Елена Толстая - Очарование зла
Эфрон уселся на табурет, сложил руки на коленях. С легкой насмешкой глянул на комиссара. Тот задал несколько формальных вопросов, затем навалился грудью на край своего массивного стола и в упор произнес:
— Рената Штайнер.
Эфрон вскинул брови:
— Рената Штайнер? Кто это?
— Вы утверждаете, что не знаете женщину с таким именем?
— Да, я такой женщины не знаю, — легко произнес Эфрон. Перед этим Рошем Эфрон ощущал себя совершенно неуязвимым. Тот привык к карманникам и бытовым убийцам на почве ревности. Свалить страшную разветвленную организацию, раскинувшую своих агентов по всей Европе, не под силу комиссару французской полиции.
— На месте преступления, — сказал Рош, — нашли автомобиль, брошенный убийцами. Нашими коллегами из Швейцарии было установлено, что этот самый автомобиль брала накануне напрокат некая Рената Штайнер.
— А, — сказал Эфрон, — дело проясняется. Кажется, что-то такое я читал в газетах… Но при чем тут я? Мы же с вами не в Лозанне, комиссар!
Тем же ровным тоном Рош продолжил:
— На допросе Рената Штайнер заявила, что взять напрокат автомобиль ее просил некий Сергей Эфрон, позвонив из Парижа. Автомобиль потребовался его другу господину Кондратьеву, который путешествует сейчас по Европе.
Помолчав, Эфрон произнес:
— Да. Я знаю Кондратьева.
— Откуда? — осведомился Рош.
— Я знаю его по деятельности в нашем «Союзе возвращения на Родину».
— Подробнее о «Союзе», пожалуйста.
— Пожалуйста. — Эфрон пожал плечами. — Это организация русских эмигрантов, которая помогает вернуться на Родину тем, кто этого желает.
— Господин Эфрон, — вкрадчиво произнес Рош, — вы читали подробности об убийстве в Лозанне? Вы читали, как в упор был расстрелян чешский коммерсант?
— Да, ужасно, — пробормотал Эфрон, опуская глаза. Ему не хотелось представлять себе никаких картин. Только факты, только информация: Рейсс, ставший предателем, ликвидирован; он был успешно выслежен и, несмотря на предательство Кривицкого, заведен в засаду. Все прошло очень успешно.
Комиссар разложил на столе сложный узор из карандашных огрызков.
— Так вот, — сказал наконец Рош, — ваш сотрудник из «Союза», господин Кондратьев, подозревается в лозаннском убийстве.
Эфрон помолчал, дважды качнулся на табурете, зажал коленями ладони. Проговорил:
— Господин комиссар, я все-таки никак не возьму в толк: какое я имею отношение к данному делу? Положим, я знаю Кондратьева. Да. Но я знаком с сотнями самых разных людей! И если кто-нибудь из них, не дай бог, совершит преступление, я что же, буду подозреваться полицией в соучастии? Всегда?
Рош угрюмо молчал. Эфрон подался вперед и уверенно продолжил:
— Так в чем моя вина? В том, что некая неизвестная мне госпожа Штайнер где-то в Швейцарии заявила, будто бы она мне звонила?
— Она заявила, что это вы ей позвонили, — поправил Рош.
Эфрон дернул плечом.
— Все равно! Я ее не знаю.
— Вы уверены? — спросил комиссар, пристально глядя на него.
Эфрон спокойно выдержал этот взгляд.
— Разумеется, уверен.
— Кстати, вам известно, что французское правительство запретило вербовку добровольцев для отправки в Испанию, в Интербригаду? — неожиданно сменил тему Рош.
Эфрон не двинул и бровью.
— Разумеется, мне это известно.
— Вы утверждаете, что не занимаетесь этой деятельностью?
— Нет, — сказал Эфрон.
— Что — «нет»? — комиссар показал, что начинает терять терпение. — «Нет» — не утверждаете этого?
— «Нет» — не занимаюсь вербовкой, — сказал Эфрон.
Рош вздохнул. Могучий ток воздуха изошел из его комиссарского брюха с грустным шумом.
— Подпишите протокол допроса, — сказал комиссар, как будто смертно заскучав от всего услышанного.
Эфрон взял листок, просмотрел его. Быстро поставил подпись.
— И здесь. — Новый листок. — Пожалуйста.
Эфрон, чуть недоумевая, взял второй документ.
Обязательство не покидать Париж без разрешения и ведома парижской полиции.
— Мы уверены в том, что вы еще понадобитесь следствию, — вкрадчивым тоном пояснил Рош. — Извольте, господин Эфрон!
Сергей поставил и вторую подпись.
— Я могу идти? — спросил он с недовольным видом.
— Да, — сказал комиссар. — Идите.
