Мариам Юзефовская - Господи, подари нам завтра!
Слова стремительно сыпятся, словно горох из рваного мешка.
– Все живы, здоровы, слава Б-гу, – холодно бросает Фаня, пытаясь вырваться из объятий золовки.
«Такую рыбу упустила из-за неё», – с досадой думает она.
– Вас не слышно и не видно. – Потная рука золовки, не желая насовсем расстаться с Фаней, неохотно скользит по её плечу с тем, чтобы тут же впиться в пуговицу платья. – Я уже думала, не дай Бг, что случилось, не про нас будь сказано. Хотела уже сегодня забежать.
– Кажется, почта и телефон еще работают, – неласково роняет в ответ Фаня.
«Пропал сегодня базар. Пропал. – Тоска накатывает на неё от этой мысли. – Как мне надоели эти Вольфсоны. Та ещё семейка!
Что она, что мой дорогой муженёк, что моя золотая дочурка». Глаза Фани мечут голубые молнии. Но вырваться и уйти – об этом и разговора быть не может.
– Как дела у Мусеньки? – Уцепившись за пуговицу, золовка ласково притягивает к себе Фаню.
– Послушай, Геня. Что ты у меня спрашиваешь? Спроси сама у своей племянницы. Или вы уже не знакомы? Она же вся в своего папочку! Из твоего брата тоже каждое слово нужно клещами тянуть.
– Фанечка! Солнце моё! Что ты сердишься? Ты же знаешь, Мусенька мне как родная дочь. Ваше горе – моё горе. Но зачем сходить с ума? Конечно, девочка уже, невроку, в возрасте. Что же теперь делать? Руки на себя наложить? Что с того, что ей уже хорошо под сорок? Ты же знаешь мою соседку Софу. Она уже трижды, не про нас будь сказано, разведённая. А сейчас, смотрю, у неё опять какойто новый шмындрик крутится.
– Что ты мне вечно тычешь в нос свою Софу? – взрывается Фаня.
– Софа туда, Софа сюда. Двух слов связать не может твоя Софа.
Она хоть школу кончила или только по коридорам прошлась? Как у тебя язык поворачивается сравнивать с ней нашу Мусю? Твоя племянница до тридцати лет себе сушила мозги. Аспирантура, интернатура, диссертация, еще какая-то холера. У неё же не было времени на себя в зеркало посмотреть. Другие девочки как девочки. Шляются, гуляют, в подоле приносят. А у этой только книги на уме. Черт её знает, что ей теперь нужно. Стыдно людям в глаза смотреть!
«Если бы не твой большой нос, который ты всюду суёшь! Если бы не твой ангельский характер, – думает золовка, – у девочки давно уже были бы муж и куча детей. Но Б-же упаси сказать это тебе в глаза. Пух и перья полетят от этого человека. – Геня качает головой, тяжело вздыхает. – Да, моему брату не позавидуешь!» Она смотрит на поникшую невестку. В этот миг Фаня похожа на тощую, вконец замотанную пичугу.
– Ну что ты себя терзаешь? – Геня сочувственно вздыхает.
И тут словно огонь вспыхивает в Фане. Она вздёргивает подбородок и непримиримо режет:
– Твоя племянница тот еще фрукт! Вся в своего папашу. А твой брат – известный цадик. Он ни одной буквы не пропустит, чтобы не прочитать. Книги, газеты, объявления – всё идёт в ход. Крупный чтец! И она такая же. Капля в каплю! И вот они собираются вместе и чи-та-ют. – Фаня поднимает вверх указательный палец. – Поверишь, в доме становится тихо, как на кладбище. Скажите кто-нибудь хоть слово! Нет! Они, видите ли, очень заняты. Они читают!
Они – грамотные! Веришь – за весь вечер не с кем словом перемолвиться.
– Слушай, Фаня! – перебивает её Геня. – Ну что ты лезешь в бутылку? Они такие, какие есть. Их уже не переделаешь. Тебе скучно? Так пригласи к себе на квартиру клезмер (оркестр) или хор казаков.
Она начинает смеяться мелким рассыпчатым смехом. Тело её трясётся, колышется, рвётся на волю из узкого платья, но, заметив грозный взгляд невестки, она тотчас умолкает.
– Смешочки тебе? – Фаня грозно сдвигает подведённые брови.
– Подожди, – Геня ласково наклоняется к ней, – не кипятись.
У меня есть на примете человек. Умница. Красавец. Тоже врач. Конечно, до нашей Мусеньки ему далеко как до неба, но врач. По ушам.
Правда, играет на скрипке. Единственный сын. Его родители имеют отдельную квартиру на бульваре. Он уже таки да, не молодой.
Но для Муси это пара, в добрый час.
– Квартира? Нам чужая квартира не нужна! Я дочку в приймачки не отдам! У неё есть своя комната. Вовчик не хвор жить и в проходной. А я всё равно весь день на кухне толкусь.
В Фане внезапно вспыхивает надежда. Она видит себя у плиты.
