Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени
Он ничего не говорит, просто смотрит на меня. Отец Генри худой, высокий, угловатый и уставший. Он не очень похож на Генри, У него короткие седые волосы, темные глаза, длинный нос и тонкие губы с немного опущенными уголками. Он сидит в кресле сгорбившись, я вижу его руки, длинные элегантные руки, которые лежат на коленях, как свернувшаяся клубком кошка.
– Папа, это Клэр Эбшир, – говорит Генри. – Клэр, это мой отец, Ричард Детамбль.
Мистер Детамбль медленно протягивает руку, я делаю шаг вперед и пожимаю ее. Рука холодная как лед.
– Добрый день, мистер Детамбль. Очень рада познакомиться с вами.
– Правда? Генри, наверное, немного обо мне рассказывал. – Голос у него хриплый и саркастический. – Мне придется соответствовать вашему оптимизму. Присаживайтесь рядом. Кимми, принесешь нам немного выпить?
– Я как раз собиралась спросить… Клэр, что ты будешь? Я приготовила «сангрию», ты ее любишь? Генри, а ты как? «Сангрию»? Хорошо. Ричард, тебе пиво?
На секунду все замирают. Потом мистер Детамбль отвечает:
– Нет, Кимми. Думаю, мне просто чай. Приготовь, будь добра. – Кимми улыбается и исчезает на кухне, а мистер Детамбль поворачивается ко мне и говорит: – Я немного простыл. Принял какого-то порошка от простуды, но, боюсь, с него мне захочется спать.
Генри сидит на диване и смотрит на нас. Вся мебель в комнате белая и выглядит так, как будто ее купили на распродаже году где-то в сорок пятом. Обивка защищена прозрачным целлофаном, на белом ковре виниловые дорожки. Еще камин, который выглядит так, как будто им никогда не пользовались; над ним – прекрасная картина чернилами: бамбук в ветреную погоду.
– Какая прекрасная картина, – говорю я, потому что остальные молчат.
– Вам понравилось? – Мистер Детамбль выглядит польщенным. – Мы с Аннетой привезли ее из Японии в шестьдесят втором. Купили ее в Киото, но вообще она из Китая. Мы думали, что Кимми и Донгу она понравится. Это копия семнадцатого века, с еще более старой картины.
– Расскажи Клэр стихотворение, – говорит Генри.
– Да. Стихотворение звучит примерно так: «Бамбук неразумен, хотя его мысли кружат в облаках. Стоит на одинокой горе, тихий, исполненный достоинства, он олицетворяет волю джентльмена. Нарисовано и написано с легким сердцем, By Чен».
– Как прекрасно, – говорю я.
Появляется Кимми с подносом напитков, мы с Генри берем по бокалу сангрии, а мистер Детамбль аккуратно берет чай двумя руками; чашка звенит о блюдечко, когда он ставит их перед собой. Кимми садится в маленькое кресло у камина и потягивает сангрию. Я пробую и понимаю, что напиток очень крепкий. Генри бросает на меня взгляд и поднимает брови.
– Тебе нравятся сады, Клэр? – спрашивает Кимми.
– О да. Моя мама увлекается садоводством.
– Тебе нужно пойти посмотреть на наш садик. У меня сейчас все пионы цветут, и мы обязательно покажем тебе реку.
– Звучит заманчиво.
Все выходят в сад. Я восхищаюсь зрелищем реки Чикаго, мирно текущей у подножия шаткой лестницы; любуюсь пионами.
– А какой сад у твоей мамы? – спрашивает Кимми. – Она розы выращивает? – У Кимми есть крошечный, но ухоженный розарий, там все гибридные чайные розы, насколько я понимаю.
– У нее тоже есть розарий. Вообще-то, мама обожает ирисы.
– О! У меня ирисы тоже есть. Они вон там.– Кимми указывает на заросли ирисов. – Их пора рассадить, твоей маме не нужны?
– Не знаю. Я спрошу у нее.– У мамы больше двух сотен разных ирисов. Я замечаю, что Генри улыбается за спиной Кимми, и хмурюсь. – Я спрошу, может, она вам своих ирисов даст; у нее есть некоторые виды, которые она сама вырастила, и она любит раздавать их друзьям.
– Твоя мама выращивает ирисы? – спрашивает мистер Детамбль.
– Ага. И еще тюльпаны, но ирисы – ее любимые.
– Она профессиональный садовод?
– Нет, просто любитель. У нее есть садовник, который делает основную работу, и еще несколько человек приходят время от времени постричь газон или сорняки прополоть, например.
– Наверное, у вас большой сад, – замечает Кимми. Она ведет нас обратно в дом. В кухне как раз звенит таймер.
– Отлично,– говорит Кимми.– Время обеда.
Я спрашиваю, нужно ли помочь, но Кимми дружелюбно отмахивается. Я сажусь напротив Генри. Его отец садится по правую сторону от меня, а место Кимми – по левую. Замечаю, что на мистере Детамбле свитер, хотя довольно тепло. У Кимми очень красивый фарфор, разрисованный колибри. Перед каждым на столе стоит запотевший стакан с холодной водой. Кимми наливает нам белого вина. Она немного замешкалась у бокала отца Генри, но он качает головой, и она не наливает ему. Приносит салаты и садится. Мистер Детамбль поднимает свой стакан с водой.
– За счастливую пару, – говорит он.
– За счастливую пару, – отвечает Кимми, мы чокаемся и пьем. – Итак, Клэр, Генри сказал, что ты художница. А чем ты занимаешься?
– Бумагой. Скульптурами из бумаги.
– О! Покажешь как-нибудь, потому что я такого не представляю. Это как оригами?
– Нет, не совсем.
– Они как те немецкие художники, которых мы видели в Институте искусств,– вмешивается Генри. – Ну, Ансельм Кайфер. Большие, темные, пугающие скульптуры из бумаги.
– Зачем такой милой девушке заниматься такими ужасными вещами? – озадаченно спрашивает Кимми.
– Это искусство, Кимми, – смеется Генри. – К тому же это красиво.
– Я использую много цветов,– говорю я Кимми. – Если вы дадите мне сушеные розы, я прикреплю их на композицию, которой занимаюсь сейчас.
– Хорошо, – говорит она. – А над чем ты работаешь?
– Это огромная ворона из роз, волос и волокон лилейника.
– Ух ты. А почему ворона? Вороны предвещают неудачу.
– Разве? Мне кажется, они прекрасны. Мистер Детамбль поднимает одну бровь и на мгновение выглядит совершенно как Генри.
– У вас оригинальное представление о красоте, – говорит он.
Кимми поднимается и убирает наши пустые тарелки, приносит тарелку с зелеными бобами и пышущую жаром «жареную утку под розовым соусом с малиной и перцем». Просто волшебно. Я понимаю, где Генри научился готовить.
– Ну, как вам? – спрашивает Кимми.
– Великолепно, – отвечает мистер Детамбль, и я присоединяюсь к похвалам.
– Может, немного поменьше сахара? – спрашивает Генри.
– Да, думаю, так и надо, – отвечает Кимми.
– Ну просто на удивление нежно, – добавляет Генри, и Кимми улыбается.
Я протягиваю руку за бокалом вина. Мистер Детамбль кивает мне и говорит:
– Кольцо Аннеты тебе очень идет.
– Оно прекрасно. Спасибо, что позволили мне его носить.
– Это кольцо хранит много историй, так же как и свадебная лента, которая к нему прилагается. Кольцо было изготовлено в Париже в тысяча восемьсот двадцать третьем году для моей прапрапрабабушки Джоан. Оно приехало из Америки в тысяча девятьсот двадцатом с моей бабушкой Иветтой и лежало в ящике с тысяча девятьсот шестьдесят девятого, когда умерла Аннета. Приятно видеть, что оно наконец снова увидело свет.
Я смотрю на кольцо и думаю: «Оно было на маме Генри, когда она погибла». Бросаю взгляд на Генри, который, кажется, думает о том же, и на мистера Детамбля, который ест утку.
– Расскажите мне об Аннете, – прошу я мистера Детамбля.
Он откладывает вилку и ставит локти на стол, прикладывая ладони ко лбу. Смотрит на меня из-под ладоней.
– Ну, уверен, Генри тебе уже кое-что рассказал.
– Да, немного. Я выросла, слушая ее пластинки; мои родители – ее большие поклонники.
– А, – улыбается мистер Детамбль, – ну тогда ты знаешь, что у Аннеты был самый восхитительный голос… богатый и чистый, такой голос, такой диапазон… Она могла излить свою душу в голосе, и, слушая ее, я чувствовал, что состою не только из атомов… Она действительно слышала, понимала структуру и могла точно сказать, что именно в этом музыкальном произведении заставляет его звучать так… Она была очень эмоциональным человеком, моя Аннета. И она заражала этим других. После того как она умерла, я не думал, что смогу снова чувствовать что-либо.
Он останавливается. Я не могу смотреть на него, перевожу взгляд на Генри. А он смотрит на отца с такой непередаваемой грустью, что я опускаю глаза.
– Но вы спросили об Аннете, а не обо мне, – продолжает мистер Детамбль. – Она была доброй и великолепной художницей; такое сочетание встретишь нечасто. Аннета делала людей счастливыми; и сама была счастлива. Она любила жизнь. Я только два раза видел, как она плачет: первый раз, когда я подарил ей это кольцо, и второй – когда родился Генри.
Опять пауза. Наконец я говорю:
– Вам очень повезло.
Он улыбается, все еще закрыв руками лицо.
– Ну, и да и нет. Сначала у нас было все, о чем только можно мечтать, и потом в одно мгновение ее разметало по той магистрали.
Генри морщится.
– Но разве вы не думаете, – настаиваю я, – что лучше недолго быть невероятно счастливым, даже если потом это теряешь, чем жить долго и не испытать подобного?
