Чарльз Буковски - Женщины
– Боже мой, – сказал Кизинг, – я никогда не видел, чтобы с самолета сходили в таком виде.
На мне было пальто покойного отца, слишком большое. Штаны чересчур длинны, отвороты спускались на башмаки до самой земли – и это хорошо, поскольку носки у меня не совпадали, а каблуки сносились до основания. Я терпеть не мог парикмахеров, поэтому стригся всегда сам, когда не мог заставить какую-нибудь тетку. Мне не нравилось бриться, и длинные бороды мне тоже не нравились, поэтому я подстригался ножницами раз в две-три недели. Зрение у меня плохое, но я не любил очков, поэтому никогда их не носил – только для чтения.
Зубы были свои – но не очень много. Лицо и нос покраснели от пьянства, а свет резал глаза, поэтому я щурился сквозь крохотные щелочки. В любых трущобах я сошел бы за своего.
Мы отъехали.
– Мы ожидали кого-нибудь не такого, – сказала Сесилия.
– О?
– То есть, голос у тебя такой тихий, и кажется, что ты человек мягкий. Билл рассчитывал, что ты сойдешь с самолета пьяный, матерясь и приставая к женщинам…
– Я никогда не бравирую своей вульгарностью. Я жду, пока она не придет ко мне сама по себе.
– Чтения у тебя завтра вечером, – сказал Билл.
– Хорошо, сегодня повеселимся и про всё забудем.
Мы ехали дальше.
В тот вечер Кизинг был так же интересен, как его письма и стихи.
У него хватало здравого смысла не трогать литературу в нашем разговоре, разве только изредка. Мы беседовали о другом. Мне не сильно везло на личные встречи с большинством поэтов, даже если их стихи и письма были хороши. С Дугласом Фаззиком я познакомился с менее чем очаровательным исходом. Лучше всего держаться от других писателей подальше: просто заниматься своим делом – или просто не заниматься своим делом.
Сесилия ушла спать рано. Утром ей нужно было ехать на работу.
– Сесилия со мной разводится, – рассказывал Билл. – Я ее не виню. Ей осточертели мои наркотики, моя блевотина, всё моё. Она терпела много лет. Теперь больше не может. Ебаться с ней я тоже уже не в силах.
Она бегает с этим юнцом зеленым. Я не имею права ее обвинять. Я съехал, нашел себе комнату. Можем поехать туда и лечь спать, или я один могу поехать туда и лечь спать, а ты можешь остаться тут, или мы оба можем остаться тут, мне безразлично.
Кизинг достал пару колес и схавал их.
– Давай оба тут останемся, – предложил я.
– Ну, ты и горазд квасить.
– Больше ничего не остается.
– У тебя, должно быть, кишки чугунные.
– Не очень. Как-то раз лопнули. Но когда все дыры снова срастаются, то говорят, кишки становятся крепче, чем самая лучшая сварка.
– Ты долго еще прикидываешь протянуть? – спросил он.
– Я уже все распланировал. Загнусь в 2000-м году, когда стукнет 80.
– Странно, – сказал Кизинг. – Я в этом году сам собрался умирать. 2000-й. Мне даже сон такой был. День и час моей смерти приснились. Как бы то ни было, это произойдет в 2000-м году.
– Славная круглая дата. Мне она нравится.
Мы пили еще час или два. Мне досталась лишняя спальня. Кизинг устроился на кушетке. Сесилия, очевидно, собиралась его бортануть всерьез.
На следующее утро я поднялся в 10.30. Оставалось еще немного пива. Я умудрился одно проглотить. Когда вошел Кизинг, я занимался вторым.
– Господи, как тебе удается? Свеженький, как пацан 18-летний.
– У меня бывают плохие утра. Просто сегодня не такое.
– У меня занятия по английскому в час. Надо прийти в себя.
– Глотни беленькой.
– Мне сожрать чего-нибудь надо.
– Съешь два яйца всмятку. Их нужно есть со щепоткой чили или паприки.
– Тебе сварить парочку?
– Спасибо, да.
Зазвонил телефон. Там была Сесилия. Билл немного поговорил, потом повесил трубку.
– Торнадо идет. Один из самых больших в истории штата. Может сюда завернуть.
– Вечно что-то случается, когда я читаю.
Я заметил, как потемнело.
– Уроки могут отменить. Трудно сказать. Но лучше поесть.
Билл поставил яйца.
– Я тебя не понимаю, – сказал он, – ты даже с похмелья не выглядишь.
– Я каждое утро похмельный. Это нормально. Я приспособился.
– Ты все-таки неплохое говно пишешь, несмотря на весь этот кир.
– Давай не будем. Может, это из-за разнообразия писек. Не вари яйца слишком долго.
Я зашел в ванную и посрал. Запор – не моя проблема. Я только выходил оттуда, когда Билл завопил:
– Чинаски!
И я услышал его уже со двора, он блевал. Потом вернулся.
Бедняге было по-настоящему херово.
– Прими немного соды. У тебя валиум есть?
– Нет.
– Тогда подожди 10 минут после соды и выпей теплого пива. Налей в стакан, чтобы газ вышел.
– У меня есть бенни.
– Пойдет.
Темнело. Через четверть часа после бенни Билл принял душ. Когда он вышел, то выглядел уже нормальным. Он съел бутерброд с арахисовым маслом и резаным бананом. Выкарабкается.
– Ты свою старуху по-прежнему любишь? – спросил я.
– Господи, да.
– Я знаю, что не поможет, но попробуй представить, что так бывало со всеми нами – один раз, по крайней мере.
– Не поможет.
– Когда тетка пошла против тебя, забудь про нее. Они могут любить, но потом что-то у них внутри переворачивается. И они могут спокойно смотреть, как ты подыхаешь в канаве, сбитый машиной, и плевать на тебя.
– Сесилия – чудесная женщина.
Темнело сильнее.
– Давай еще пива выпьем, – предложил я.
Мы сидели и пили пиво. Стало совсем темно, и задул сильный ветер. Много мы не разговаривали. Я был рад, что мы встретились. В нем очень мало говна. Он устал – может, всё из-за этого. Ему никогда не везло со стихами в США. Его любили в Австралии. Может, когда-нибудь его здесь и откроют – а может, и нет. Может, к 2000-му году. Крутой, приземистый мужичок, видно, что и вломить может, видно, что он там бывал. Мне он нравился.
Мы тихо пили, потом зазвонил телефон. Снова Сесилия. Торнадо прошел или, скорее, обогнул нас. Билл собирался на свой урок. Я собирался в тот вечер читать. Ништяк. Всё работает. Все при деле.
Около 12.30 Билл сложил свои блокноты и что там еще было нужно в рюкзак, сел на велосипед и покрутил педали в университет.
Сесилия вернулась домой где-то днем.
– Билл отчалил нормально?
– Да, на велике. Выглядел прекрасно.
– Как прекрасно? На говне опять?
– Он выглядел прекрасно. Поел и всё остальное.
– Я его по-прежнему люблю, Хэнк. Просто я больше так не могу.
– Конечно.
– Ты не представляешь, что для него значит твой приезд сюда. Он, бывало, мне твои письма читал.
– Грязные, а?
– Нет, смешные. Ты нас смешил.
– Давай поебемся, Сесилия.
– Хэнк, опять за свое.
– Ты такая пампушечка. Дай, я в тебя погружусь.
– Ты пьян, Хэнк.