В большой кастрюле тихо кипит куриный бульон с фрикадельками. Ведь накормить надо, невроку, пять человек: трое взрослых и, главное, двоих маленьких. Вот они сидят за столом – мальчик и девочка. Её внуки – кудрявые, большеглазые. Одним словом – вылитые Вольфсоны. Что ни говори, а красотой эту семейку Б-г не обидел. Другое дело умом.
– Слышишь! – Геня дёргает её за руку.
Фаня вздрагивает: «Б-же мой! О чём ты мечтаешь? Ты же знаешь, это счастье не для тебя!»
– А тётя? Знаешь, где живёт родная тётя этого человека? – Чёрный глаз Гени таинственно подмигивает, и она кивает куда-то вдаль, словно намекая на ту часть света, где обретается тётка.
– Нам это ни к чему, – мгновенно вспыхивает Фаня. – Ты, видно, забыла о своём братце? Ему тут всё нравится. Ему тут мёдом намазано. «У меня здесь всё своё, – говорит он, – стол, стул, чайник. Я здесь родился, я здесь умру». Он же почётный железнодорожник – большое цебе. Ему два раза в год дают ветеранский паёк: дохлую курицу и килограмм пшена. Как ты думаешь, что будет делать без него эта власть? Кому она еще сможет всучить свою протухшую жар-птицу?
– Да, да, да, – согласно кивает Геня. А где-то внутри, у самого горла, подкатывают опасные слова. Наконец она решается: – Слушай, сюда, Фаня! Я про этого человека. У него есть одно «но».
Её взгляд начинает смущенно ускользать, и Фаня тотчас настораживается:
– Что же это за «но»? Пьёт, играет в карты или, не про нас будь сказано, припадочный?
– Побойся Б-га, Фаня, что ты говоришь? Типун тебе на язык.
Врагу своему такого не пожелаю, не то что родной племяннице.
Ничего страшного. Ты только не волнуйся. Но он уже был женат.
– Где же его жена, если это не секрет? – Скрипучий голос Фани становится мягким и нежным.
«Ах, что будет, что сейчас будет? Кругом же люди! – думает Геня.
– А это не женщина, это – тайфун, цунами. От неё всего можно ожидать. – Она спрашивает у себя: – Какая сила тебя толкает, Геня?
Откуда берётся смелость? Почему тебе нужно больше всех? Вовчик, Вовчик, головой об стенку готова биться твоя сестра, только чтоб тебе было хорошо». И, собравшись с духом, выпаливает:
– Бросила его жена. Бросила его, бросила грудного ребёнка и уехала в Москву с каким – то артистом. Он уже пять лет один растит мальчика.
«Чтоб тебя черти бросали сто раз в день, – думает Фаня, – если бы не люди, я бы тебе показала и артистку, и скрипку, и твоего красавца».
– Ну спасибо тебе, Геня, за такое сватовство. У нас пока еще не горит. Крыша на голову не падает. И спешить некуда. Ждали столько лет, подождём ещё. Надевать себе петлю на шею нам не к спеху. Будь здорова! – говорит она, вырывая свою пуговицу из цепкой руки золовки.
Решительно подхватывает корзину. Но что может остановить теперь Геню, когда она наконец решилась? Нет такой силы на свете!
Быстрым движением бросившись вперёд, она вновь хватает Фаню за пуговицу.
– Нет, Фаня, постой! Ты говоришь, некуда спешить? Конечно, некуда. Где сорок, там и пятьдесят. Где ей теперь взять холостяка?
Где, я тебя спрашиваю? Если у тебя есть – покажи мне его. Люди плюют на все эти забобоны и женятся, и живут, и ещё как живут! Ты же умная женщина. Ты же смотришь телевизор. Почему Ира Форсайт могла выйти замуж за вдовца, а Мусенька не может? Если эта артистка от него убежала, так это всё равно что она умерла. Фаня, не бери грех на душу! Не бери. Мы все не вечные. Останется девочка одна как пень, хорошо ей будет? Куда она пойдёт? К кому? А не дай Б-г заболеет, кто ей подаст стакан воды? Может быть, это её счастье, Фаня, откуда ты знаешь? Тем более что Вовчик не против. И девочка тоже.
Геня чувствует, что сболтнула в запале лишнее, и на миг замирает. Но слово – не воробей.
– Значит, вы уже всё решили без меня? Что же ты здесь фиглимигли разводишь? Делайте что хотите и как хотите. Моя покойная мама была права, когда говорила мне перед свадьбой: «Фейга, птичка моя, одумайся! Ты идёшь в сумасшедший дом!» Лицо Гени багровеет от ярости. «Это мы сумасшедший дом? Что ж ты так ухватилась за этого растяпу Вовчика? Сидела и ждала бы принца на белом коне. Можно подумать, что от женихов у тебя двери не закрывались. Скажи спасибо, что хоть этого дуралея женила на себе». Но затеять скандал здесь, на людях, где тебя все знают?
Нет! Фаня этого не дождётся. И, взяв себя в руки, Геня холодно бросает:
– В общем так, человек придёт к вам в субботу на обед. Ничего не готовь особенное, просто обед.
Но разве родился тот, кто может командовать Фаней?
– Знаешь, Геня, ты со своим братом, конечно, можешь выдавать мою дочь за многоженца. Но как принимать людей – я знаю не хуже тебя.
