Джоди Пиколт - Жестокие игры
Она почувствовала, что решимость отца дала едва заметную трещину. Отец Мэг был полицейским, а с ее матерью они были знакомы всю жизнь. Джиллиан будет безопаснее у Сакстонов, чем в собственном доме.
— Ладно, — сдался Амос. — Но я хочу, чтобы ты мне позвонила, когда вы вернетесь из кино. В любое время.
— Обещаю. Я люблю тебя, папочка.
— Я тебя тоже.
Еще долго после того, как повесила трубку, Джиллиан смотрела на телефон и улыбалась. Оказывается, плести паутину интриг — плевое дело.
Она выключила компьютер и отправилась в кухню. Выход астрального тела из физического станет ее подарком шабашу на Белтайн. И чем неожиданнее подарок, тем большим будет эффект. Джиллиан взболтала в термосе чай со льдом и еще раз взвесила в руке пробирку.
«Смелость».
Она плеснула капельку в чай и сунула в термос палец, чтобы попробовать на вкус. Ничего, обычный чай, может, только чуточку горчит. 1/20 или 1/100? Джиллиан пожала плечами, вылила в термос содержимое пробирки и закрутила крышку.
Джек проснулся и обнаружил рядом с собой свернувшуюся клубочком Эдди. В руке она сжимала тряпку, от которой на одеяле осталось мокрое пятно в форме колокола. Он приподнялся на локте, поморщившись от боли в ребрах, и коснулся ее щеки. Эдди не шелохнулась, и он осторожно поднялся с кровати.
Как бы сложилась его жизнь, если бы Эдди была рядом с ним во время всего этого кошмара в Лойал? Что, если бы она каждый вторник приезжала к нему, когда в зале для свиданий заключенные встречались со своими посетителями за длинными складными столами под неусыпным контролем надзирателей? Что, если бы Эдди ждала его дома?
Он бродил по погруженному в темноту дому, отчаянно желая сделать для нее хоть толику того, что она сделала для него. Благодаря Эдди он перестал безостановочно размышлять над собственными ошибками. Он запер их в ящик и плотно закрыл крышку. Однако Эдди… Она ежедневно копалась в своем ящике, вытаскивая на свет божий, словно фамильные ценности, воспоминания, несмотря на то что сердце ее разрывалось от боли.
Он поймал себя на том, что стоит перед дверью в комнату Хло.
За считанные минуты он сдернул с кровати простыни и пододеяльник, сорвал со стены плакаты. Собрал игрушки Хло в ящик, который нашел в чулане. Может, если он уберет постоянное напоминание о невосполнимой потере, Эдди станет чаще смотреть вперед, а не оглядываться назад?
— Что, черт побери, ты делаешь?
Эдди трясло, как от удара.
— Убираю. Я подумал, что если ты не будешь видеть эти вещи каждый день, то…
— То у меня перед глазами не будет возникать ее лицо, когда я просыпаюсь по утрам? Как будто я не помню ее, как вечернюю молитву! Неужели ты считаешь, что мне нужно увидеть… заколки, чтобы вспомнить единственного человека, которого я люблю больше всего на свете?
— Любила, — негромко поправил Джек.
— Если ее здесь больше нет, это еще не конец.
Эдди опустилась на разбросанные простыни, утонув в них, как в лепестках тюльпана.
— Эдди, я не хотел тебя обидеть. Если для тебя наши отношения что-то значат…
Она повернулась к нему.
— Ты никогда — слышишь, никогда! — не займешь место моей дочери.
Джек отшатнулся. Ее слова ранили больнее любого удара, который ему нанесли сегодня вечером. Он смотрел, как она, склонившись, подносит простыни к лицу.
— Что ты сделал? — спросила она, поднимая заплаканные глаза.
— С чем?
— С ее запахом. С запахом Хло. — Эдди зарылась лицом в постельное белье. — Он был здесь… еще сегодня утром… а сейчас исчез.
— Дорогая, — мягко ответил Джек. — Эти простыни не пахнут Хло. Уже давно.
Эдди сжала ткань в кулаке.
— Уходи, — всхлипнула она и отвернулась.
Джек тихонько закрыл за собою дверь.
«Петушиный плевок», насколько помнили завсегдатаи, никогда не имел ничего общего ни с петухами, ни с плевками, но некоторые старожилы утверждали, что этот бар, спрятавшийся в самом дальнем уголке городка, раньше был пристанищем Рыцарей Колумба, католического движения, а позже — баптистской церковью. Сейчас это было темное уединенное место, где человек мог заливать свое горе или наливаться виски, что одно и то же.
Рой Пибоди закрыл глаза, когда приятное тепло потекло в живот. После нескольких недель неусыпного контроля дочери и пристального внимания со стороны Джека Сент-Брайда он снова оказался в баре. Он был здесь один, за исключением хозяина бара Марлона, который до скрипа натирал бокалы. В отличие от многих барменов — а Рой повидал их немало — Марлон обладал удивительным талантом хранить молчание, давая посетителю возможность насладиться напитком. По правде сказать, Рой в этом баре, где никто ничего плохого, черт возьми, от него не ожидал, чувствовал себя уютнее, чем дома.
Когда дверь в «Петушиный плевок» распахнулась, Рой с Марлоном удивленно подняли головы. Люди в Сейлем-Фоллз редко пили в десять вечера в будний день, и Рой испытал укол обиды, что ему придется разделить этот восхитительный момент с кем-то еще.
Трудно сказать, кто больше опешил, Рой или Джек.
— Что вы здесь делаете?
— А на что это похоже? — скривился Рой. — Давай, черт подери, беги и расскажи все моей дочери!
Но Джек тяжело опустился на высокий табурет рядом с ним.
— Мне то же, что и ему, — попросил он Марлона.
Словно печать одобрения, перед ним с глухим стуком поставили виски. Делая первый большой глоток, Джек чувствовал на себе взгляд Роя.
— Так и будете таращиться на меня?
— Не думал, что ты умеешь пить, — признался Рой.
Джек негромко засмеялся.
— Многие производят обманчивое впечатление.
Рой кивнул, соглашаясь.
— Ты дерьмово выглядишь.
— Большое спасибо.
Старик протянул руку и осторожно коснулся ссадины над глазом Джека.
— Врезался в стену?
Джек искоса взглянул на него.
— А вы попиваете лимонад?
Рой не спешил с ответом.
— Насколько я понимаю, Эдди знает, что ты тут.
— Равно как и то, что вы здесь.
— Сент-Брайд, я же предупреждал: если ты разобьешь ей сердце…
— А если она разобьет мое, Рой? — с горечью поинтересовался Джек. — Что ты тогда со мной сделаешь? — решил он отбросить формальности и перейти на ты.
Рой посмотрел на глубокие морщины вокруг рта Джека и увидел в его лице что-то до боли знакомое.
— Я угощу тебя выпивкой, — ответил он.
Однажды в лагере скаутов Джиллиан разжигала костер. Пока остальные девочки занимались приготовлением традиционного угощения и пели лагерную песню «Кумбайя», Джиллиан поддерживала огонь: подбрасывала в него палочки и сосновые иголки, какие-то шнурки, кусочки хлеба и даже отправила туда отвратительную жабу. Ее завораживала ненасытность огня. Она смотрела на пламя и думала: «У меня нет сердца. Внутри меня огонь».
