Римский сад - Латтанци Антонелла

— Послушай, это не игра, — муж стал более собранным, более жестким. — Это моя работа. Меня тут нет, потому что я много работаю.

— Но я схожу с ума, Массимо, а ты ничего не делаешь. Для чего это все? Для чего?

Массимо достал из кармана пакет с табаком. Франческа увидела, что у него дрожат руки. Он свернул самокрутку, просыпал табак на пол, попробовал еще раз, наконец все получилось. Он закурил эту кривую сигарету, наполовину развернувшуюся, с кусочками табака, торчащими из бумаги. Закурил прямо в гостиной. Ничего не значащий, бессмысленный поступок, но Франческа знала, что он раньше никогда так не делал. И всегда настаивал: в доме не курить, тут девочки.

— Тебя постоянно нет дома, постоянно. И даже когда ты дома… Я тебя больше не узнаю.

— Брось, Франческа. Прекрати.

— Я хочу уехать. Давай продадим этот гребаный дом и вернемся в Милан.

— Мы не можем продать дом сейчас, как ты не по — нимаешь? Все наши сбережения… они все здесь, — он коснулся стены.

Франческа ясно увидела, как по стене пробежала трещина.

— Давай продадим его.

— А деньги, Фра, откуда деньги, чтобы уехать? Все они здесь, все здесь, — он снова коснулся стены, и та пошатнулась. — Все здесь, здесь всё, что у нас есть.

— Мы все преодолеем. Мы справимся.

— Я не могу уехать. У меня работа. Тут.

— Это все, что тебя волнует? Твоя работа? Тебе насрать на своих дочерей?

— Не вмешивай в это девочек, так нечестно. Я всегда заботился о наших дочерях, ты прекрасно знаешь. Мы же именно поэтому переехали сюда, так? Из-за моей работы. Мы так вместе решили, помнишь? Ты собиралась работать над книгой, а я…

Дымка образов, кровать в Милане: Рим, университет, что скажешь, Фра? — Да. Видение исчезло.

— А еще, — он попытался взглянуть на нее ясным взглядом, но не смог. — Поскольку ты ничего не зарабатываешь, скажи, если я уйду с работы, как мы будем платить ипотеку? На что жить?

— Боже! — она сжала кулаки, мечтая раздавить его. — У меня была работа! Были друзья, жизнь! Я все бросила ради тебя! И твоих долбаных хотелок!

— Это неправда, у тебя есть книга, и ты точно не собиралась сидеть здесь и бездельничать. Разве не об этом ты мечтала всю жизнь — бросить работу, наконец-то получить возможность делать то, что хочешь, быть свободной?

— У меня не получается рисовать, хрен бы тебя побрал, ничего не получается!

— А ты начни, и увидишь, все получится.

— Начать? Что ты, черт побери, несешь? Съешь яблоко, и все наладится? Пойди прогуляйся? Разве ты не видишь, чем я занята каждый день? Не видишь, в каком я состоянии?

Наступила тишина. Он уставился в пол. И когда поднял голову, то превратился в человека, состоящего из одной ненависти.

— Мы всегда говорим о тебе, правда, Франческа? Франческе хорошо, Франческе плохо, Франческа хочет ребенка, Франческа отлично справляется со своей работой, Франческа хочет еще одного ребенка, Франческа хочет пить, есть, Франческе грустно, и Боже, помоги нам, если Франческе грустно, мы ведь должны ее утешить. Мы здесь для этого, не так ли? Мы живем, чтобы сделать Франческу счастливой, — он взял стакан со стола. Наполнил его водой. Рука все еще дрожала. Он поднес стакан к губам, но тот выскользнул и разбился. Никто не шевельнулся. — А ты понимаешь, что я тоже существую, Франческа? Это момент моего триумфа, сейчас речь обо мне, а не о тебе. Обо мне, понимаешь? На этот раз обо мне! — крикнул он. Затем понизил голос. — У тебя всегда была отличная работа. Ты всегда была такой хорошей, уважаемой, любимой. Много друзей, умные и приятные коллеги, тебя все всегда обожали. Гениальная Франческа. Франческа может позволить себе иметь одного, двух, десять детей, из-за этого лишиться работы, но какое ей дело? Вечно проигрывающий придурок в этой ситуации — я. Еще и потому, что у нас две дочери, Фра. Тебе когда-нибудь было не наплевать на это? Когда-нибудь замечала это?

— Хочешь сказать, ты не хотел, чтобы Анджела с Эммой появились на свет?

— Не смей так говорить, Франческа. Я люблю их, и я всегда был рядом с ними. И ты это знаешь.

