животного. Животные не делают записей. А кто, собственно, сказал, что не делают? Отметки когтей, запаховые метки, следы на земле и так далее. Но не это главное. Огромная информация хранится непосредственно в животном, внутри него, в его генном материале и передается из поколения в поколение по бесконечной цепочке. Что, если человек просто не умеет читать эту информацию – тупой то есть? Ему нужны записи. Он совершенствует их формы, он гордится библиотеками, он сортирует архивы. Животное не понимает смысла книги. Но, может, и мы так же не понимаем смысла сохраненной животными информации? И никогда не сможем понять, как не сможем услышать семидесятикилогерцевый звук.
Любое тело, исчезнув, передвинувшись, оставляет после себя свой призрачный след. Эти слепки прошлого даже можно зарегистрировать, сфотографировать, одним словом, записать. Это уже делают некоторые исследователи. Лептонные образы и всякое такое. Так вот, некоторые животные видят их так же, как мы видим газету. Не все, но видят. Так и люди – не все умеют читать!
Мозг животного так же сложен, как и человеческий. В нем работают другие механизмы, нам неведомые. Душа животного так же сложна, как душа человека. Ее уносят другие ангелы, нам ненужные. Животное думает так же сложно, как и я, – со всеми ассоциациями, догадками и ОЗАРЕНИЯМИ. Его мысль так же не останавливается никогда, но из-за врожденной мудрости, продиктованной миллионами выживших предков, действовавших ПРАВИЛЬНО, животное не ищет пятый угол и черную кошку в черной комнате, и не объявляет себя пупом вселенной.
И только человек, с его кашей в голове, напяливает на себя корону животного мира. Пусть потешится ребенок – говорят животные и идут свои дела делати.
Излишнее любопытство, не проходящее никогда, тяга к новому и неизведанному, исчезающая у любого половозрелого животного, человеку свойственны в любом возрасте. Аксолотль недоделанный. Вечная личинка. Казус природы. И снова на память приходят буддийские монахи в своих пещерах. Может, они и стали настоящими людьми? Всезнание, всепрощение, абсолютное отречение от всего. И – возврат в животное состояние. В состояние ЦИСТЫ, ждущей изменения условий. Или в состояние АБСОЛЮТНОЙ ЦИСТЫ, НЕ ЖДУЩЕЙ ВООБЩЕ НИЧЕГО. О как! Человек в его высшей фазе! Не мешающий никому жить.
Так выпьем же за это, дабы отшибло у нас последние мозги, и да приблизимся мы, неправильные, к великому таинству разума путем наименьшего сопротивления во славу Господа нашего, забывшего нас еще миллион лет назад, и да станем мы недвижными, как камни, и как камни же – бессловесными, и да падет на Землю великое безмолвие ПЬЯНОГО БОГА, хотевшего как лучше, да не сумевшего объять своей же мудростью свою же Вселенную!
В этот раз мы выпили вдвоем с Китайцем. Физик храпел, сидя на ящике, опустив голову между коленями. Я встал.
– Ну и горазд ты пиздоболить! – сказал Китаец.
– Спит? – спросил я.
– Как суслик!
– Обыщи.
Китаец пьяно, но быстро вытащил бумажник, сотовый телефон, бросил на скамейку. Так. Денег четыре тысячи. Паспорт, документы… Это не надо. Сотовый тяжелый. «Самсунг» какой-то, и не бюджетный. Выключен. Видимо, сам отрубил, чтобы не мешали праздновать… Симку я вытаскивал минут пять, не сразу поняв механизм. Выкинул ее в кусты…
До остановки мы дотащили Сергея Львовича без проблем, всего пару раз уронив, да и то не в лужу.
– Бросим тут? – спросил запыхавшийся Китаец.
– Нет. Вон – такси. Тащим туда. Эй, шеф! Довези ученого! Нет сил уже таскать! Ага, перебрал… Вот, в паспорте адрес, погоди, гляну… Ага, туда. Сколько? Да ладно, не смеши, хули. Ну вот. Другое дело… Пятьсот – это по-божески… Бывай! Там проснется. Что значит – если не проснется? Ну, минералкой полей…
Такси исчезло за углом, мигнув поворотником, и стало тихо.
– Гы! – сказал Китаец. – Куда пойдем?
– Дай отдышаться! – мы сели под навес остановки. Людей там не было. Видимо, уже была конкретная ночь.
– Что делать-то будем? – забеспокоился Китаец.
Я встал, отсчитал половину денег, отдал ему и ушел со словами:
– Все. Не ходи за мной…
Жизнь похожа на крупный марафонский забег. В нем участвуют сотни, иногда тысячи. Но все равно, среди этой огромной толпы ты совершенно один… Количество людей только усугубляет одиночество. Ты ведь борешься только с самим собой.
И все эти локти, все эти разговоры на бегу, все улыбки, все обещания помочь – ничего не значат. Потому что в марафоне помочь невозможно.