Он произнес это так, словно намеревался прибавить «идите к черту», но удержался исключительно вследствие лени и флегматического темперамента.
Эфрон покраснел.
— Покорнейше благодарю.
И хлопнул дверью.
Рош откинулся в кресле, шумно выдохнул. Каков гусь! Держится так, словно действительно ни в чем не виновен. Комиссар вообще недолюбливал русских: эмигранты вели странное бытие, где имелось множество подводных течений, незримых чуждому оку. Любой явленный в этой среде факт мог во всякий миг обернуться своей противоположностью. Химия этих процессов была абсолютно прозрачной для русских — и оставалась, естественно, непостижимой для наблюдателя со стороны.
Французская полиция не считала возможным вмешиваться во все это. Если происходили вопиющие преступления, русских арестовывали, как и всяких других преступников. Но чаще всего дело ограничивалось междусобойными мордобоями и пьяными скандалами, иногда публичными. Здесь полиция была, как говорится, бессильна.
Эфрон ухитрился вывести Роша из себя. Этот смирненький интеллигентик держался с предельной наглостью. Как крупный вор, уверенный в том, что продажные адвокаты его отмажут. Несоответствие манер и внутреннего содержания было вопиющим и раздражило комиссара до последней степени. К тому же и коллеги из Лозанны просили проявить повышенное внимание к делу.
Рош вызвал людей, выписал им ордер и велел произвести обыск в пресловутом «Союзе возвращения на Родину». Затем устроился в кресле поудобнее, обложился газетными вырезками, касающимися лозаннского дела, телеграммами, донесениями и протоколами — и начал ждать.
* * *Выйдя из комиссариата, Эфрон просвистел несколько тактов из маловразумительной французской песенки и сунул руки в карманы. Он предполагал, что комиссар смотрит на него из окна, и хотел выглядеть бодрячком. (На самом деле комиссар неподвижно сидел в своем кресле и смотрел в стену, но Эфрон предпочитал считать иначе.)
Свернув за угол, Эфрон начал сутулиться. Он не думал сейчас об Игнатии Рейссе, о человеке, у которого отняли жизнь. Внезапно накатил страх: докажут вину, арестуют, запрут в камере! Вряд ли казнят — ведь он лично не участвовал в преступлении, — но лишат свободы… это было бы ужасно.
Холодная испарина облепила все тело. Он прислонился к стене и несколько минут просто дышал, приходя в себя. Потом медленно побрел дальше. Сейчас ему казалось, что стоит получше всматриваться в дома и деревья — это последние, прощальные дни. И оттого окружающая осень сделалась пронзительно-прекрасной в его глазах.
Он шел к советскому павильону на выставке.
Советский павильон отменял все: и осень, и последние дни, и прощание. Он излучал обаяние упругой, бетонной жизни. Колхозница и Рабочий своими мирными орудиями труда бросали вызов Небу: казалось, это они выковали звезды и прибили их гвоздями к небосклону — и могут, между прочим, выдернуть в любой момент, и тогда мироздание осыплется, как снятая после спектакля декорация.
Эфрон вошел в павильон, отдаваясь под защиту этих космических сверхсуществ. После полутемного, забитого всяким ветхим хламом кабинета Роша помещение дирекции советского павильона выглядело роскошным, едва ли не дворцом. Много света, мало мебели, голые стены, пара портретов основоположников.
Дуглас благосклонно взирал на вошедшего из-за стола.
Эфрон повалился на стул, мешковато и кривовато.
— Выпейте воды, Эфрон, — велел Дуглас. — Придите в себя. Все складывается наилучшим образом. Встряхнитесь! Что с вами?
— Устал, — улыбнулся через силу Эфрон.
Дуглас налил воды в стакан, протянул ему.
— Выпейте и успокойтесь. Ничего страшного не произошло.
Эфрон медленно покачал головой.
— Вы полагаете?
— Пейте! — прикрикнул Дуглас.
Эфрон повиновался. Вода в стакане отдавала тухлятиной. «Странно, — подумал он, — стакан сверкает чистотой, графин — тоже, а вода тухлая. А у Роша все наоборот. Стакан грязный, но, если налить в него воду, будет вкусно, я уверен… Может быть, дело в том, что они — аборигены, а мы — пришлые… У нас даже вода портится, потому что вода — ихняя, на их стороне…»
— О чем вас допрашивали? — спросил Дуглас, бесстрастно наблюдая за тем, как Эфрон с отвращением глотает воду.
— Им известно, что я звонил Штайнер. Что она взяла автомобиль по моей команде! Она призналась в этом.
— Ну и что? — Дуглас пожал плечами. — Это обстоятельно повергло вас в такое волнение? Глупости! Глупости, Эфрон! — Он повысил голос. — Они никогда не смогут доказать этот звонок. А Кондратьев уже вне их досягаемости.
