Зэди Смит - Белые зубы
Но когда мистер Дж. П. Гамильтон опустил глаза, чтобы увидеть, чего стоит его совет, трех карих посетителей уже не было: они исчезли, прихватив сумку с яблоками (яблоки он намеревался отдать Джоселине, чтобы измельчить их в кухонном комбайне); в этот момент ребята, толкаясь, мчались прочь от его дома к зеленому парку, чтобы там, в легких города, вдохнуть глоток чистого воздуха.
* * *Дети хорошо знали город. Для них не было секретом, что на улицах полно сумасшедших. Один из них, индеец по прозвищу Бледнолицый, носил трико и походные ботинки и расхаживал по Уиллздену с размалеванным белой краской лицом и синими губами; другой, по прозвищу Газетчик, — долговязый мужчина в плаще до пят, — дни напролет просиживал в библиотеках Брента: доставал из портфеля свежие выпуски газет и методично разрывал их на полоски; Безумная Мэри, черная женщина-вуду с красным лицом, чьи владения простирались от Килбурна до Оксфорда, любила наводить порчу, сидя в мусорном баке в Вест-Хэмпстеде; а безбровый человек, которого все звали Парик, носил накладку из искусственных волос не на голове, а на шее, на веревочке. Но эти люди не скрывали своего безумия и потому не вызывали такого ужаса, как Дж. П. Гамильтон; свое несомненное, законченное сумасшествие они выставляли напоказ, а не прятали за приоткрытой дверью. Это было шекспировское безумие с его застающей врасплох прозорливостью. В Северном Лондоне, совет управления которого как-то раз голосовал за переименование его в округ «Нирвана», не мудрено идти себе по своим делам и вдруг наткнуться на пророчество кого-нибудь белощекого, синегубого и безбрового. С другой стороны улицы или из противоположного конца вагона метро они изо всех своих шизофренических сил выискивают закономерности в случайном (прозревают мир в песчинке, на пустом месте создают легенды), чтобы заморочить вас, воспеть в рифму, обругать либо сообщить, кто вы, куда направляетесь (обычно на Бэйкер-стрит, потому что большинство современных прорицателей катаются по линии Метрополитан) и зачем. Но мы, горожане, их не любим. Где-то в кишках у нас засела убежденность, что когда эти люди с выпученными глазами и карбункулами на носу подбираются к нам по проходу в вагоне, они хотят нас обидеть, заклеймить позором, подступиться с неизбежным вопросом: «Чего пялишься?» Чего, к чертям собачьим, пялишься? Лондонцы выработали предупреждающую защитную тактику, суть которой состоит в том, чтобы никогда, ни в коем случае, не смотреть этим людям в глаза, — и тогда жалобного, робкого, беспомощного «Ничего» в ответ на грозное «Чего пялишься?» можно избежать. Однако вместе с добычей (а для безумцев мы добыча, которую они преследуют, снедаемые желанием напичкать злополучного пассажира своей фирменной правдой) эволюционируют и охотники, так что истинные профессионалы, наскучив приманкой «Чего пялишься?», осваивают новые экзотические приемы. Взять хотя бы Безумную Мэри. Основной принцип сохраняется: все по-прежнему строится на зрительном контакте и уклонении от него, но теперь Мэри начинает ловить ваш взгляд с расстояния в сто, двести, даже триста метров и, если замечает, что вы тоже на нее смотрите, со всех ног, покрепче сжав в руке палочку-вуду, устремляется к вам — так, что развеваются дрэды, перья и накидка; подбежит, плюнет и заведет свою песню. Самаду это было хорошо известно: ему уже приходилось сталкиваться с красноликой Безумной Мэри; однажды он даже имел несчастье сидеть рядом с ней в автобусе. В другое время Самад бы ее не испугался. Но сегодня он был грешен и уязвим, сегодня на закате он держал Поппи за руку; он был не в силах посмотреть в лицо Безумной Мэри и услышать ее зловещее предсказание. Именно поэтому она сейчас к нему и подкрадывалась, неторопливо пробираясь по Черч-роуд.
— Умоляю, только не смотри на нее, — сказал Самад. — Просто иди вперед. Не ожидал, что она забредет в Харльсден.
Поппи украдкой бросила взгляд на это явление в цветном развевающемся наряде, галопирующее по главной улице Харльсдена верхом на воображаемом коне, и прыснула:
— Кто это?
Самад прибавил шагу.
— Безумная Мэри. И нечего тут смеяться — она опасна!
— Глупости. Да, у нее нет дома, и с психикой… нелады, но это не значит, что она на нас набросится. Бедняжка, подумать страшно, что ей, должно быть, пришлось пережить.
Вздохнув, Самад сказал:
— Во-первых, дом у нее есть. Она утащила из Вест-Хэмпстеда все мусорные баки и построила из них грандиозное сооружение на улице Форчьюн-грин. А во-вторых, бедняжкой ее не назовешь. Все ее боятся, даже в районном совете, и с тех пор как она прокляла Рамчандру, а заведение его спустя месяц возьми и разорись, ее бесплатно кормят в любой лавке Северного Лондона.
Увидев, что Безумная Мэри на той стороне улицы переключила скорость, дородный Самад тоже припустил быстрее и теперь обливался потом.
Отдуваясь, он прошептал:
— К тому же она не любит белых.
Поппи вытаращила глаза.
— Правда? — словно подобное отношение было ей в диковинку, она повернула голову и посмотрела на Безумную Мэри. Это была роковая ошибка. В тот же миг Безумная Мэри оказалась рядом.
Большой сгусток слюны угодил Самаду точно промеж глаз, в переносицу. Он утерся и, схватив Поппи за руку, попытался улизнуть от сумасшедшей через двор церкви Святого Андрея, но та преградила им путь палкой-вуду и начертила на земле линию, которую нельзя было пересекать.
Скорчив такую гримасу, что левая половина ее лица казалась парализованной, Мэри медленно произнесла:
— Тебе… чего-то… надо?
Поппи выпалила:
— Нет!
Стукнув ее по ноге палкой, Безумная Мэри повернулась к Самаду:
— А ты, сэр! Тебе… чего-то… надо?
Самад покачал головой.
И вдруг она завопила:
— ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК! КУДА НЕ СТУПИШЬ, ПУТИ НЕ НАЙДЕШЬ!
— Пожалуйста, — пролепетала не на шутку испуганная Поппи, — не причиняйте нам зла.
— ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК! (Мэри часто давала предсказания в виде рифмованных двустиший.) ИЗ-ЗА ЖЕНЩИНЫ ТЫ В ОГОНЬ ПОПАДЕШЬ!
— Это наше дело… — начал было Самад, но его угомонил второй залп слюны, на сей раз угодивший в щеку.
— Холмы и овраги — вот вся твоя жизнь, холмы и овраги — нечистого берегись. — Она произносила эти слова нараспев, театральным шепотом, раскачиваясь из стороны в сторону и не спуская своей палки с шеи Поппи Берт-Джонс.
— Нам тело дано, чтоб нас погубить. А ум — чтобы жалить, покоя лишить. Что делать?
Она вздернула палкой голову Поппи и спросила снова:
— ЧТО ДЕЛАТЬ?
Поппи заплакала:
— Не надо! Чего ты от меня хочешь?
