Виктор Пронин - Кандибобер(Смерть Анфертьева)
— Понимаешь, Светочка, — Квардаков почему-то обращался только к ней, — это... краска какая-то... Я мою, а она все сильнее... Даже не знаю... Нигде вроде не был... В кабинете, здесь вот... Понятия не имею, — Квардаков повернулся ко всем лицом и с полнейшим недоумением показал растопыренные красные ладони.
Света отступила на шаг, выбралась из толпы и побежала вниз по лестнице легко и часто, как теннисный шарик, едва касаясь деревянных ступенек. В бухгалтерии уже кто-то был, она влетела в раскрытую дверь, бросилась к Сейфу, прижалась к нему, как Настенька к чудищу безобразному.
— Я уж подумала, что с Сейфом что-то случилось, — Света села на стул и улыбнулась беспомощно.
— А что с ним может случиться? — спросила женщина, натягивая нарукавники, чтобы не пачкать бумаги чтобы дольше носилась кофта, чтобы не было ей сносу, чтобы напоследок еще можно было ее распустить и связать кофточку поменьше, для дочки, для внучки. — Ничего с ним не может случиться, — продолжала рассуждать учетчица, натягивая нарукавники, как натягивает хирург перчатки перед операцией.
— Мало ли... Борис Борисович в краску где-то влез, ну я и подумала...
— А, протянула женщина, не слыша Среты. — Ну и слава Богу.
Вошел бледный Анфертьев. Увидев счастливое лицо Светы, он приблизился к ней, что-то сказал, но слов его никто не услышал — ни он сам, ни Света, ни женщины вокруг, потому что не было в этих словах ничего, кроме тихого, незатихающего визга, напоминающего комариный писк. В дверях появился Квардаков с красными, как у гуся, лапами и с доверчивой улыбкой. За ним в бухгалтерию протиснулись те, кто был в буфете, — узнать, чем это все кончится.
— Единственное, что меня утешит, — это зарплата, — пошутил Квардаков. — А, Света?
— Ну что ж, если вам нужно так мало, — Света беззаботно вставила Ключ в железную щель, повернула его два раза, обхватила тонкими пальцами литую латунную ручку, и Анфертьев с болезненной четкостью услышал стон в глубине Сейфа. Чудище будто оживало, будто просыпалось после гнетущего сна. Впрочем, вполне возможно, что стон прозвучал в глубинах самого Анфертьева.
Света потянула на себя тяжелую дверь Сейфа, и, когда внутрь ворвался солнечный свет, она невольно замерла на какое-то мгновение, словно не понимая, что с ней происходит, просунула руку в пасть чудищу, провела пальцами по пустой холодной полке и, обернувшись, виновато посмотрела на Квардакова.
— Здесь ничего нет, Борис Борисович, — Света не могла оторвать взгляда от его красных рук. И все, кто был в комнате, уставились на пылающие пальцы Квардакова. Вначале все колыхнулись в сторону, чтобы убедиться, что Сейф действительно пуст, потом раздался тяжкий общий вздох, а уж потом взгляды сами собой скрестились на руках Квардакова. И он сам, словно подчиняясь какому-то приказу, тоже уставился на свои ладони. В его маленьких, серых, узко поставленных глазках не было ничего, кроме полнейшего недоумения.
— Да, действительно... Ничего нет, — проговорил Квардаков, заглянув в Сейф.
— А до обеда деньги были на месте, — бесстрастно произнесла главбух Зинаида Аркадьевна, стоя в проеме двери своего кабинетика.
— Света, это не я! — твердо сказал Квардаков. Девушка лишь пожала плечами.
Дескать, как скажете.
— Это не я, ты слышишь?! — вдруг заорал Квардаков, схватив Свету за плечи и притянув ее к себе так, что их лица почти соприкоснулись. А Анфертьев не мог оторвать взгляда от красных рук Квардакова, впившихся в белую блузку Светы. — Ты мне веришь?!
— Верю, — Света передернула плечами. — Мне больно, Борис Борисович.
— Света, я не прикасался к этому вонючему ящику! «Боже! — воскликнул про себя Анфертьев. — Да ведь он живой! Квардаков-то, оказывается, внутри живой! А я, я все время относился к нему, как к какому-то ходульному существу... А он живой, у него внутри болит...»
Квардаков оттолкнул от себя Свету, оставив на ее плечах отпечатки красных ладоней, и, круто повернувшись, направился к выходу. Перед ним расступились. Он вышел, с грохотом захлопнул за собой дверь, и все услышали его шаги по лестнице.
— Надо позвонить в милицию, — сказал Анфертьев бесцветно. Он еще хотел что-то сказать, но смолк, споткнувшись о взгляд Светы. Она смотрела на него с бесконечным удивлением, и больше ничего не было в этот момент в ее прекрасных глазах. Только удивление. — Я сказал что-то не так? — спросил он.
— Нет-нет, все правильно, — Света часто заморгала. — В самом деле, надо позвонить... Все-таки пятьдесят тысяч...
