Пьер Бордаж - Евангелие от змеи
Она попыталась шевельнуть ногой под простыней и не удержалась от стона —боль в лодыжке так и не успокоилась.
—На этом этаже есть туалет?
Бартелеми покачал головой.
—Только на втором и на первом. Хочешь, я помогу тебе спуститься?
—Больше не боишься, что кто-нибудь караулит тебя с ножом?
В ответ он сверкнул белозубой улыбкой, и на несколько мгновений к нему вернулась юношеская беззаботность.
—С тобой я больше никогда и ничего не буду бояться.
—Странно, что твой отец не забрал свои фотографии...
Они спустились в подвальный этаж, после того как выпили растворимого кофе и погрызли сухого печенья, которое нашли в шкафу. Идея пришла в голову Люси —несмотря на жуткую боль в ноге, ей хотелось сбежать от гнетущей атмосферы дома и заодно проверить правдивость рассказа Бартелеми. Им понадобилось немало времени, чтобы спуститься в подвал по узкой скользкой каменной лестнице. Без поддержки Бартелеми —он оказался намного крепче, чем выглядел, —Люси не прошла бы и трех метров по коридору от кухни до лестницы. Внизу он дал ей деревянную трость —она принадлежала какому-то предку, и отец Бартелеми хранил ее как драгоценную реликвию.
Комната со сводчатым потолком была оборудована под студию: белые стены, кинопроекторы, ни одного окна и полное отсутствие естественного освещения.
Зонтики-отражатели и стационарные кинокамеры были установлены вокруг огромной кровати, застеленной голубым бельем, диванчика с бархатной обивкой бутылочно-зеленого цвета и полукруглых кресел. На металлических стеллажах, установленных вдоль стен, хозяин аккуратно разложил кассеты, пленку и коробки с дисками.
Фотографии и полароидные снимки —их, скорее всего, делали, когда ставили свет и искали нужный ракурс, —валялись на столе, обтянутом белым меламином, рядом со сверхплоским монитором компьютера.
—Мадо, моя сестра, —выдохнул Бартелеми.
Он показал Люси фотографию улыбающейся девочки-подростка —она стояла рядом с мужчиной, вернее, с половиной мужского торса. Снимок запечатлел только складки отвисшего брюха, гениталии и бедра. На других фотографиях Люси увидела практически один и тот же сюжет —с небольшими вариациями: девочки и зрелые мужчины, магия контрастов, извращенная невинность.
Мужских лиц ни на одном снимке не было —только низ живота и руки, словно целью их существования было обладать и развращать.
—Вот его аппаратура для записи на DVD.
Бартелеми кивнул на машину, подсоединенную кабелями к экрану, сканеру и компьютеру. Диски лежали на стеллаже —стопка нераспечатанных и готовая продукция, подписанная печатными буквами и зашифрованная: A.02.FS vnvJ.04.EF.
—Кодовые имена. Для клиентов, —пояснил Бартелеми.
—И ни одна девочка ни разу никому ничего не рассказала?
Родителям? Друзьям? Учителям?
—Мадо говорила мне, что отец и его дружки угрожали убить их, если они посмеют открыть рот. А еще я думаю, что некоторые родители были в курсе и получали свою долю.
Тяжело опираясь на трость, Люси подошла к ближайшему креслу. Запах разложения, пропитавший весь дом, почти не чувствовался в студии, но здесь к нему примешивался какой-то неуловимый оттенок —может, так пахли страх и угрызения совести приходивших сюда мужчин. Одетый в заляпанную майку и вылинявшие джинсы, угловатый и нескладный, как олененок, Бартелеми мало чем отличался от своих ровесников, но Люси пока не могла воспринимать его отдельно от грязи и ужаса этого дома.
—Теперь нужно предупредить полицию, —устало прошептала она.
—И что это даст?
Прежде чем опуститься в кресло, Люси обвела рукой помещение и спросила, сдвинув брови:
—Не думаешь, что нужно остановить все это?
Он бросил короткий взгляд на полароидный снимок, глянцево блестевший в свете неоновых ламп.
—Возможно, легавые арестуют дружков отца и тех, из Шартра —хотя и это не факт, но одно я знаю точно —всего этого они не прекратят. Все это заложено в коллективное бессознательное человека, все это всплывает на поверхность, как грязная пена, после столетий запретов. Сеть —это коллективное бессознательное, до которого легко добраться, кликнув мышкой, настоящая помойка, в которой можно откопать любую мерзость, подавлявшуюся и копившуюся два тысячелетия. И ты очень ошибаешься, если веришь, что, предупредив полицию, сможешь изменить что бы то ни было во всем этом!
