Алексей Иванов - Общага-на-Крови
Ванька вдруг скорчился, стремительно повернулся на бок и свесил голову с кровати. Он начал блевать прямо на пол.
Леля вымыла за Ванькой блевотину, дождалась, пока Ванька уснет, и пошла в соседнюю комнату. Лицо у нее было побледневшее, усталое, страшное, словно ее предали, а в глазах тускнела непроходимая тоска. Пьяная компания приняла Лелю с восторгом, усадила за стол, налила водки, и Леля стала пить — редко, но мощными, оглушительными дозами. Рядом с Лелей о чем-то ворковал окосевший, а потому навязчиво-услужливый Борька Аргунов, а с другого конца стола на Лелю глядел отупевшими, рыбьими глазами Ринат Ботов.
— Слушай, Борька, — прерывая излияния, обратилась Леля к Аргунову. — Ты не можешь мне помочь поселение в общаге устроить?
— Я?! — изумился Аргунов. — Лелька, дорогая, да я сам здесь на птичьих правах! Тебе надо либо с комендантшей говорить, либо с Гапоновым, ну, на крайняк, к ректору пойти… Только ведь Ботова и Гапонов на вас зуб имеют… Хотя нет, постой, а ты попроси Рината — он же сумел в прошлом году Жихаря поселить.
— Мне неудобно… Попроси его ты, а? Пожалуйста…
Воодушевленный Аргунов выбрался со своего места, протолкался к Ринату и сел рядом, дружески обняв его за плечи.
— Ринат, дело есть на миллион! — начал Борька. — Человека одного поселить надо.
— Обращайся к жене, я тут при чем? — неохотно ответил Ринат.
— Нет, Ринат, серьезно, только ты сможешь, — заверил Аргунов.
— Иди ты…
— Ну пропадает человек!
— Хер с ним.
— Ринат, ну, как друга прошу!
— Какой человек?
— Да Лелька Леушина.
Ринат, бессмысленно глядя перед собой, поднял брови.
— А тебя кто послал? — спросил он у Аргунова.
— Сама она и послала.
— И она хочет поселиться? Аргунов глупо и счастливо захохотал.
— Лелька, ты хочешь поселиться? — через стол крикнул он.
— Мне сегодня негде ночевать, — не глядя на них, негромко ответила Леля.
— Тогда иди за шмотками, а я пошел за ключом, — сказал Ринат.
— А куда вещи нести? — тихо спросила Леля.
— В двести двадцатую, — спокойно сообщил Ринат. — Или не хочешь? Других комнат у меня нет.
Леля, ничего не говоря, поднялась из-за стола.
Через четверть часа с объемистой сумкой в руках она толкнулась в дверь двести двадцатой комнаты. Здесь было сумрачно, пыльно. Шкаф стоял с раскрытыми дверцами. В омертвелом помещении дико выглядели безделушки, которые не имело смысла передавать родственникам самоубийцы, — вырезанные из журналов и пришпиленные к стенам картинки, самодельный бумажный абажур, клеенка на столе, стопка макулатуры на тумбочке. Ринат поджидал Лелю, сидя на подоконнике и вертя на пальце ключ.
Леля опустила на пол сумку. Ринат подбросил ключ, поймал его, встал и запер дверь. Леля не двигалась. Ринат приблизился к ней, отодвинул сумку ногой, бросил ключ на кровать и сказал:
— Второй ключ у меня. Буду приходить когда захочу.
Леля молчала, глядя ему в глаза. Он отвечал ей таким же прямым, но ничего не выражающим взглядом. Его красивое татарское лицо распустилось и размякло.
Ринат неторопливо раздвинул широкий ворот Лелиного кавалерийского халата, из-под которого выпали большие, белые, вздрагивающие груди. Ринат начал медленно мять их, а потом, сжав, сильно потянул вниз. Он повалил Лелю на грязный пол прямо посреди комнаты и вдруг единым движением и придавил ее, раздавив по-лягушечьи, и раздернул в стороны. Леля судорожно всхлипнула, дернулась, проскребла ногтями по доскам и сразу кончила.
И дальше они колотились на полу без всякой тени чего-либо человеческого — без любви, без нежности, без ласки. Леля хрипела, стискивая побелевшими руками бока Рината, открыв рот и слепо вытаращившись в потолок, вздрагивая ляжками от каждого спазма, словно от каждого толчка артериального ужаса. А Ринат долбил ее мощными, ненавидящими, швыряющими по полу вперед ударами, какими крушат стены, пробивают дыры, мстят, избивая ногами потерявшего сознание врага. В задранной и мятой одежде, в поту и в пыли, они словно делали преступление, кого-то добивали насмерть, когда уже не нужны ни стыд, ни пощада, ни страх.
Леля никогда в жизни не испытывала такого первобытного, отвратительного и могучего наслаждения, когда все в глазах меркло и лишь казалось, что в черно-алом мраке хлещет дьявольский фонтан. И когда Ринат кончил, она лежала без движения, загнанно дыша, а живот ее дрожал. Ринат поднялся над ней на колени, сглотнул и выдохнул, переведя дух, как после стакана водки.
В темноте над городом общага гудела. Пояс окон на седьмом этаже вспыхивал то желтым, то зеленым, то красным огнем — это общага дискотекой праздновала первый день лета. Отличник, стесняясь, сидел в комнате один и читал книжку, а Серафима умчалась плясать, но через полчаса ворвалась в семьсот десятую комнату.
— Бросай книжку, пойдем на дискач!.. — смеясь, крикнула она, ухватила Отличника за руку и сдернула со стула.
В раскрытую дверь, как в пробоину, хлынул усиленный рок-н-ролльный шквал, крики и мерный топот из холла.
— Фимка, да я не хочу!.. — протестовал Отличник, но Серафима упорно тащила его, и он шел.
Серафима выпихнула Отличника в коридор и дотаранила до холла, где переминалась с ноги на ногу толпа. Разгоряченно смеясь, Серафима уже собиралась затянуть Отличника в круг танцующих, как ее саму кто-то сзади схватил за талию и отодрал от Отличника, словно кошку.
— Фимка!.. — орал неожиданный спаситель. — Бросай своего стремного мужика! Пойдем завтра в загс со мной, а?!
Отличник в душе перекрестился, что спасся, и по стенке пролез к парте, на которой стояла аппаратура. В огромных наушниках и огромных очках, за партой сидел многолетний престарелый третьекурсник с нечеловеческим именем Кузьма Бумагин, исполнявший на всех дискотеках обязанности звукорежиссера.
— Бумагин, я сяду?! — громко спросил Отличник, тыча пальцем в скамейку рядом с ним.
— Свободно!! — проорал Бумагин, ничего не слышащий в наушниках. — Следи за этой стрелкой, чтоб за красную линию не зашла!
Отличник сел, посмотрел на светящуюся шкалу магнитофона, взялся двумя пальцами за ребристый барабанчик верньера и перевел взгляд на дискотеку.
В косых перелетах дергающегося, меняющегося света, в джунглях грохочущей музыки отплясывала Общага-на-Крови. Отличник сам почувствовал подсознательный, гипнотический напор ревущих аккордов. Энергия била из динамиков, энергия отслаивалась от движений танца, энергия вибрацией топота ползла по ножкам парты, по стене за спиной Отличника. Она сразу зацепила его душу и пробралась внутрь, раздвигая и растворяя сознание. Словно что-то огромное, свободное, вольное раскрывалось в Отличнике, как полынья, обещая все, что угодно, и даже самое невозможное.
