Виталий Бернштейн - Долгий полет (сборник)
В том году Катюха закончила школу. Обычно, уезжая в отпуск куда-нибудь на юг, супруги Никитины брали с собой и дочку. Но тем летом ей предстояло поступление в институт – на весь июль и август Катюха осталась одна. Как-то проходя по двору, Алик заметил ее на скамейке с учебником литературы в руках. И удивленно остановился – в расцветшей девушке на скамейке он не сразу признал вчерашнего неуклюжего подростка. Теплый ветерок шевелил подол легкого ситцевого платья, под платьем проступали крепкие, прижатые друг к другу бедра. Маленькие вздернутые груди не нуждались в лифчике, сквозь ситец наметанный глаз Алика угадал темные пятна сосков.
Подойдя, Алик поинтересовался, что она читает. Оказалось – главу о творчестве Шолохова. Алик любил «Тихий Дон», считал его одной из вершин в литературе двадцатого века. Он присел на скамейку и завел разговор о загадках великого романа. Катюха о них никогда и не слышала. Ни о странном отсутствии черновых, рабочих, рукописей романа. Ни о том, что Шолохов был уж слишком молод (всего-то двадцать три года), когда первая книга этого глубокого и мудрого произведения увидела свет. Ни о Крюкове, донском писателе из казаков, который, как и Гришка Мелехов, сражался против большевиков и которому некоторые приписывают авторство «Тихого Дона». Язык у Алика был всегда хорошо подвешен, а литературу он любил. Конечно, на вступительном экзамене высказывать крамольные сомнения в отношении авторства «Тихого Дона» не следовало. Катюха это понимала. Но все равно слушала Алика с интересом.
Назавтра он опять присел на скамейку, чтобы помочь Катюхе разобраться в творчестве Маяковского. А еще день спустя погода испортилась, покинутая скамейка мокла под июльской грозой, и Алик храбро позвонил в дверь с медной табличкой «Доцент И.И.Никитин». Катюха распахнула дверь раскрасневшаяся, глаза блестели – ждала его. Ежедневные разговоры о литературе переместились теперь в квартиру Никитиных – благо, на дворе продолжало дождить. В первый день, будто увлеченный разговором, Алик осмеливался иногда положить свою руку на тонкие Катюхины пальцы на столе. На следующий день – наклонился и поцеловал эти пальцы. Потом начались настоящие поцелуи.
Через неделю, целуясь с Катюхой на этом желтом кожаном диване, он совсем потерял голову. Дрожащая Катюха сидела на коленях Алика, безвольно уронив голову на его плечо, глаза закрыты. Он расстегнул ее кофточку. Лифчика на Катюхе не было. Алик стал целовать ее маленькие груди с острыми темно-вишневыми сосками. Не открывая глаз, она только повторяла шепотом: «Не надо. Аличка милый, не надо…» Он положил Катюху на диван, откинул кверху подол юбки. Онемелыми, негнущимися пальцами начал стягивать трусики – как сейчас помнит, красненькие. А она все шептала в горячке: «Не надо… Погоди, я сама сниму… Не надо, Аличка милый… Аличка!» Потом они долго оттирали темное пятно на желтой коже дивана. Он был у нее первый.
Весь июль и август нагрянувшая любовь носила их, ослепших, по своим волнам без руля и без ветрил. Какая уж тут подготовка к вступительным экзаменам. Катюха недобрала баллов и в институт не прошла.
В конце августа вернулись ее родители… Три дня Алик не видел Катюху. Потом она позвонила, и они встретились под вечер у входа в Измайловский парк. Прильнули друг к другу, как после долгой разлуки. И вдруг, расплакавшись, Катюха рассказала о последних новостях. Соседка, заметив визиты Алика в квартиру номер четыре, без промедления сообщила об этом вернувшейся матери. И та сразу же отвела дочку в поликлинику, где знакомая докторша-гинеколог подтвердила беременность. Алик представлялся матери человеком ненадежным, пустым. Пожалуй, в ту пору это было недалеко от истины. И мать приняла решение: нужно делать аборт. «А ты как думаешь?» – Катюха подняла на него заплаканные глаза.
Столько лет минуло – Алику было стыдно вспоминать себя в той истории. Рядом стояла доверившаяся ему девчонка, а он суетливо просчитывал в голове варианты: «Ребенок, женитьба – не рано ли?.. А жить где?.. Он, Катюха, ребенок плюс мать с уже болевшим отцом – и все в одной комнате?.. Или же у Никитиных – вместе с тещей, которая в душе его никогда не простит?..» Алик облизнул пересохшие губы, неуверенно пробормотал:
– Даже и не знаю, что ответить… Может, твоя мама права?
– Хорошо… – тихо отозвалась Катюха. – Мне уже бежать нужно. Я маме сказала, что на полчасика к подружке наведаюсь… Не надо, не провожай.
