Сергей Жадан - Ворошиловград
— Теперь я точно отсюда уеду, — сказала она и стала шарить по моим карманам.
— Что ты ищешь? — не понял я.
— Есть покурить? — не найдя сигарет, она вытащила из куртки очки в желтой оправе, надела их и откинулась на подушку, разглядывая потолок.
Было совсем светло, утро давно началось, туман оттянуло куда-то в сторону реки, и день обещал быть сухим и солнечным. Одежда кучей валялась на полу, в комнате пахло холодным чаем.
— И куда поедешь? — спросил я.
— В Одессу, — ответила Катя. — К морю.
— Что будешь делать?
— Поступлю в университет.
— А кем ты хочешь стать? — я говорил с ней как настоящий старший товарищ.
— Проституткой, — рассмеялась Катя. — Что у тебя за вопросы дурацкие? А ты, — спросила, — когда поедешь?
— Никогда.
— Что будешь делать?
— Открою шашлычную. Бизнес беспроигрышный. Может, останешься со мной? — предложил. — Поженимся.
— Дурак, — сказала на это Катя, засмеявшись. — Тебя сожгут здесь не сегодня, так завтра. Или повесят. Как Пахмутову, — сказала она и снова заплакала.
— Ну, не плачь, — попытался я ее утешить. — Всё равно за этими очками я твоих слез не вижу.
— Хорошо, что не видишь, — ответила Катя и, примостившись у меня на плече, заснула.
Плохо, что она уезжает, — подумал я. — Хотя было бы гораздо хуже, если бы она осталась.
Солнце висело высоко, становилось жарко и сонно, но заснуть я не мог, словно сопротивляясь чему-то, стараясь как можно дольше продержаться на ногах, дождаться самого главного, что вот-вот должно было начаться. Самое главное действительно началось. К бензоколонкам кто-то подъехал, я это четко услышал, хоть и не разобрал, кто именно это мог быть. Пришло в голову, что хорошо было бы найти какую-нибудь бейсбольную биту, чтобы отстаивать неприкосновенность частной собственности. Но меня охватила странная апатия, не хотелось совершенно ничего делать — не хотелось защищаться, не хотелось проламывать кому-то голову, не хотелось подставлять свою. Если это будет смерть, — подумал я, — я ее запомню. С улицы послышались шаги, дверь открылась, и в комнату вошла Ольга. Какое-то время стояла на пороге, осматриваясь в залитой солнцем комнате. Увидев рядом со мной спящую Катю, она замерла, затем резким и слишком быстрым движением поправила волосы, прошла по комнате и села на диван напротив. Я даже не сподобился подняться или что-нибудь сказать: ну, — подумал, — что ж всё так плохо складывается, это даже хуже, чем смерть.
— Привет, — сказала Ольга, пытаясь говорить беззаботно. — Что тут у вас?
— Она спит, — ответил я. — Ты звонила вчера?
— И не раз, — сказала Ольга, нервничая всё больше.
— Давай я ее разбужу, — предложил я. — Отправлю домой, и мы обо всем поговорим.
— Герман, — ответила на это Ольга, не зная, куда деть свои руки, — ты — скотина. Зачем ты будешь ее будить?
— Но нам же нужно поговорить?
— С чего ты взял?
— Ну, ты же приехала для чего-то?
— Я приехала, чтобы посмотреть, не сожгли ли вас здесь. Я на тебя, между прочим, работаю. Но у вас тут, как я вижу, всё хорошо. Поэтому я пойду. — Она резко встала и направилась к выходу. Вдруг остановилась, развернулась и подошла ко мне. — Ага, — сказала, словно что-то вспомнив, — и очки мои отдай.
Сняла осторожно с Кати свои очки и после этого выскочила из вагончика, громко хлопнув дверью. Катя даже не пошевелилась. Я спрыгнул на пол, натянул на ходу свою танкистскую униформу и побежал за Ольгой.
— Оля, — крикнул, догоняя. — Оль, ну подожди. Давай поговорим.
— Давай, — ответила Ольга. — Но только в офисе и только в рабочее время. О, — добавила, показывая на мою ключицу, — она тебя покусала. Ну ты даешь.
Села на скутер и рванула вперед, поднимая в воздух горячую пыль.
Пахмутову хоронили во второй половине дня. Мы с Кочей старательно выкопали яму среди кустов малины, Травмированный смастерил из металлических обрезков странную штуку, похожую на телевизионную антенну, хотя сам он уверял, что это подсолнух. Яму копать было трудно, приходилось перебивать корни, как кабели, и выбрасывать камни. Катя стояла рядом и молчала. Пахмутова лежала у ее ног, как при жизни, и Катя время от времени наклонялась, чтобы ее погладить. Почва тяжело осыпалась и липла к подошвам, земля вокруг была словно спрессованной, с трудом поддавалась, а потом долго приставала к обуви, не желая отваливаться. Перебитые корни были крепкими и упругими, а камни, выброшенные из ямы, быстро просыхали на солнце. Я стоял по пояс в яме и разглядывал вблизи все эти камушки и травы, что обваливались вниз, желтый слой песка и белый слой глины, прорубленные лопатами. Глина пахла остро и сладко, так, словно я докопался до чего-то ценного, о чем всё время догадывался, но не мог даже предположить, что лежит оно почти на поверхности. Потом осторожно опустили Пахмутову. Вторые похороны за сутки, — подумал я, забрасывая тело землей. Травмированный пристроил свою антенну, можно было заканчивать.
Катя какое-то время постояла над могилой, потом попрощалась со всеми и побежала домой. Дождевик она несла в руках, как воздушного змея.
Ближе к вечеру из города приехали Кочины родственники. Прикатили на белом разбитом мерседесе. Заднее стекло его было затянуто целлофаном и заклеено скотчем. В машине их сидело семеро. После похорон уже протрезвели, но не переоделись, так и приехали в черных пиджаках и цветных рубашках. Галстуки всё же поснимали, и теперь те свисали из карманов пиджаков, словно удавки. Говорили родственники громко и непонятно, употребляли много неизвестных мне слов. Кочу называли «гаджо» и отгоняли от мерседеса, куда тот сразу же стал делать попытки залезть. С Травмированным здоровались уважительно и немного льстиво, жали ему руку и трижды целовались по православному обычаю. Подошли ко мне. Коча с Травмированным остались стоять поодаль и не мешали. Все по очереди поздоровались, руку жали коротко, но крепко.
— Послушай, Герман, — сказал их старший, которого звали Пашей. — Друг нашей мамы — наш друг.
— Кто? — я не понял, о ком они говорят.
— Ты вчера с нами хоронил маму, — пояснил Паша. — Тамара говорила нам про тебя.
Ага, — подумал я, — сейчас они меня зарежут.
— Сказала, что тебе нужна помощь.
— Помощь?
— Герман, — ступил вперед заместитель главного, толстый лысый чувак, которого звали Борманом. — Мы всё знаем.
— Всё? — я ждал, когда ж они начнут меня резать.
— Всё, — подтвердил Борман. — И про бензовоз, и про бабки. Мы что хотим сказать — если будет нужно, мы всегда поможем. Понимаешь?
