Алексей Моторов - Преступление доктора Паровозова
Я стоял в подвале на подгнившем деревянном настиле и, балансируя на одной ноге, чтобы не наступить в лужу, переодевался. Скоро морозы ударят, нужно бы какую-нибудь куртку купить, а то в джинсовке, когда снег пойдет, ходить как-то не очень. Моя «аляска», столь модная десять лет назад, уже в каком-то непотребном виде. Кой-какие деньги есть, нужно бы еще подкопить и махнуть на Тушинский рынок. Может, кто еще из частных клиентов объявится?
Я услышал голоса в тот момент, когда пытался влезть во вторую штанину джинсов. Подвал здесь был причудливо устроен с точки зрения акустики. Если кто-то разговаривал на нижней лестничной площадке, казалось, человек стоит не в двадцати метрах отсюда, за углом, а прямо у моего шкафчика.
— Слышь, Сань, чёт я не пойму, какого рожна с ним возятся. Лекарства на него переводят, кашкой кормят. Когда сюда ночью ехали, так и подмывало башку ему на хер свернуть, еле сдержался. Я б его голыми руками кончил. Пулю еще на такого тратить.
— Да он что-то такое знает, раз генералы засуетились. Ты же видел, как там с остальными. Все четко и без соплей. И правильно. С оружием против власти пошел — значит, сам себя приговорил.
— Говно вопрос. Если он и правда много знает, дали б его мне. Через три минуты все бы выложил. Да какой там через три. Через минуту! Гарантирую. В Карабахе у меня черножопые через минуту соловьем пели.
— Ну так, ёптать, надо было там на месте его с ходу потрошить, но эти начальники блядские с докторишками притащились, а в машине я было подумал, он подох уже.
— Ладно, разберемся. Если он расколется здесь, на больничке, и все, что нужно, генералам выложит, значит, больше он никому не нужен и до тюрьмы его могут не довезти, смекаешь? Тем более он вчера много чего лишнего видел. Свидетели никому не нужны.
— А если не расколется?
— Ну а если не расколется, нужно подгадать так, чтобы именно мы его из больнички проводили до тюрьмы или куда его там собираются упаковать. У него же ни хрена нет. Ни дела уголовного, ни ксивы, ни имени. Считай, и самого нет. А вот по пути ты и покажешь, чему тебя научили в Карабахе. Самое главное — эта блядина попалась. Остальное дело техники. Зажигалку-то верни!
Ботинки затопали вверх по лестнице, вскоре затихли, и я выдохнул. Оказалось, я по-прежнему стою на одной ноге, как цапля в болоте. Хороши дела. И поделиться ведь не с кем. Наверное, взять и тихонечко смыться — самое разумное. И молчать в тряпочку. Желательно всю жизнь. Но почему-то поступил я совсем не так, как подсказывало чутье. А все потому, что после суточного дежурства тело не всегда правильно воспринимает сигналы мозга. Я снова переобулся, скинул джинсовку, набросил халат, вышел из подвала и поднялся на второй этаж в реанимацию.
Они оба уже стояли в дверях палаты, огромные, мордатые, злые. Мазнули по мне небрежным взглядом и отвернулись. Я не стоил их внимания.
— Значит, так. Я сейчас звонил дежурному прокурору города и доложил ситуацию. Вашей липовой бумажкой можете подтереться. Прямо в том туалете, куда я вас вчера пустил. Никакого поста у постели больного никто вам устраивать не даст. Только на основании постановления прокуратуры и с номером уголовного дела!
Они оба уставились на меня. Один широкий, коренастый, морда в оспинах. Второй высокий, сутулый, горбоносый. Им наверняка хотелось меня кончить прямо здесь. Но рядом со мной стояла дежурный реаниматолог Маринка Веркина и обе сестры, Юля с Дашей. Свидетели. Которые никому не нужны.
— За дверь отделения не проходить, накинуть белые халаты, на ноги бахилы, — продолжал я, не позволяя им очухаться. — Курить только на улице, с персоналом не пререкаться. Вот официальная телефонограмма!
И помахал у них перед носом исписанным бланком. Коренастый сморгнул.
— Юля, будь добра, найди им какие-нибудь халаты и бахилы добудь в операционной, самый большой размер, — попросил я одну из сестер. — И два стула за дверь выставь, пусть там сидят, и за порог их не пускать!
Главное — не дать им опомниться.
— Марина Викторовна, будьте добры, пройдем к больному, — давая им понять, что разговор окончен, обратился я к реаниматологу. — Распишем дальнейшую терапию.
Заходя в палату, я оглянулся. Они медленно, неохотно уходили за дверь отделения. От них за километр несло ненавистью. Один коренастый, широкий, второй длинный, корявый. Какая-то знакомая картинка. Гицели!
Садисты, живодеры. Ну конечно, как же без них.
* * *Обеденная волна на Аллее Жизни шла на спад. Насытившийся народ разбредался из общепитовских точек по своим делам. Студенты спешили на лекции и семинары, сотрудники клиник и кафедр — продолжать трудовую вахту. Тут, в сердце медицинского городка, случайных людей почти не было.
Вот и мы, студенты медучилища, хоть здесь и без году неделя, делаем вид, что тоже не чужие. И чтобы сойти за совсем уж своих, демонстрируем по-особому развинченную походку, халаты нараспашку, на всем пути из столовой лениво покуриваем и громко обсуждаем, как оно лучше — после последней пары репетицию устроить или сразу по домам?
Мы уже заворачивали во двор, как тут мимо проехал раздолбанный грузовик и метров через двадцать, заскрежетав сцеплением, остановился. Грузовик как грузовик, он был похож на обычный хлебный фургон, раскрашен в такой же серо-синий цвет, только без надписи на борту. Но что-то особенное происходило там, в кузове. Сам не знаю почему, но от странных звуков, доносившихся оттуда, сразу зашевелилось какое-то неприятное чувство.
— Вот суки, — сказал очкарик по кличке Горшок, — опять привезли!
— А чего привезли-то? — Я был человеком новым, с первого сентября еще всего ничего прошло. — Куда привезли?
— Чего-чего, собак в виварий привезли! — зло ответил Вовка Антошин. — Для опытов!
Во дворе напротив училища находился виварий, где во имя науки кромсали несчастных зверей.
Из кабины вылезли два каких-то неопрятных мужика. Водитель был плотный, коренастый, его напарник — высокий, чуть сутуловатый. Гицели. На Украине так называют живодеров. Сутулый выплюнул окурок и двинулся вперед, а водитель, немного отстав, вяло попинал передний баллон. Затем они оба скрылись за дверью вивария с какими-то бумажками.
Мы поравнялись с фургоном. Внутри раздавался визг, вой и скулеж разнообразных оттенков и тембров. Какая-то невидимая нами псина царапала когтями дверь.
Они поняли, куда их доставили и что им предстоит.
— А замка-то нет! — ткнул пальцем Горшок. — Глядите!
В качестве запора на двери фургона была обыкновенная щеколда. Мы переглянулись и подумали об одном и том же.
— А ну, навались!
