Павел Крусанов - Мертвый язык
Демянск встретил известием, что он стоит на этом месте уже шестьсот с лишним лет. Но ощущения незыблемости окружающему это не прибавило. Реальность готова была провалиться в тартарары каждую секунду. Все вокруг вкушало яд медленной старости. Зловонная яма бублимира, прикрытая наведенной картинкой, как дерьмо – газетой, бродила и пускала пузыри, наполняя пространство обонятельными галлюцинациями и фантомными миазмами.
Время шло к пяти часам. Поднялся ветер и под недвижимыми перистыми облаками, оброненными белой небесной птицей, принялся грозно раскачивать деревья. Расспросив прохожих о дороге на Старую Руссу, двинулись в сторону Пахина и Лозниц.
Сразу на выезде из Демянска сорванный ветром сухой и здоровенный тополиный сук хрястнул “мазду” по крыше и, разломившись, заскакал по асфальту, тщась догнать и добить. Катенька ахнула, вжала голову в плечи, но руль не выпустила и с педали газа ногу не сняла. Тем не менее “самурай” впереди съехал на обочину и встал. Следом съехала и Катенька.
– Попали, – сказал Рома, осматривая вмятину на крыше “мазды” со сколотой по краю краской. – Но слабоват заряд.
Тему никто не поддержал. Все пребывали в состоянии какой-то угрюмой решимости, как люди, бесповоротно сделавшие выбор.
Попутно решили подкрепиться. Бутерброды умяли без удовольствия, чисто от голода – по грубой нужде. В конце концов обед их слопали бодливые бычки.
– До Питера, если Господь попустит, только к ночи доберемся, – сказал Тарарам. – Может, где-нибудь под Старой Руссой встанем на ночлег?
Предложение не понравилось. Видно было, что Рома и сам сказал об этом, скорее памятуя о свободе воли, нежели из желания разжечь на поляне прощальный костер.
Некоторое время дорога тянулась вдоль реки (“Пола”, – сверился с картой Егор), которая несколько раз показывала странникам из-за прибрежных зарослей стальной язык. Возле деревни Висючий Бор “самурай” сходу, не сбавляя скорости, уповая на рессоры и надежные мосты, лихо проскочил череду выбоин. Ехавшая позади “мазда”, не успев увильнуть, передним правым колесом попала в яму, и тут же в чашке со звоном лопнула пружина подвески. Катенька вылезла из машины, чтобы посмотреть, что это так подозрительно дзинькнуло – причину звона она, конечно же, не поняла. Тарарам, взглянув на слегка скособоченную “мазду”, диагноз поставил сразу.
– Ехать можно, – сказал Рома, – амортизатор держит. Только, дружок, не торопись.
– Вот черт! – выругалась Катенька. – Бублимир твой, зверюга, нам хвост по частям отрубает.
Дальше покатились не спеша, Тарарам то и дело поглядывал в зеркало заднего вида и демонстративно объезжал дорожные ухабы. В Лозницах, славно рассыпанных на берегу Полы, свернули к Залучью, откуда шла прямая дорога на Старую Руссу.
Большое Засово, Пустошка, Залучье… Ветер поутих, сбавив вслед за недобитыми малявками натиск. Великое Село, Коровитчино, мост через Ловать… Понемногу начало смеркаться. В Старую Руссу добрались лишь к половине восьмого.
Здесь все случилось как-то вдруг, практически без увертюры. Они остановились возле магазина, чтобы размяться и купить воды. Из соседней кафешки с шумом вывалились четверо местных гуляк.
– Какие маруси! – громко восхитился Настей и Катенькой один из них.
– Хорошие маруси, – согласился другой.
– А ножки, ты смотри! – обомлел третий. – Такие б ножки нам на плечи!
И он с хамской игривостью хватанул лапой с наколотыми на пальцах перстнями Настю за ягодицу. Та пискнула.
– Шли бы вы на хер, господа бродяги, – поверх раздавшегося хохота сказал Егор и с силой толкнул наколотого обормота в плечо, мечтавшее о ножке.
И тут же пропустил удар в скулу сбоку. Прямой удар он ни за что не пропустил бы, он никогда прямой удар не пропускал. Это было не в его правилах. А тут кулак вылетел едва не со спины… Егор на ногах устоял, отскочил в сторону – так, чтобы видеть перед собой всех. В этот миг из магазина вышел Тарарам с двумя бутылками воды без газа. Моментально въехав в тему, он с размаху засветил тугим, как резиновая кувалда, пластиковым пузырем ближайшему гуляке по сопатке. У того хлынула из носа кровь, и он закрыл лицо руками. Но силы были неравны. Двое парней тут же бросились на Рому и сбили его с ног. Девицы кричали что-то, приличествующее обстоятельствам, но их, естественно, никто не слушал. Егор, удачно отмахнувшись от стоявшего перед ним Настиного обидчика, кинулся на выручку Тарараму, но через два шага неловко ступил на отдавленную жерновом ногу и от боли едва не упал, припав на одно колено. У смуглого черноглазого шустряка, что нависал над Ромой, он увидел в кулаке блестящий сталью кастет с небольшими пирамидальными шипами. В ту же секунду он получил удар ногой в спину и рухнул рядом с Тарарамом.
