Виктория Токарева - О любви (Сборник рассказов)
Мы сидели втроем — все, как в первый раз, и все по-другому. Я — вамп, Морис — постаревший Ив Монтан, Анестези — секс-бомба с часовым механизмом. В ней все щелкает от бешенства.
— Ты ее видела? — тихо, заговорщически спросила она.
— Кого? — притворяюсь я.
— Знаешь кого. Соньку.
Я молчу, тяну резину.
— Какая она?
— Ты лучше, — нахожусь я.
— Чем?
— Привычнее глазу.
— Молодая?
Я вспоминаю растопыренные пальцы Мадлен и говорю:
— Двадцать пять лет.
В двадцать пять лет солнце стоит в зените и светит в макушку. Морис тесно прижимается к Этиопе, и они оба оказываются под ее солнцем. Ее света хватает обоим.
— Червивый гриб! — с ненавистью прошипела Настя.
Я поняла, что ее раздирает ревность. Она не хотела приватизировать Мориса, но и не хотела его отдавать. Настя хотела щелкать хлыстом, как укротительница львов, и чтобы все звери сидели на тумбах. Каждый на своей.
Морис соскочил. Тумба пуста. Насте кажется, что эта тумба была самой главной. Вернее, этот лев.
— Я могу остаться у тебя ночевать? — спросила Настя.
Она хотела реванша. Она вступала с Этиопой в прямой бой.
Морис промолчал. Это означало, что время Анестези ушло.
Подошел официант. То же кружение рук над столом.
— Когда у тебя самолет? — спросила Настя, глядя на меня невидящим взором.
Я — это единственное, что связывает ее с Морисом.
— Я ее провожу, — сказал Морис.
Анестези резко встала и подошла к гардеробу.
Морис отправился следом. Он считал себя обязанным подать ей пальто.
Потом вернулся. Молчал. Как поется в песне, «расставанье — маленькая смерть». Он немножко умер. В нем умерла та часть, которая называлась «Анестези».
Официант разлил вино. Мы выпили, молча.
— Я хочу поменять участь, — сказал Морис. — Я хочу успеть прожить еще одну жизнь. Но у нас с Софи большая разница в возрасте.
— У вас нет никакой разницы, — отозвалась я.
Морис смотрел на меня всасывающим взглядом.
— Я старше ее почти на сорок лет. Я уже старый.
— Ты не старый.
— Ты правда так думаешь?
— Не думаю, а так и есть, — убежденно сказала я. — Разве может быть старым влюбленный человек? Старый тот, кто ничего не хочет.
— Я тоже так чувствую, — сознался Морис. — Поэтому я хочу себе разрешить. Еще не поздно. А?
— В самый раз, — говорю я. — Раньше было бы рано. Раньше ты бы не оценил.
Его глаза загораются блеском правоты, СО-понимания.
Теперь я поняла, для чего приехала в Париж. Я приехала сказать Морису, что он молод, а Мадлен — что она любима.
Я это сказала, и теперь можно уезжать.
Мы покинули ресторан и медленно пошли пешком.
Вокруг нас на все четыре стороны простирался Париж. Светилась Эйфелева башня — легкая и прозрачная, как мираж. Толпа парижан устремлялась куда-то весело и беззаботно, без «да» и «нет». В обнимку с «может быть». Рядом шел Мориска, и мне казалось, что я знаю его всегда. Он сложил в меня свои тайны, как бросил в пруд.
Мы говорим на разных языках, а молчим на одном. И нам все ясно.
— Почему у меня никогда не было такой, как ты? — вдруг спросил он.
— Такой, как я, больше нет. Поэтому.
На другой день Морис отвез меня в аэропорт. На синем «ягуаре».
Чемодан мой так и не нашелся, но пообещали, что найдут обязательно. Я как-то уже примирилась с его отсутствием. В конце концов я обрела новое платье и новое лицо в стиле «вамп». Разве это не стоит одного чемодана?
Я ушла в пограничную зону, а Морис остался и грустно смотрел мне вслед.
Я обернулась, встретилась с ним глазами и подумала: какой-нибудь верующий старик из русской деревни в душных портках живет в большей гармонии с миром и с собой, чем Мориска в длинном бежевом плаще и клетчатой кепочке. Потому что даже за очень большие деньги нельзя объять необъятное.
До свидания, Мориска. Будь счастлив, если знаешь как… Я тебя забуду, как ураган Оскар. Я не забуду тебя никогда…
Прошло четыре месяца.
Мой чемодан нашелся. За это время он побывал в Варшаве и в Бомбее. Привезла чемодан Анестези. Волокла тяжесть, бедная…
Она появилась у меня в один прекрасный день, ближе к вечеру. На ней было норковое манто с капюшоном.
На уровне колена красовалась рваная дыра величиной с блюдце.
— Что это? — спросила я.
— Бобка выгрыз.
— Бобка — это любовник?
— Щенок. Голодный был, — объяснила Анестези.
— А где ты его взяла?
— На лестнице.
Анестези подобрала щенка, но забыла покормить, и он поужинал ее шубой. Анестези была рассеянной.
— Раздевайся, — предложила я. — Я тебя покормлю.
По моей квартире плавали запахи томленного в духовке мяса, разносились звуки семьи: обрывки телефонных переговоров, удары тяжелой струи воды в ванной комнате.
— Не могу, — отказалась Анестези. — Внизу ждет машина. Я на минуту.
Моя переводчица была далека от звуков и запахов чужой семьи. У нее были свои задачи и устремления.
— Как Морис? — спросила я.
— Мориска ушел к Соньке. Мадленка раздела его с головы до ног. Кто виноват, тот и платит.
Анестези что-то вспомнила и полезла в свою сумку на длинном ремне.
— Ужас… — проговорила она. — Я забыла свою записную книжку.
— А что теперь?
— Теперь у меня ни одного телефона.
— Я про Мориса…
— А… — спохватилась Анестези. — Он вернулся обратно. К Мадленке.
— Из-за денег?
— Из-за всего вместе. Он понял, что ему уже трудно все повторить: дом, дачу, капитал. Здоровье не то.
— Значит, из-за денег?
— Да нет. Все сначала уже не начнешь… Это только кажется…
— А ты откуда знаешь? — спросила я.
— Значит, знаю, раз говорю. — Анестези перестала рыться в своей сумке и посмотрела мне в глаза. — Надо долюбить старое. Долюбить то, что дано, а не начинать новое.
Я хотела спросить про мужа, но, в сущности, она мне все сказала.
— Можно от тебя позвонить? — спросила Анестези.
Я принесла ей телефон. Она стала набирать один номер за другим, спрашивать: не забыла ли она записную книжку — черную, толстую, в кожаном переплете.
Я представила себе Мориса и Мадлен за обеденным столом. Они едят и слегка переругиваются. И молча идут в свой закат, взявшись за руки и поддерживая друг друга.
А черная звезда Софи куда-то летит в самолете, и кто-то снимает ей багаж с движущейся ленты.
Телоxранитель
Татьяна и Валентина дружили всю сознательную жизнь. От десяти лет до пятидесяти. При этом Татьяна всегда снисходила до Валентины, а Валентина покорно соглашалась с такой расстановкой сил.
