Татьяна Соломатина - Акушер-ха!
Американцы синхронно швырнули несчастные замыленные брусочки в раковину и как по команде уткнулись чуть ли не носами в свои ладошки, видимо в поисках петехий, экхимозов[59] и прочих стигм кровоизлияний и разрушений эритроцитов и тромбоцитов. Ничего, кроме «рук прачки», являющихся, как известно, признаком переношенности у младенцев и долгого пребывания в воде у потерпевших ко — аблекрушение, они там не обнаружили. И, рассмеявшись, хором спросили меня:
— А что было с Джеки?
— Она вышла замуж за Онасиса. — Это правда, придраться не к чему.
— А каков же состав этого мыла? — спросил тот, что постарше, укоризненно взглянув на меня.
— Это же государственная тайна! Откуда я могу знать государственную тайну?!
— Наверное, уже всего готово. Пройдёмте в операционную, — опомнился PHD[60].
Конечно, готово. Светлана Петровна уже извлекла на свет божий младенца живого доношенного не то очень смуглого, не то чрезмерно гипоксичного после двух суток родов в условиях слабости родовой деятельности, и он радостно завизжал что-то по-таджикски.
Пока санитарка надевала на операторов-международников халаты и завязывала им, не приспособленным к таким девайсам, тесёмочки на рукавах, начмед уже ушила матку, предварительно осуществив все необходимые процедуры. Операционная сестра лихо ассистировала ей, а горемычные американцы дожидались подачи перчаток.
Немного поассистировать им всё же удалось. Доктор наук узлы вязал, а просто доктор — зеркала держал. Я было попыталась сбежать, чтобы закурить свою совесть, но не тут-то было.
— Куда?! — зашипела начмед. — Стоять! Слышала я краем уха, что ты им там несла. Иди, стой около анестезиолога. Я тебе потом покажу мартышку!
— Мартышкину мать! Тёщу Онасиса, — строго сказал анестезиолог, и мы заржали. Даже начмед захихикала в маску.
Американцы сосредоточенно смотрели в таджикскую рану, где порхали руки русского чифа акушерско-гинекологического департамента.
— Татьяне Юрьевне надо завязывать с врачеванием. По городам ходить, концерты давать, — вовсю ехидничала Светлана Петровна за рюмкой коньяка поздно вечером в кабинете, куда были призваны избранные. — Или в представители фармфирм податься. Обогатится. Она тут простое хозяйственное мыло американцам так разрекламировала, что они слёзно умоляли меня дать им пару кусочков.
— А ты чего? — спросил у начмеда отсмеявшийся Иван, утирая слёзы.
— Я сказала, что дала подписку о нераспространении сей целительной субстанции. А то вернутся в свои звёздно-полосатые и давай в CDC-центре[61] мыло наше родимое под микроскопом смотреть и на молекулы расчленять.
Я судорожно сглотнула.
— Что ещё? — подозрительно посмотрела на меня начмед.
— Поздно! — трагически провещала я. — Они за мной целый день таскались, попрошайничали. Сил уже никаких не было.
— И? — угрожающе пробасил Иван Васильевич.
— Ну и вот. Взяла у старшей медсестры коробку и торжественно им вручила под честное слово о неразглашении. Они пообещали передать эту коробку в хоспис. Для врачей, которые работают с больными в терминальных стадиях СПИДа. С целью, так сказать, ещё большей профилактики.
К сожалению, врачебная этика не позволяет мне сказать, что, пока я сидела за столом, главврач и начмед валялись «пацтолом». Хотя это чистая правда. Отмытая до блеска хозяйственным мылом.
«И снова здравствуйте!»
(Смена дежурства)
— Юрьевна, пойдём покурим.
— Пойдём.
— Ты заказала Ивановой плазму?
— Да. Ты можешь просто курить. Всё уже обсудили на «пятиминутке».
— Хорошо… А Петрова как?
— Иди в жопу. Всё написано в истории.
(Подходит анестезиолог)
— Слышь, Юрьевна, родственники Сидоровой приходили?
— Ты тоже — в жопу!!!
Юрьевна скатывается кубарем на лифте в подвал — полминуты. Переодевается — две минуты. Ищет ключи от машины — полчаса. Выходит на улицу — тридцать секунд. Ищет машину — двадцать минут. Находит. На том же месте, на котором поставила вчера вечером. Садится. Пытается ехать. Понимает, что это — ручка переключения передач и её не надо держать, как «писчее перо». А пуговицу мужу на свитер опять не пришьёшь — инструмент забыла. Как они шьют без иглодержателя, эти женщины?! На светофоре засыпает. На следующем светофоре засыпает. На следующем светофоре засыпает. Каждый раз просыпается от звонка мобильного.
— Сегодня в пятнадцать ноль-ноль — клинразбор.
— Хорошо, Светланапетр-р-ровна.
— Ты подготовила рецензию?
— Да, Светланапетр-р-р-р-ровна.
— Всё как надо?
— Да! Светланапетровна!
Дом.
В ванной — засыпает.
Просыпается от звонка мобильного.
— Где плазма для Ивановой?
— Там же, где обычно, — в холодильнике. Спроси акушерку.
— Петровой твоей капать сегодня то вот, что…
— В истории записано!
— Слушай, к Сидоровой родственники приехали — отказываются платить за лекарство. Так что теперь — с тебя. Потому что из личных запасов было.
— Иди! В!! Жопу!!!
Выпивает кофе прямо в постели. Отрубается, сжимая в левой руке чашку. В правой — телефон…
— Да?!!
— Здравствуйте, Татьяна Юрьевна. Это я — Лена, ну помните, та, которая… У меня, по-моему, воды отошли… Вы не могли бы подъехать?..
Как же вы мне все дороги!
— Еду…
Вместо эпилога «Будьте здоровы!»
Не так давно, как кажется, и давным-давно, как оказалось, я работала акушером-гинекологом в родильном доме, входящем в состав многопрофильной клинической больницы.
Придя в эту профессию с неохотой, я втянулась и полюбила.
Меня учили, и я проникалась.
Нигде и никогда люди не раскрываются так, как перед лицом рождения и смерти.
Имея возможность со-радоваться и со-страдать, я осознала, что первое — приятнее. Но без второго об этом не узнаешь.
Вон та высокомерная девица за соседним столиком, к примеру, была когда-то просто испуганной девочкой, пришедшей на первый в жизни аборт. А злобная тётка за стойкой в гардеробной… Когда-то я гладила ей поясницу в родзале, хотя это не входило в мои профессиональные обязанности.
Обычные люди. Лишь врач знает, что это такое. И как это прекрасно — быть обычным человеком. Он знает, как вы устроены. Стоматолог — о ваших кариозных зубах. Гинеколог — об эрозии шейки матки. Гастроэнтеролог о гастрите. И это их не смущает. У них у самих кариозные зубы, эрозии и гастрит. И те же проблемы государственного масштаба, что и у вас, — неуправляемые дети, хреновые дороги, жидкие щи и мелкие бриллианты. Плюс ответственность. Де-юре и де-факто. Да, они кажутся вам чёрствыми. Но ведь и вы привыкаете к реалиям своей жизни. А для них человеческая боль — реалии. И она же — пятый круг распассов, при ставках на вист[62] — одна жизнь.