— Не надо никуда звонить, — раздался голос Зинаиды Аркадьевны. — Я уже позвонила. Следователь сказал, чтобы никто не уходил. Всем оставаться на местах.
Мужчины! Быстро к Квардакову. Его надо задержать.
— Как?! — вскрикнула Света и опять почему-то посмотрела на Анфертьева.
Впрочем, все ясно — она просила его вмешаться, вступиться за Бориса Борисовича, не доводить дело до крайности. А то ведь, чего греха таить, люди мы простые, всяким тонкостям не обучены, и кто знает, в каком виде застанет Следователь Бориса Борисовича, если заводские ребята, лишенные зарплаты и премии, пойдут выполнять указание главного бухгалтера.
— Я пойду к нему, — сказал Анфертьев.
— Опасно! — предупредила Зинаида Аркадьевна. — Крыса, зажатая в угол, может броситься на человека.
— Борис Борисович — крыса?! — вскричала Света.
— Какая разница, кто он, — рассудительно заметила Зинаида Аркадьевна. — Может, крыса, может, змея... Я, например, тигр... Все это не важно. Денег-то нет, а на нем краска.
Света рванулась было за Анфертьевым, но Зинаида Аркадьевна с неожиданной ловкостью, преодолев несколько метров, перекрыла ей путь к двери.
— Тебе нельзя отсюда уходить, — твердо сказала главбух.
— Почему?!
— Потому что твой Сейф пуст.
— Но не съела же я эти пятьдесят тысяч!
— Об этом ты скажешь Следователю, — Зинаида Аркадьевна кивнула в сторону окна — на заводском дворе разворачивалась милицейская машина. Когда она остановилась, из нее вышел высокий человек в длинном черном пальто и шляпе с широкими полями. В руке он держал папку с никелированным замочком. Следователь безошибочно глянул в окно, из которого на него смотрели, и, наклонив голову, вошел в подъезд.
Ну вот, свершилось.
Совсем недавно, еще сегодня утром, один лишь вид Сейфа внушал почтение и острастку. Он олицетворял надежность на этом маленьком участке строительства нового общества. Теперь же, опустошенный и обесчещенный, он являл собой жалкую картину. Все вдруг увидели его дряхлость, ненужную и смешную громоздкость, за которой не стояло ничего, кроме никчемных потуг на значительность. Увидели и ржавчину, и облезлость, и грязь под его чугунными колесиками, и паутинку над ними. То, что вчера казалось надежностью и достоинством, сегодня предстало, простите, дурью собачьей. И все мечты о достатке, о красивой жизни, все надежды и упования, которые он возбуждал в душах слабых, глупых и нетерпеливых, тоже оказались Дурью собачьей. Может быть, это покажется странным, но происшествие многих отрезвило — они увидели, что их зарплата не настолько значительна, чтобы к ней относиться с почтением. Уж если пятьдесят тысяч могут исчезнуть средь бела дня так легко и просто, то что говорить о сотне — она исчезает как с белых яблонь дым, сама по себе, без каких бы то ни было усилий со стороны владельца.
Нет-нет, никому крамольный образ жизни не показался более привлекательным, но вот собственная жизнь, которая до сего дня была не так уж и плоха, после печального происшествия в заводоуправлении неожиданно предстала унизительно убогой. Достаточно было вообразить в своем кармане пропавшие пятьдесят тысяч, чтобы дух перехватило от появляющихся возможностей.
А Анфертьев, запершись в лаборатории, с безнадежностью думал, что никаких новых возможностей у него не возникло. Что он мог купить за эти деньги?
Написав последние строки, Автор подумал: а не удвоить ли сумму, похищенную Анфертьевым? Все-таки маловато ему досталось, учитывая переживания. Но, поразмыслив, решил этого не делать. В конце концов, так ли уж важно, сколько спер Вадим Кузьмич, ведь мы с вами прекрасно знаем, что не потратить ему и этих денег, несчастные пятьдесят тысяч не принесут ему ни радости душевной, ни счастья безоблачного, ни сытости беспросветной. А стащи он из Сейфа сто тысяч, они его попросту раздавят. Ну да ладно, не будем об этом. Анфертьева пригласили в кабинет Квардакова понятым. Он обязан был все видеть, понимать, а потом подписать составленный протокол и тем самым придать ему силу юридического доказательства. И Зинаида Аркадьевна тоже вызвалась в понятые. Они сидели рядом у стены и молча смотрели, как оперативные работники обыскивают кабинет. Сам Квардаков сидел тут же, в сторонке, и с интересом наблюдал за происходящим. На лице его застыла скорбная улыбка, глаза от переживаний стали вроде еще ближе друг к другу, ладони он сцепил вместе и зажал коленями. Впрочем, такое вот спокойствие ему удалось сохранять до того момента, пока один из оперативников не приподнял выступающую плашку паркета. Заглянув в углубление, он подозвал Следователя, который так и не снял широкополой шляпы и длинного черного пальто.
