Елена Колина - Про что кино?
Ее политические симпатии — так обтекаемо теперь называлась то, что прежде ясно называлось преданность партии, принадлежали Андропову; умный и, в отличие от Горбачева, властный, он бы реформировал советское общество, вместо того чтобы разрушить, Горбачев же «сам не знает, что делает». Горбачев, считала Ольга Алексеевна — «я как историк считаю», — разрушитель страны и вовсе не освободитель Европы от коммунистического режима, он просто отдал полякам, чехам и немцам то, что было завоевано ценою жизни двадцати миллионов погибших в войне с фашизмом русских. Горбачев, кроме того, ужасно говорит по-русски, в ее глазах это был чуть ли не самый большой его грех, — как деревенский, одно это его мышление чего стоит, от слова «мышь»… А как теперь, после отмены руководящей роли партии, управлять производством?! У директоров был страх, что отнимут партбилет, а теперь, когда партии нет, нет и системы управления.
Витя, пусть по другим причинам, но тоже считал действия Горбачева неправильными, разрушающими экономику, как институтка, обожал Собчака, Ольга Алексеевна поначалу испытывала к нему спокойную симпатию, получалось, они оба не одобряли Горбачева и одобряли Собчака — и кто же тогда «наши»?..
Постепенно увлекаясь, Витя рассказывал: бюджетный дефицит, системный анализ падения СССР, денежная реформа… Говорил, что денежная реформа, имеющая целью резко сократить количество денег на руках у населения и пополнить бюджет неэмиссионными рублями, по сути означает изъятие вкладов. «Вы посмотрите, в постановлении маленькими буковками написано: вклады больше 4000 рублей замораживаются. Вы думаете, их когда-нибудь разморозят? Считайте, что ваших денег уже нет, их украли!» Ольга Алексеевна презрительно кривилась — «вы что там, правда считаете, что наше государство может так поступить со своими гражданами?!» — но в целом относилась снисходительно — несмотря на кандидатскую степень, Витя был еще мальчиком. Все были совсем еще мальчики, дети, возглавлял этот клуб какой-то неизвестный Ольге Алексеевне Чубайс, о котором Витя говорил с придыханием — умница, талант, экономист от бога; «экономист от бога» был младше Вити, недавно окончил институт. Многое было наивно, смешно, к примеру, они всерьез обсуждали, как будут развиваться события после распада Советского Союза. Надо же до такого договориться — распад Советского Союза!.. Больше всего Ольгу Алексеевну смешила уверенность, с которой эти мальчики говорили о будущем, как будто… со временем выделила из потока имен повторяющиеся имена — Маневич, Кудрин, Илларионов, Кох… как будто они собирались управлять страной!
— К власти пришла военная хунта!..
Ольга Алексеевна молча прошла мимо Нины в гостиную, включила телевизор, несколько минут молча посмотрела «Лебединое озеро» и спокойно, даже как-то устало произнесла: «Ну, вот и все, конец твоей демократии», улыбнулась Нине, и Нина в ответ улыбнулась.
На первый взгляд сцена была дикая. Ольга Алексеевна была не против демократии, но против демократов, в сущности, она была против всех, кто был за… — это только на первый взгляд трудно, и в любом случае арестовавшие ненавистного ей Горбачева путчисты были для нее больше «наши», чем все остальные. Но Нина?! Нина была не просто за демократию, она была лицом демократии — почему Нина улыбалась?
Существовало совершенно не идеологическое объяснение Нининой улыбки — это были первые слова, сказанные ей Ольгой Алексеевной за время официально объявленного бойкота. Ольга Алексеевна не разговаривала с ней три месяца и два дня. За три месяца Ольга Алексеевна прекрасно научилась обходиться взглядами, общаться знаками на домашние хозяйственные темы, могла взглядом попросить принести чаю, а если уж обойтись без слов было невозможно, проговаривала необходимые указания мимо Нины, в пространство. Вот такой опереточный бойкот, как игра… любовная игра. Нина была единственным человеком в мире, с кем Ольга Алексеевна позволяла себе капризничать, быть непоследовательной, вздорной и даже немного жалкой. Нина была единственным человеком — Толстун не считается, — который не фигурировал в ночных мыслях Ольги Алексеевны «все плохо». У Нины было — все прекрасно.
Ольге Алексеевне, как злой мачехе, полагалось бы злиться: родные дочери, по ее мнению, не удались, Алена безобразничала, Ариша увядала, а Нину уже можно было назвать знаменитостью. Ольга Алексеевна не злилась, она была справедлива — успех достался Нине по заслугам, она единственная из девочек живет правильно, полной жизнью. Их с Ниной политические взгляды противоположны, но у девочки есть взгляды. Год назад вышла из комсомола — пришла в райком, положила комсомольский билет на стол и сказала: «Хочу официально прекратить эту муть, поскольку я не исполняю свои обязанности». Поступила как порядочный человек, вот только что за просторечие — «эта муть», все-таки она плохо Нину воспитала…
Ольга Алексеевна хорошо воспитала Нину — ключевое слово здесь было не «муть», а «обязанности». Ответственность ли сыграла главную роль в ее необыкновенном взлете — Нина ежедневно появлялась на экране телевизора — или это было везение?
— Она в рубашке родилась, сначала повезло, что мы ее взяли, потом с этой работой повезло… — сказала Ольга Алексеевна мужу, в то время они еще разговаривали.
— Ага, сначала ей повезло, когда ее отца-подонка арестовали, потом — когда мать померла, — ответил Андрей Петрович. Ольга Алексеевна махнула рукой — ну, это уже в далеком прошлом, не считается.
Нине повезло — она получила чужую работу. Таня Кутельман после филфака изнывала от скуки в школе, и Алена попросила отца устроить ее куда-нибудь «повеселее»: на телевидение, на киностудию, в газету. Андрей Петрович покорно — Алена горло могла перегрызть за Таню — поднял какие-то свои связи и предложили на выбор — редактором на «Ленфильм» и редактором на Пятый канал. «Аленочка, а может, сама пойдешь?» — поинтересовался Андрей Петрович — о телевидении, вожделенном Чапыгина, 6 мечтали все филфаковские барышни — и получил в ответ Аленино «брр-р».
Таня счастливо отправилась на «Ленфильм», а Нина — она, окончив Техноложку, работала в «НИИ НЕФТЕХИМ» — неожиданно попросила «можно я попробую?». Андрей Петрович фыркнул «из тебя редактор, как из меня балерина», но подумал — никогда ни о чем не просила, а тут просит… договоренность есть, так пусть идет.
Таня и Нина назывались одинаково — редакторы, но у Тани была — литература, а у Нины — суета. Таня выискивала в сценарии фактические и сюжетные несоответствия, чтобы на экране не было глупостей, смотрела влюбленными глазами на легендарную Гукасян, работавшую с Козинцевым, Авербахом, Динарой Асановой, пытаясь понять, что имеет в виду Фрижетта Гургеновна, говоря, что именно редактор делает из литературного сценария режиссерский. Нина вызванивала гостей программы, напоминая, когда им нужно быть в студии, пришивала гостю программы оторвавшуюся пуговицу, подбирала информацию для ведущего, писала закадровые тексты к сюжетам, бегала за пирожками для съемочной группы.
