Елена Чижова - Полукровка
Освободив уголок стола, она расставила чашки:
– Машенька, Юля, садитесь, попейте чаю! Там еще выпивают – не приткнешься.
– Не удивляйтесь, – Юлий поймал Машин взгляд. – Так бывает, когда женщина не получает желаемого. Моя мать всегда мечтала о дочери, но родился я. Делать нечего, пришлось как-то выкручиваться. Кстати, будьте осторожны, этого сокровенного желания она так и не утолила. Теперь вот и к вам приглядывается.
– Юлий, ты дурак! – рыжеватая женщина отвечала с нежностью.
– А вот это, маман, вы зря! Грубые слова. Фи! Мария эдаких и не слыхивала, – Юлий подсел к столу. Его губы шутили, но глаза хранили серьезность.
– Вы, наверное, устали? – Екатерина Абрамовна обращалась к Маше.
– Да, шумно, – Маша ответила вежливо. – А потом, знаете, эти... – она помедлила, – разговоры...
– А что вы хотите: поминки. Где же еще поговорить... – Юлий размешивал чай.
– А моя мама, – Маша начала с напором, – сказала, что у евреев поминки не принято.
– Так то ж у евре-ев... – он протянул.
Маша оглянулась растерянно.
– А я вас предупреждала, – Екатерина Абрамовна подхватила пустой поднос. – Хотите слушать – слушайте. Что касается меня, возвращаюсь к своим прямым обязанностям. Иду собирать посуду, – ее глаза лучились радостью.
Маша отставила чашку:
– А разве вы?.. – она отлично понимала, что ведет себя глупо, но не могла сдержаться.
– ...Не еврей? – Юлий подхватил, помогая. – Еврей. Да. В каком-то смысле. На Западе это называется этнический. Теперь уже не вспомню, но кто-то из западных авторов писал: как только евреи отказываются от своих странных законов, уже во втором поколении они становятся христианами. Конечно, если поблизости есть христиане. Принимая эту точку отсчета, я, кажется, даже третье.
– Вы хотите сказать, они тоже?.. – Маша кивнула на тонкую стену, пропускавшую громкие голоса.
– Во всяком случае, не христиане. Боюсь, у западного мыслителя просто не хватило опыта, чтобы окончательно обобщить. Я же этот опыт имею. Поэтому полагаю так: они – нормальные советские люди, и этим, слава богу, все сказано. В нашем случае второго поколения дожидаться не приходится. Процесс начинается и заканчивается на первом.
– Глупости, – Маша отрезала. – А государство? Почему же оно ведет учет?
– Ведет. Причем строжайший, – он потянулся к чайнику. – Но это, поверьте мне... недоразумение. Наше государство само – трость надломленная...
Он сказал, и Маша вздрогнула. Тень того, кто шел по кладбищенской площади, мелькнула и погасла.
– ...А кроме того, оно – замысловатый гибрид: мещанский интернационал, замешанный на первобытной мистике. Примечательное сочетание, взрывчатое, своего рода порох, – теперь он говорил серьезно. – Хотя пороха они как раз и не выдумали. Да. По государству и граждане – наши с вами соотечественники. Впрочем, – он как будто опомнился, – пожалуйста, не обращайте внимания. Вы спрашивали: евреи ли те, кто собрался в соседней комнате? Отвечаю: возможно, среди них и встречаются евреи, но большая часть, увы...
«Мещанский... первобытной... мистика...» – то, о чем она догадывалась, он считал вопросом решенным. Если бы не этот тон, который ужасно злил.
– На вашем месте, – Маша начала непримиримо, – я бы не стала... В любом случае, я защищала бы своих...
– Но я, собственно... Вы неверно понимаете... Я мог бы объяснить... – Юлий заговорил торопливо, глотая окончания фраз.
– Не беспокойтесь. Я – полукровка. Меня совсем не касается, – она тряхнула головой и поднялась.
Рыжеватая женщина вошла в кухню с подносом грязной посуды:
– Машенька, вас ищет ваша мама, но прежде чем вы уйдете, я хотела бы взять с вас слово. Вы должны обещать, что придете ко мне в гости...
– Спасибо. Как-нибудь обязательно, – она не смотрела на Юлия.
От родителей Маша приотстала. Они уже вышли во двор. На выходе из парадной ее догнал Иосиф. Придерживая дверь, брат улыбнулся:
– Ну брось ты, Машка! Честное слово... – он желал мира.
– Что же ты один, без своей невесты? – Маша съехидничала.
– Знаешь, – Иосиф покачал головой. – Эта... – он подбирал слово, – твоя непримиримость... Можно подумать, тебе лет пятнадцать. Самой уже пора – с женихом.
Маша хлопнула дверью. Подвыпивший отец стоял в окружении родственников.
– Ты не знаешь, – Маша обернулась к брату, – что за странное имя – Юлий?
– Ничего странного, – Иосиф оглядывался, пытаясь найти своих родителей. – Плод еврейской эмансипации. Юлий – это Иуда.
– Так я и знала, – забыв о похоронах, Маша засмеялась громко.
Часть 2
Глава 11
Двадцатисемилетний Юлий, весь день промыкавшись на подхвате, добрался домой к полуночи и, войдя в квартиру (мать осталась ночевать у подруги Цили), прошелся по пустым комнатам. Он унимал тягостное чувство, даже себе не желая признаться в том, что всеми силами души хочет снять с себя обвинение, брошенное этой странной девушкой. Меряя комнаты шагами, Юлий предавался одиночеству, позволявшему продолжить разговор. Теперь, когда она не могла лишить его слова, Юлий давал объяснения во всей полноте.
Словами, произнесенными надменно, она ударила его в самое средостение, туда, где гнездилась слабость. Именно поэтому, а совсем не ради этой девушки, Юлий не мог оставить ее слов без ответа. Ответ получался развернутым, но тоска не унималась. Его ответам не хватало спокойствия и ясности, на которых зиждется истинная правота.
Детские годы Юлия прошли в огромной профессорской квартире на улице Рубинштейна. Квартира принадлежала прадеду по отцовской линии, который передал ее своему сыну, деду Юлия, по наследству. Это добавление, выделяемое особой интонацией, обозначало легкую иронию, с которой его домашние относились к новому виду наследования, не замешанному на праве собственности.
Прадед Юлия, уроженец Одессы и купец 1-й гильдии, был человеком самостоятельным и знавшим, как устроена жизнь. Своего единственного сына Иуду он настойчиво двигал по коммерческой части, однако тот предпочел историко-филологическую стезю. К революции, которую выкрест Иуда Могилевский приветствовал, он подошел в профессорском звании и с именем Юлий.
Собственно, Юлий Исидорович стал тем европейски образованным евреем, который первым из почтенного рода Могилевских не преуменьшал, но и не преувеличивал своего еврейства. Большевистский лозунг интернационализма он воспринял как должное, воспитывая сына Самуила именно в этом духе. Система воспитания, принятая в доме, обходила стороной религиозные вопросы, сосредоточившись на знаниях светских.