И Алик остался один у входа в Измайловский парк. На миг в душе шевельнулась тревога: что-то большое и важное в его жизни прошло сейчас мимо, потеряно навсегда. Но тревогу эту перекрыла другая, успокаивающая мыслишка – обошлось.
Потом они с Катюхой сталкивались иногда во дворе, здоровались, обменивались ничего не значащими вежливыми улыбками. Замуж она так и не вышла. Да и ухажеров у нее, насколько Алик знал, больше не было. Хотя смотрелась совсем неплохо. Когда он подался в Америку, с Катюхой даже не попрощался…
Задумавшийся Алик услышал, как хлопнула дверь в прихожей. Он вскочил с дивана. Вошла Катюха. Он пытался разглядеть ее лицо – изменилась ли, постарела? И не мог. Видел только ее глаза, зеленые, усталые.
– Здравствуй, Алик. Какими судьбами?
– Заскучала душа по родным местам. Прилетел.
Они уселись – Алик на желтый диван, она на стул.
– Когда была жива мама твоя, царствие ей небесное, останавливалась иногда со мной во дворе, о тебе рассказывала. Знаю: все у тебя благополучно. Доченька, жена Барбара… Хорошее имя – была такая святая Варвара, казнили ее, не отреклась от Христова учения.
Катюха перекрестилась. Только теперь Алик заметил серебряный крестик – там, где была расстегнута верхняя пуговка ее темной кофточки.
– Ты верующей стала?
– Да, вера – мое счастье и спасение теперь… Ты ведь знаешь: в семье у нас религию не признавали, я такой же росла. И все-таки постепенно прозрела. Уж очень тошно было смотреть на людскую суету и неправду. Люди земную выгоду все ищут. А надо готовить себя к другой, вечной жизни.
– Ты уверена – есть и другая жизнь?
Она посмотрела на Алика, как на несмышленыша.
– Об этом в Священном писании сказано.
– Так ведь его люди писали, люди и ошибаются иногда.
– Верно, строчки в Священном писании рука человеческая выводила, но было оно – боговдохновенным… Ты пытаешься своим умом до всего дойти. А надо сердцем принять, уверовать. И сразу станет светло на душе.
– Если во всем есть «высший промысел», отчего вокруг столько зла? Я уж не говорю о том зле, что люди друг другу причиняют… Ну вот, например, болезни. У человека рак легкого – выхаркивает он кровь с кусочками распадающегося легкого, дышать невмоготу, метастазы по телу расползаются: в печень, мозг, позвоночник. А смерть не приходит – сперва надо с годик так вот помучиться. Зачем это?
– Зачем – только Он знает… Кто умирает в муках, тому будет лучше в другой жизни – это нам батюшка в церкви говорил. Был такой Апостол Петр, слышал? Его за веру еще страшнее, чем Христа, распяли – головой вниз. А теперь он по правую руку от Учителя сидит.
Алик понял: спорить дальше бесполезно. Люди делятся на ведущих и ведомых. Катюха относится ко вторым. Когда-то вот так же слепо пошла за ним. Теперь – за Священным писанием. А может, и права… Он протянул руку, взял Катюхины пальцы, они были холодные, даже не шевельнулись.
– Расскажи, как живешь, что за работа у тебя.
– Так и живу… Может быть, помнишь: в пединститут через год я поступила. Окончила по специальности – дефектология. Безработица мне не грозит, дефективных детишек по России все больше становится. Матери-пьяницы, матери-наркоманки повреждают мозг своих детей еще в утробе. Да и после рождения детишки в иных семьях среди такого ужаса живут… Сначала я в подростковой группе работала – и не выдержала. Некоторых там не выправишь, не спасешь, их души уже загублены. Теперь перешла в ясельную группу – совсем маленькие, а как добро чувствуют, привыкают к тебе, тянутся. Я за сутки работы так устану, только бы до дому добраться. А дома сижу и о них думаю – как там тот, как там эта. Прикипает сердце.
«Материнский инстинкт выхода ищет» – виновато подумал Алик.
– Знаешь, Алик, ты иди сейчас. Мне маму купать надо. Вчера ты ее видел, понял, в каком она состоянии.
– Вечером зайду?
– Вечером я в церковь ухожу.
– Какая ж там во вторник служба?
– Церковь открыта – свечку поставить можно и помолиться тоже.
– А завтра? Ты ведь не работаешь…
– Не надо, Алик. Не обижайся – мне сейчас никого видеть не хочется. Веришь ли, не отец с матерью, не детишки эти – я бы давно в монастырь ушла, поближе к Господу… Можно, перекрещу тебя на прощанье?
Глава седьмая
– Куда ходил-то? – спросила тетя Даша, открывая дверь. – Не отвечай – с балкона видела, как ты в первый подъезд завернул. И глаза твои невеселые тебя выдают… Такого золотого человечка проморгал, вертопрах.