— Тогда какого хрена ты хочешь?

— Это момент моего триумфа, Франческа. Моего триумфа. Моего. Вбей это себе в голову. В твоей голове вообще может удержаться что-то, кроме «Франчески»? Теперь твоя очередь смотреть на мои успехи, отойти в сторону и, черт побери, подумать, как тебе хочется оказаться на моем месте. Теперь твоя очередь завидовать мне и страдать. Пришло твое время страдать.

Франческа неподвижно стояла посреди комнаты. Дом сказал: «Наконец-тоон сказал то, «подумает». — Дай мне ключи от машины.

— Франческа, пожалуйста, извини, я слишком много выпил…

Дом пульсировал, пульсировал.

— Ключи.

— Франческа, ты не можешь вес…

— Ключи. Дай мне ключи.

— Брось, Франческа, я ошибся, не преувеличивай. Она протянула руку.

— Девочкам нездоровилось. Убедись, что они спят.

— Франческа, ну…

— Где, черт возьми, ключи?

Ключи от машины лежали на столе. Она их увидела. И была уверена, что они появились внезапно. Была ночь. Она взяла ключи. Открыла дверь. Взяла сумку. Ушла.

7

Она сдала задом. Автомобиль выскользнул со стоянки. На виа Массимо Троизи было темно. Фонари погасли, улипу заполонили тени сосен и кустарников, выжженных зноем последних дней. На круглой клумбе посередине дороги росла густая трава в человеческий рост. И ни одной живой души. Вдалеке виднелись гигантские световые пилоны, похожие на механических инопланетян в белых, красных и серых доспехах, с широко расставленными ногами и руками на бедрах. Она выехала на виа Остиенсе, и даже там уличные фонари перегорели или перегорали, стоило ей подъехать ближе. Возле Тибра растительность стала пышнее, но казалась черной. Она миновала Тор ди Валле. Справа АЗС. Мертвая, безжизненная, как и все остальное. Рядом с заправкой обнаружился бар с вывеской «Всегда открыто» и с ржавыми опущенными рольставнями.

Будто прокатилась волна эпидемии и вся округа вымерла. Повсюду валялись большие черные пакеты. Она мельком заметила — стая некрупных зверей с желтыми глазами набросилась на один — и сбавила скорость, сама того не осознавая. Звери крались среди мусора, набрасывались друг на друга, грызлись из-за еды, рвали мешки и пожирали что-то дурно пахнущее. Прилетели чайки. Накинулись на четвероногих. Начали кричать.

Франческа прибавила газу. По ошибке свернула в боковую улину. Перед ней мелькнули деревья и забор, за которым угадывались остатки ржавой жестяной крыши. Заборы тут были обшиты черной пластиковой пленкой. За ними ничего нельзя было рассмотреть. Слышались пронзительные звуки, вроде бы человеческие голоса или крики каких-то существ. Она нашла выезд. Вернулась на главную дорогу. Въехала в Рим.

И тут освещения почти не было. В ЭУР [27] удалось различить только одну вывеску. Франческа заметила ее под высокой бетонной конструкцией — клубком гигантских массивных пилонов, которые торчали из сооружения вроде космического корабля, покоящегося на вершине, — что-то вроде огромного ядовитого гриба, который говорил: «Заходи, заходи». Она зашла.

Заведение было открыто. Очень маленькое помещение. Внутри никого. Она села за темно-зеленый стол. Положила сумку на стул рядом с собой. Выпрямилась, сложила руки на зеленой столешнице. Подождала. Появилась неряшливая женщина, лицо и глаза опухшие, как у человека, злоупотребляющего алкоголем или наркотиками. Женщина, должно быть, сказала, растягивая слова: «Чего вам, мы закрываемся». Кажется, Франческа ничего не услышала. Кажется, ничего не ответила. Через мгновение перед ней появился стакан с чем-то темным и немного безвкусной картошки фри в кроваво-красной миске. Она выпила. Поела. Ей было хорошо. Она хотела остаться тут навсегда. «Закрываемся», — наверное, сказала Франческе женщина, но она не была уверена, что действительно слышала этот голос. «Пять евро». Она не двигалась. Выпила. Женщина подошла, мягко подтолкнула ее рукой, должно быть сказала: «Эй, я говорю — мы закрываемся». Пять евро. Куда ей теперь идти? «Пять евро». Франческа открыла сумку. Внутри было все, что может пригодиться настоящей матери, бумажник и мятый конверт. Она взяла конверт. Посмотрела на него. И обнаружила цель.