Потрясенная его страстной речью, Люси сидела, не поднимая глаз. Нога у нее опухла и посинела, ей не удалось не только обуться, но и надеть носок, предложенный Бартелеми. Тишину в студии нарушал только тяжелый монотонный шум дождя.
—Ты бросил школу, но разговариваешь по-книжному, —наконец сказала Люси. —Где учился красноречию?
—На форумах в Интернете. Я не участвовал в дискуссиях, но составлял собственное мнение, выслушивая аргументы сторон.
—И все-таки твой отец —преступник. Если оставить его на свободе, есть риск, что он начнет все с начала.
—Не начнет.
—Как ты можешь быть так уверен?
Взгляд чернильно-черных глаз Бартелеми встретился со взглядом небесно-голубых глаз Люси.
—Знаю, и все. Уж поверь мне.
—Поверить? Думаешь, это так легко сделать? Мы познакомились вчера вечером...
—Но мы часто писали друг другу. И я видел тебя совсем голой.
Щеки и лоб Люси покрылись дурацким румянцем.
—Ну и что с того?
—Я не вру женщине, которую видел обнаженной.
И мне нечего от тебя скрывать.
—Ты... —Люси села поудобнее и прокашлялась. —Ты убил отца, ведь так?
Бартелеми молниеносным движением смахнул со стола фотографии, с яростью ударил кулаком по гравировальной машине.
—Папаша в конце концов нашел мое убежище, —произнес он дрожащим от гнева голосом. —Мы подрались.
Я вырвал у него нож. И ударил его в живот. И в грудь, и в лицо. Мне показалось, он был рад, что умирает. Думаю, собственная жизнь приводила его в ужас. Кажется, он был мне благодарен. Его тело все еще там, наверху.
—Почему ты сидел в тайнике с трупом отца?
Бартелеми пожал плечами, глаза его были мокрыми от слез.
—Я боялся его дружков из Шартра. К тому же, Ваи-Каи говорит, когда убиваешь кого-то, в полотне человеческого бытия появляется разрыв...
Люси вдруг захотелось взять Бартелеми на руки, как ребенка. Маленького ребенка, которого у нее никогда не было.
—Эти самые бандиты из Шартра, о которых ты мне рассказал, они могут здесь нарисоваться? А все остальные, участвовавшие в...
—Через неделю Рождество, —перебил ее Бартелеми.
—Могу я... Можно мне провести его с тобой?
У него был такой несчастный умоляющий взгляд, что Люси, не раздумывая, кивнула.
—Да, но давай сначала решим, что делать со всеми этими трупами, хорошо?
Глава 23
Страсбургские ученики устроили Ваи-Каи торжественный прием. Его поселили в самом центре города, в доме, отмеченном знаком двойной змеи. Дав Учителю отдохнуть несколько часов, они предложили ему сосершить экскурсию по Маленькой Франции —знаменитому рождественскому рынку, и осмотреть уникальную церковь.
—Каждое святилище —будь то храм веры человеческой, или животной, или растительной —бесконечно важнее, сложнее и драгоценнее этой церкви, —произнес
Духовный Учитель, разглядывая величественное здание.
Йенн заметил, что страсбуржцы непонимающе переглянулись: Учитель что, дает понять им, так гордящимся своей церковью и своим городом, что ни то, ни другое не имеет в его глазах никакой ценности? Йенн не сумел подавить нехорошую, мстительную радость: пусть кто-нибудь еще станет мишенью насмешек Ваи-Каи и почувствует себя полным идиотом.
—Люди, несмотря на всю их гордыню, никогда не сравняются в величии и сложности замысла с Творцом, — продолжил Учитель, не отводя глаз от единственного шпиля собора.
—Что именно вы пытаетесь нам сказать? —осмелилась спросить женщина лет пятидесяти. Ухоженная, нет —дорогая —внешность выдавала не искорененное до конца пристрастие к некоторым материальным благам этого мира.
—Эта церковь, как и все остальные, —гимн во славу людей, она утверждает их могущество. Или самоощущение могущества. Если бы люди действительно хотели отдать дань Творцу, они берегли бы свой сад, открывая храм в каждом дереве, каждом кусте, каждой травинке, каждом звере и каждом человеческом существе.
—Не слишком... католический взгляд на жизнь, —с сомнением покачала головой его собеседница.
Двадцать человек, топтавшиеся на блестевшей от влаги паперти, выворачивали шеи, рассматривая терявшийся в тумане шпиль.
Редкие тяжелые капли падали с черного неба —такого низкого, что оно словно лежало на крышах окружающих зданий. Страсбург был красив —несмотря на мерзкую погоду, серый свет и огромное количество машин, поглядишь —и поверишь, что и в Эльзасе можно жить.