Как в руке Егора оказался Ромин “опинель”, Егор и сам не понял. Ярость битвы застилала ему желтой пеленой рассудок. Со второй попытки, под градом ударов, ему удалось подняться и даже с левой врезать в зубы одному из нападавших. Увидев нож в его руке, парни отпрянули. Тарарам тоже пытался встать, но над ним стояли двое – один бил ногами, а другой, нагнувшись, кастетом целил ему в голову. Ударил раз, опять сбив Рому на землю, и замахнулся снова. Егор со звериным воплем, полоснув ножом по лицу наколотого, бросился на того, кто убивал Тарарама кастетом. Одним прыжком он оказался рядом и, ведомый дремучим инстинктом кровавой свары, не раздумывая, всадил нож парню в ямку между шеей и ключицей. Второй, тот, что бил Тарарама ногами, отпрянул от развернувшегося к нему диким оскалом Егора и бросился бежать. Видимо, не ведая того, Егор лишил стаю вожака. Еще один с угрозами скоро вернуться метнулся следом за убегавшим. Наколотый тоже поплелся за ними, закрывая окровавленной рукой распоротую, отваливающуюся от лица щеку.
Подскочила издающая бессмысленные звуки Катенька, присела над Ромой, но он и сам уже поднял с асфальта наполовину залитое кровью лицо. Удар кастета, к счастью, был скользящим и только разорвал ему над ухом кожу. Настя застыла, не в силах сдвинуться с места, и смотрела во все глаза на Егора, так и не выпустившего из руки ножа. Тонущая в сумерках улица была пуста – прохожие по привычке обходили драку стороной, – только зарезанный Егором старорусский гуляка лежал на асфальте, страшно хрипел, и из его раны толчками, словно пузыри грязевого гейзера, выходила темная густая кровь. Полумрак съедал цвета – алый сейчас было не отличить от зеленого.
Егор открыл валявшуюся рядом бутылку воды и обмыл Роме рану. Катенька с причитаниями подала платок.
– Рулить сможешь? – спросил Егор.
Тарарам, морщась от боли, кивнул.
– Поехали, – сказал он, поднимаясь с земли. – Теперь, дружок, у нас и вовсе пути обратно нет.
– Я его пырнул, – решительно возразил Егор, – я, если что, и отвечу.
– Ты веришь в людской суд? – Тарарам, придерживая платок на ране, уже шел к машине. – Зря. Запомни: ты поступил как должно. Как деды поступали и отцы. И потом – там, в новом мире, мы уже будем без греха, как младенцы на крестинах.
Ехали по темным улицам, искали по указателям выезд на Шимск. Егор только-только успел на ходу перевязать найденным в аптечке бинтом Тарараму голову, как позвонила Настя.
– Не знаю, как здесь “скорую” набирать, – глухим голосом сообщила она. – Поэтому я к магазину МЧС вызвала. Как думаешь – может, и ничего?
Она хотела сказать, что любит Егора, сильно, до самой глубины, до дна, любит всем сердцем, всем существом, любит так, как никого еще не любила, но не сказала. Решила – поймет. Он понял. В кармане Егор нащупал машинально сложенный “опинель”, достал его и выбросил в темноту за опущенным стеклом.
5
На Пулковское шоссе въехали в начале четвертого утра. Восток еще даже не брезжил. Четырехчасовой путь одолели за семь с небольшим. Раненая “мазда” плелась едва-едва, позвякивая на неровностях дороги осколками пружины, – Катенька была не приучена колесить в темноте. Да и у “самурая” головной свет никуда не годился. И все равно – так медленно Тарарам еще никогда не ездил.
Ночью псы расплаты словно потеряли их след: возле деревни Старый Медведь на мосту через Мшагу обоих “японцев” ослепила дальним светом и чуть не снесла в реку встречная фура, занявшая почти все дорожное полотно; на железнодорожном переезде в Уторгоши Рому с Егором едва не размазал по рельсам товарный состав, хотя пути были открыты для проезда; на окружной дороге у Гатчины почему-то не выставили знаки ремонтники, так что “самурай” зарылся по радиатор в кучу песка, благо Тарарам не разгонялся и вовремя ударил по тормозам, – вот, собственно, и все неурядицы.
Урочного часа дожидались у Ромы на Стремянной. Егор с Тарарамом умылись и почистились. Катенька сменила Роме повязку. Дальше пили чай с соленой соломкой, потом кофе, потом снова чай. Настя послала электропочтой письмо родителям: “Люблю вас! Но сколько можно каждый день чистить зубы и заплетать на ночь косу? И еще: синее небо, конечно, – красиво. Но хочется взглянуть и на иные небеса”. Подумав, Егор и Катенька послали тоже. “Мир обвис на мне лишней кожей, и я путаюсь в нем, словно кошка в простыне. За какое дело ни возьмусь, во всем у меня выходит пересол. Простите”, – написала Катенька. “Пить пиво и любить девушек, таких же глупых, как ты сам, – разве для этого меня родили? Воспитать в себе характер, ровный, как горизонт, ходить на службу, приносить домой зарплату и пить чай с лимоном перед телевизором – для этого? Ухожу искать: для чего, – написал Егор. – Да и вообще – жизнь нравится нам лишь потому, что в конце концов кончается”. Все чувствовали, что написали длинно – разболтались. Тарараму сказать последнее прости, кроме, пожалуй, цокотухи Даши, разъезжающей на тертом “мерседесе”, было некому – он писать не стал. Под конец Настя даже немного подремала.
