Дональд Томас - Белый отель
Солдаты пропускали людей дальше партиями по нескольку человек. Они отсчитывали группу и отсылали ее, затем выжидали и отсылали следующую. Когда Лиза попыталась проглотить кусочек сыру, но обнаружила, что тот застревает у нее в горле, до нее дошло то, о чем она знала с того самого момента, как они заступили за ограждение: их расстреляют. Она вскочила на ноги, как двадцатилетняя, рывком заставила Колю встать и бросилась вместе с ним к барьеру. Таща сына за руку, она пробилась туда, где отдавал распоряжения высокий казак.
– Извините, я не еврейка, – сказала она, задыхаясь.
Он попросил показать удостоверение. Она порылась в сумочке и, слава богу, отыскала просроченное удостоверение, полученное ею по приезде в Россию, в котором говорилось, что ее фамилия – Эрдман, а национальность – украинка. Он сказал, что она может идти.
– А он? – спросила она, указывая на мальчика.– Это мой сын. Он тоже украинец!
Но он настаивал, чтобы показали документы, и, когда она притворилась, что те потеряны, схватил ее сумочку и нашел в ней продовольственную карточку.
– Беренштейн! – воскликнул он.– Жиденыш! А ну назад!
Он оттолкнул Колю, и тот сразу потерялся в непроглядной толчее. Лиза пыталась протиснуться мимо казака, но он загородил ей дорогу рукой.
– Ты не жидовка, тебе там нечего делать, старая, – сказал он.
– Но мне надо!— сказала она, задыхаясь.– Пожалуйста!
– Только жиды, – покачал головой казак.
– Я жидовка! – крикнула она, пытаясь отодвинуть его руку. – Да, я жидовка! Мой отец был жидом. Пожалуйста, поверьте мне!
Он мрачно улыбался, по-прежнему загораживая ей проход.
– Майим раббин ло юкхелу лекхаббот етха-аха-вах у-не-харот ло йиштефуха48! – крикнула она пронзительным голосом. Казак презрительно пожал плечами, убрал руку и кивком разрешил ей пройти. Она разглядела бледное лицо Коли и пробилась к нему.
– Что случилось, мама? – спросил он.
– Не знаю, милый.– Она стояла, покачивая его в своих объятиях.
Огромный солдат подошел к девушке, стоявшей рядом с ними, и сказал:
– Пойдем, переспишь со мной, и я тебя отпущу. Лицо девушки не изменило своего оторопелого выражения, и солдат, выждав немного, побрел прочь. Лиза бросилась за ним и дернула за рукав. Он обернулся.
– Я слышала, о чем вы просили ту девушку, – сказала она.– Я согласна. Только выпустите меня и моего сына.
Он без выражения посмотрел сверху вниз на тронувшуюся умом старуху и снова отвернулся.
Они оказались среди тех, кого сгоняли в очередную группу. Коля спросил, пойдут ли они сейчас на поезд, и она, собравшись с духом, ответила – да, наверное; в любом случае она будет рядом, не надо бояться. Их группа пошла вперед. Все приумолкли. Некоторое время они шли в тишине между шеренгами немцев. Впереди тоже видны были солдаты с собаками на поводках.
Вскоре они оказались в длинном узком коридоре, образованном двумя рядами солдат с собаками. У солдат были закатаны рукава, и все они орудовали резиновыми дубинками или крепкими палками. С обеих сторон градом сыпались удары – по головам, спинам, плечам. Кровь затекала ей в рот, но она почти не замечала боли, стараясь хоть как-нибудь защитить Колину голову. Она ощущала страшные удары, достигавшие его, – в том числе хрусткий тычок дубинкой в пах, – но совсем не чувствовала тех, что доставались ей самой. Его вопль был лишь одной из нитей всеобщего крика, смешанного с веселыми возгласами солдат и лаем собак, но звучал громче всех остальных, громче даже ее собственного. Он споткнулся, она подхватила его под руки и удержала от падения. Они ступали прямо по упавшим, на которых натравливали собак. «Schnell, schnell!» – смеялись солдаты.
Пошатываясь, они вышли на оцепленное солдатами пространство – покрытый травою прямоугольник, усыпанный предметами одежды. Полицейские-украинцы хватали людей, били их и кричали: «Снимайте одежду! Быстро! Schnell!» Коля рыдал, боль сгибала его пополам, но она стала нащупывать пуговицу у ворота его рубашки. «Быстро, милый! Делай, как они говорят», – она видела, что любого, кто мешкал, избивали ногами, кастетами или дубинками. Она стянула с себя платье и комбинацию, потом сняла туфли и чулки, успевая помочь и сыну, потому что у него тряслись руки и он не мог справиться с пуговицами и шнурками. Полицейский, оказавшийся рядом, стал лупить ее дубинкой по спине и плечам, но она в панике никак не могла быстро расстегнуть корсет, так что тот, все больше и больше злясь на нерасторопную вислогрудую старуху, сорвал его с ее тела.
