Игорь Дуэль - Тельняшка математика
И тут я вспомнил о мечте Ренча: создать когда-нибудь сияющую формулу человеческого счастья. Четко, как никогда прежде, понял я, что это пустая и даже вредная утопия, порожденная полным преклонением перед силой логического познания. И от души порадовался за род людской, который столь разнообразен и многолик, что никогда ни одной самой мудрой науке – при всех перестановках, изменчивых коэффициентах, сменах алгоритмов – не вогнать его в одну, даже самую гибкую формулу.
И от этой умной мысли я почему-то во весь рот улыбнулся. Впрочем, про то, как я выгляжу со стороны, мысль пришла чуть позже, когда какой-то встрепанный верзила, подсев ко мне на лавочку, вдруг спросил:
– Слушай, ты что здесь делаешь?
Этот вопрос вернул меня к реальности. Восприняв его как покушение на свои права, я ответил резко:
– А тебе что надо?
Парень вдруг расхохотался:
– Да чего ты нахохлился, я же не драться лезу. Просто интересуюсь.
На меня смотрели удивительной голубизны глаза. И выражение их было самое доброе.
– Гуляю, – сказал я, улыбаясь в ответ.
– А на вахту тебе когда?
– Что-что?
Я видел парня в первый раз в жизни и был поражен, откуда ему известно, что я матрос.
– Вот чудик! На вахту когда, спрашиваю.
– К семнадцати на рейдовый катер, – ответил я, все так же не понимая, что значит этот разговор.
– А мне к восемнадцати, – обрадовался парень. – Вагон времени. Пойдем выпьем!
Я удивился еще больше.
– Да помаленьку, – сказал парень. – Я ведь не алкаш. Просто для разговору. – И он торопливо объяснил: – Я сегодня с рыбалки пришел. Полгода в морях болтались. Свои ребята во как надоели! А в Архангельске знакомых нет. Думаю, сойду на берег – увижу хорошего парня, обязательно с ним поговорю. А тут как раз ты. На торгаше ходишь?
– Перегонщик.
– Ну, один черт – не рыбачишь.
– А как ты догадался, что я моряк?
Он искренне удивился.
– Чего тут догадываться – видно. Пошли! Чего зря табанить?
Я вынул из кармана свой гривенник.
– Весь капитал.
– Да о чем ты! Морской закон!
Ну да, Герка же говорил мне когда-то про незыблемую заповедь.
– Лицо у тебя счастливое, – пояснил парень. – Я увидел – и скорее подсел. Думаю – расскажет человек про себя, и мне хорошо! Пойдем, а? Будь другом. Полгода в морях болтался.
– Ладно, пошли! – согласился я, вдруг поняв, что мне просто необходимо рассказать все этому парню. Однако нажитый опыт плавания заставил добавить: – Только понемногу выпьем.
– Само собой! – согласился парень. – Я не алкаш. Для разговору.
В небольшой кафешке за обедом и бутылкой коньяка я с удивительной легкостью выложил перед незнакомым мне прежде матросом среднего рыболовного траулера Сергеем Трошкиным всю свою одиссею. Он слушал, почти не перебивая, только кивал, охал, вскрикивал: «Надо же!» и подливал мне коньяк. Когда я кончил, он сказал убежденно:
– Так что же ты здесь болтаешься? Тебе домой надо, к жене!
Одна эта реплика обеспечила Сергею Трошкину особое место в моей биографии, ибо он первым, даже меня опередив, назвал Наташу моей женой.
– У нашего брата, рыбака, по-другому, конечно. И носят бабы без нас, и детей рожают. Так ведь это не от хорошей жизни. Работа такая! А тебе что торчать здесь? Какая необходимость?
Вопрос был поставлен ребром, и ответа на него я не находил. Только сказал, что нельзя все решать в мгновенье ока – подумать надо. Но Сергей страстно доказывал – думать не о чем, медлить я просто не имею права.
Мы вышли из кафе, присели покурить в уютном тенистом скверике неподалеку от почтамта.
– Прости, – сказал я Сергею, – у меня еще письмо не распечатано.
– Конечно! – заторопился он. – Читай! А я пока сбегаю на полчасика. Дело есть.
– Возвращайся быстрей.
– Я мигом. Одна нога – здесь, другая – там.
Второе письмо от матери сквозило тревогой.
«Сыночек! Вчера у нас были совершенно неожиданные визитеры. Я только пришла с работы – звонок. Открываю – стоят два старичка, он и она, весьма почтенного вида. Он говорит: “Простите, я Ренч. Это моя жена. Если можно, уделите нам несколько минут”. Честно тебе признаюсь, я совсем растерялась. Не знаю, как их принять, куда посадить. Он заметил это и устало сказал: “Ради бога, не воспринимайте нас как гостей. Я – скромный проситель. Произошло роковое недоразумение, которое нужно исправить как можно скорее. Очень прошу вас – помогите мне, верните в Москву Юру. Я бы к вам раньше приехал, но свалился…” “Микроинфаркт”, – уточнила его жена. Ренч продолжал: “Даже звонить не мог, врачи запретили. А зря – поговорил бы с Юрой, может, скорей бы поднялся…”
Я все-таки затащила их в комнату, но они, действительно, просидели не больше получаса. За это время я услышала о тебе столько лестных слов, что меня и поныне прямо раздувает от гордости. Он даже сказал что-то в таком роде: мол, ты, его ученик, преподал ему такой важный урок, что он теперь на многое в жизни смотрит по-другому. Но главное был вопль – верните Юру.
Не стану, сыночек, комментировать это событие и оказывать давление на тебя. Я тебя просто информирую.
А еще несколько раз звонил Маркин. Все спрашивает, нет ли от тебя вестей и как с тобой связаться. Маркин говорил загадочно: ему есть что тебе сообщить и ты ему срочно нужен. Очень меня беспокоит таинственность твоего «вассала».
Моя жизнь новостями скудна. Живу мыслями о тебе, ожиданием вестей, которых пока нет и которых я жду».
И почему-то от этих слов матери мне стало окончательно ясно, что прав Сергей Трошкин: пора возвращаться. Что я выиграл своим отъездом? Бежал от подлости, с которой впервые столкнулся напрямую, с глазу на глаз. Но здесь, на маленьком судне, жизнь свела меня со старпомом, иной ипостасью той же подлости. Значит, видимо, есть такие проблемы, которые не обойти, не объехать, от которых не уплыть ни по речкам, ни по морю.
Но кроме этих логических выкладок я вдруг почувствовал сосущую тоску по своему «лесному варианту», брошенному под самый конец, почти завершенному, но все же не доведенному до истинного блеска, по той будущей большой работе, сулящей универсальные формулы для всякого движения с «плацдарма Ренча».
А если признаться совсем честно, то, заглушая все мысли, побеждая все прочие страсти, выплыло на самый первый план в моей смятенной душе острейшее желание увидеть Наташу…
– Вот и я! – сказал, плюхнувшись рядом со мной на скамейку, Сергей Трошкин. – Как письма? Хорошие?
– Хорошие!
– Ну а списываться-то с судна надумал?
– Надумал.
Мы пошли на почтамт, раздобыли листок писчей бумаги, и здесь же, пристроившись у одного из столиков с банками клея, макая заскорузлое перо в густые фиолетовые чернила, я написал заявление с просьбой освободить меня от должности матроса «по семейным обстоятельствам».
Трошкин был очень доволен, что я поступил, как он выразился, «мудро и правильно». Мы уже выходили из здания почтамта, когда Сергей вдруг остановился и, хлопнув себя по лбу, сказал:
– Слушай! Вот чего мы еще не сделали. Давай-ка звони кому-нибудь в Москву. Узнай телефон этого своего кореша, который радиограмму прислал, и мы его по-быстрому закажем.
– Не стоит! – возразил я.
– Да ты брось антимонии разводить. У меня денег навалом!
– Спасибо, Сергей, не буду звонить.
– Вот чудило! Ну завтра получишь – отдашь.
– Да не в том дело. Просто раз я уже решил возвращаться, приеду и там разберусь. А по телефону – только и себя дергать, и других.
– Хозяин – барин, – сказал Сергей раздумчиво. – Я, наверное, и так слишком раскомандовался.
Трошкин знал, где находится архангельское отделение нашей конторы, и вызвался проводить меня.
В очереди у кассы мы нашли Пожалостина. Не объясняя деталей, я сказал ему, что должен немедленно списаться. Капитан погрустнел:
– Очень жаль! Где я такого матроса найду? Но, если надо, я, конечно, удерживать не буду. Даже наоборот, постараюсь помочь, чтоб вам две недели не отрабатывать. Дело, видно, спешное?
– Хорошо бы побыстрее.
– Ладно. Оставьте заявление. Я с кем надо поговорю. К семнадцати будьте у причала.
– Спасибо, Борис Викторович. Мне, ей-богу, самому неловко, что так вышло.
– Бывает! Бывает! Всякое бывает! М-да, бывает!
Мне показалось, будь он сейчас в рубке, обязательно бы запел…
Я обещал, что нынешний, сорокавосьмилетний, не буду вмешиваться в повествование того парня, который когда-то назывался моим именем. И выдержал это обещание почти до конца. Но все же на этой – одной из последних – странице вынужден наложенное самим на себя ограничение нарушить. Ибо есть вопрос, на который и сегодня не могу ответить себе совершенно искренне. Я так и не знаю, бросил ли бы тогдашний Юрий Булавин в таком спешном порядке свой «омик», если бы мог предугадать, что его ждет. Как бы вообще он повел себя, если б все же позвонил Маркину и узнал от него, что Ренч умер за несколько дней до того, как караван перегонщиков пришел в Архангельск. И в борьбе с Большим Юрию пришлось полагаться только на собственные силы, отчего и затянулась она на годы…