Теперь, когда они были раздеты, наступила краткая передышка. Одну из групп обнаженных людей куда-то уводили. Нащупав среди разбросанной одежды свою сумочку, Лиза достала платок и осторожно вытерла кровь и слезы с Колиного лица.
В сумочке она увидела свое удостоверение и быстро приняла решение. Среди белых фигур оглушенных, обезумевших людей она различила немецкого офицера, имевшего начальственный вид. Она решительно подошла к нему, поднесла к его глазам удостоверение и по-немецки сказала, что они с сыном попали сюда по ошибке. Они пришли кого-то проводить, и их затянуло толпой.
– Вот, смотрите! – говорила она.– Я украинка и замужем за немцем.
Офицер, нахмурясь, проворчал, что ошибок такого рода было слишком много.
– Оденьтесь и посидите на том пригорке, – он указал туда, где сидело несколько человек. Она бросилась обратно и велела Коле быстро одеваться и идти с ней.
Люди на пригорке молчали, обезумев от страха. Лиза обнаружила, что не может отвести взгляда от представления, разыгрывавшегося перед ними. Из живого коридора одна за другой вываливались группы кричащих, окровавленных людей, каждого из них хватали полицейские, опять избивали и срывали одежду. Это повторялось снова и снова. Кто-то истерически смеялся. Некоторые старели на глазах. Когда Лиза столь плачевно лишилась своего дара или проклятия предвидеть будущее и ее мужа забрали под покровом тьмы, она поседела за одну ночь – старая поговорка оказалась правдой. Теперь же она своими глазами видела, как это происходит. В группе, шедшей через одну после той, в которой были они, она заметила Соню – ее иссиня-черные волосы совершенно поседели, пока с нее срывали одежду перед отправкой на расстрел. Лиза наблюдала подобное снова и снова.
Выстрелы слышались из-за крутой песчаной стены. Людей заставляли выстраиваться в цепочки по нескольку человек, после чего проводили их через проход, наспех прорытый в стене песчаника. Эта стена все скрывала от глаз, но все, конечно, знали, что их ждет. Правый берег Днепра изрезан глубокими оврагами, и этот именно овраг был огромным, величественным, глубоким и широким, как горное ущелье. Если крикнуть, стоя на одном его краю, то на другом вряд ли будет слышно. Склоны были крутыми, в некоторых местах даже нависающими, а по дну бежал чистый ручеек. Вокруг были кладбища, лес и садовые участки. Местные жители называли этот овраг Бабьим Яром. Коля часто играл в нем с друзьями.
Она заметила, что все без исключения мужчины и женщины, которых гнали через проход, прикрывали руками свои половые органы. Многие дети делали так же. Некоторых мужчин и мальчиков терзала боль от ударов, полученных в промежность, но в большинстве случаев это был инстинктивный стыд – такой же, из-за которого Коля не хотел, чтобы она видела его раздетым. Он тоже, когда с него сорвали одежду, прижал руки к паху – отчасти от боли, но также из-за естественной стеснительности. Именно в такой позе был похоронен Иисус. Женщины пытались прикрыть руками и груди. Было ужасно и странно видеть, как они пекутся о своей скромности, отправляясь на расстрел.
Коля все еще держал руки между бедер. Он сгорбился и не мог унять дрожь. Не мог, хотя она обняла его, согревая, и шептала слова утешения. Он ничего не говорил. Речь у него словно отшибло.
Она понимала, что ей самой никак нельзя сломиться, даже когда из коридора, шатаясь, вышла Люба Щаденко, прижимавшая к себе свою младшенькую, Надю. Рот трехгодовалой девочки был широко раскрыт в беззвучном реве. Лицо у Любы было все в крови, так же, как у Ольги и Павла, бредших вслед за ней. Старухи-свекрови нигде не было видно. На мгновение, как раз когда Люба стянула через голову платье, показалось, что она смотрит прямо на свою подругу на пригорке и взгляд у нее осуждающий. Но вряд ли она могла сейчас что-либо видеть. Раздевшись, она стала возиться с пуговицами Нади, но слишком медленно. Полицейский со злостью схватил девочку, поднес ее, как мешок картошки, к песчаной стене и перекинул на ту сторону.
«Пресвятая Богородица...», «Ora pro nobis...» – бормотала Лиза слова молитв, заученных с детства, и слезы, не переставая, лились у нее из-под век.
Никто не мог вообразить этой сцены, все происходило наяву. Несмотря на крики, вопли и стук пулеметов, Лиза ничего не слышала. Все было как в немом фильме, и белые кучевые облака медленно плыли по голубому небу. Она даже начала верить, что за песчаной стеной не происходило ничего ужасного. Такого кошмара просто не могло быть. Она не знала, куда забирали людей, но, конечно же, их не убивали. Она сказала Коле:
