Луиза Вильморен - Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси
— Как, ты не уехал?
— Я ждал тебя, — ответил он, затем попрощался и вышел.
В прихожей ему встретился отец, который тоже удивился, увидев его:
— Ты что, передумал?
— По правде говоря, пока размышляю. — Уже поздно, а я неважно себя чувствую.
— Тогда не уезжай. Дороги в сентябре сам знаешь какие. Оставайся, так будет спокойнее. Только предупреди, чтобы накрыли стол в расчете и на тебя.
Г-н Дювиль подождал сына и они вошли в библиотеку под руку.
Во время обеда, когда речь зашла о героизме, Дювиль-старший напомнил высказывание г-на Зарагира:
— Соборы, поэзия, произведения искусства и героизм — все это создается и существует, благодаря чрезмерному, благодаря перегибам. Так считает наш друг Зарагир.
Луи не участвовал в разговоре.
— У тебя горло болит. Простудился, наверное, — сказала ему мать.
— Возможно, — ответил сын и опять замолчал. Он ловил момент, когда сидевшая напротив него новая знакомая, с лицом склоненным к столу, не поднимая головы посмотрит на него. И думал только об этом взгляде, таком впечатляющем, полном томности и забытья. Должно быть таким образом они сказали друг другу о многом, потому что по окончании обеда он предложил ей прогуляться в тенистых аллеях парка. Она согласилась и, высказывая по дороге какие-то замечания о поздних цветах и их влажном аромате, пошла с ним.
— Я не уехал из-за вас, — сказал он.
— Из-за меня?
— Да, меня удержали вы и скоро узнаете почему.
Утром того дня прошел дождь. Капли с деревьев оставили в песке кружочки углублений, и она сказала об этом, глядя на край дорожки.
Сходство — вещь интригующая. Оно имеет одновременно и положительное и отрицательное значение. Не брюнетка и не блондинка, с правильными чертами лица, она принадлежала к числу тех женщин, которые напоминают сразу нескольких красавиц, причем как бы отнюдь не конкурируют с ними, но кажутся родственниками самых привлекательных из них, и поэтому заслуженно пользуются успехом у всех. Чтобы лучше представить себе ее в воображении, Луи Дювиль предпочел бы идти за ней, а не рядом. Походка ее была такой свободной и легкой, словно она шла по воздуху. В ней было что-то невинное и непринужденное, некая странность, подчеркивавшаяся простотой в обращении и побуждавшая задавать смелые вопросы. К тому же она улыбалась. Ее шляпку из белого фетра украшал веночек из плюща.
— Это настоящие листочки, — сказала она. — Можете потрогать.
Они остановились. Он дотронулся до веночка пальцем. Они остановились, и она еще добавила:
— Это я сама придумала.
— Вы были счастливы? — спросил он.
— Это вопрос ревнивца. Что вам сказать? Я хорошо познала скуку как вид печали. Вот и все. Я живу на востоке Франции, у родителей, с братом и его женой. Так что я не несчастна. К тому же, у меня есть собаки.
— И все?
— Это все и не все. У нас, как вы понимаете, много соседей, которые любят разные забавы. Устраивают пикники, охоту, небольшие балы, а когда все это надоедает, мы играем в карты. У меня жизнь, как у любого другого деревенского жителя, занимающегося своей землей. Только вот я одинока, а это скучновато и однообразно. У вас вот есть ваши дела, и большой город совсем рядом, да и до Парижа рукой подать.
— Это верно, — ответил Луи. — Но я скорее предпочел бы отказался от Парижа, чем от возможности слышать в будущем ваш очаровательный акцент.
А акцент этот заключался в нежном ворковании на звуке «р», напоминающем негромкую барабанную дробь, доносящуюся откуда-то из глубины слов и замирающую на губах, отчего каждое произносимое ею слово делалось особо отчетливым. В этом акценте было что-то от детства, причем детства не французского. У умудренного опытом мужчины возникало из-за этого акцента желание приблизиться к ней, получше узнать ее и увезти куда-нибудь далеко-далеко, где можно жить вне условностей.
— Ах, Париж — сказала она, — я до сих пор еще ни разу там не была.
Выйдя из парка и пройдя по пустырю, заросшему ежевикой, они оказались на краю желтоватого поля с редкими пучками молочая, дрожащими на ветру там и сям.
— Вернемся в парк. Ах! Эти цветы, я ни за что на свете не стала бы их рвать. Я очень боюсь, что от них передастся ощущение тоски. Здесь даже кролик мог бы меня напугать, кролик или птица какая-нибудь. Правда, птицы и в других местах часто могут напугать. Какой пустырь! Какое тоскливое место!
— Зато здесь мы одни, — ответил Луи.
Она нехотя прошла с ним до дороги, вдоль которой, с одного боку, были насыпаны большие кучи камней.
— Идите сюда, здесь мы будем совсем, как король с королевой, восседающие во время прогулки на троне из подручных средств, — сказал он и прежде, чем она успела что-либо понять, поднял ее на руки и усадил на самый верх каменного холма, потом сел рядом с ней, взял ее руки, медленно поднес их к губам и сказал:
— Я не хочу больше с вами расставаться, давайте жить вместе, хотите?
— Я как-то об этом не думала.
— Ну так подумайте. Или нет, не думайте, лучше помечтайте, чтобы вам приснился сон. Да, помечтайте, как во сне. Потому что сны летят быстрее, чем мысли. Ведь мечтать можно быстрее, чем раздумывать.
— Я помечтаю со сновидениями сегодня вечером, когда лягу спать.
— Нет, помечтайте сейчас.
— Мечтаю, — сказала она.
— Тогда закройте глаза и постарайтесь увидеть сон.
— Мне кажется, я всю жизнь только этим и занималась.
Она закрыла глаза и прошептала:
— И правда, сны приходят быстро. Меня сейчас куда-то уносит, уносит.
— Только далеко не улетайте.
— Меня несет к вам, но вы пока еще так далеко.
Он поцеловал ее, они поглядели друг другу в глаза, и все было сказано.
Вечность является к нам в первые моменты любви. Они почувствовали, что теперь они — пара и что безразличие, которое еще только что разделяло их, между ними никогда больше не будет. Счастье, испытываемое ими, казалось им недоступным, и они радовались мысли, что они являются теми, кем они являются. Он был красивым мужчиной, она — грациозной и страстной женщиной, и к их любви примешивалась еще какая-то гордость от сознания, что они любят, делавшая их еще прекраснее. Унылый пустырь показался им волшебным полем; они долго рвали молочай и решили, что он станет эмблемой их прекрасной любви, а воспоминания о том, что только что произошло с ними, смешивались с тем, что находилось у них перед глазами, с природой, интимной и очень сентиментальной. Когда они вернулись в Вальронс, все уже давно закончили пить чай.
— А мы вас звали, звали, — сказала г-жа Дювиль, — вы, наверное, не слышали.
— Я даже кричал «У-у! У-у!» — уточнил полковник, — а этого уже лет двадцать со мной не случалось. Дорогуша, — обратился он к племяннице, — а ты знаешь, который сейчас час?
— Нет.
— Я так и думал. А время — вещь серьезная, хотя ты этого не признаешь. Победа или поражение зависят от расчета времени. Нам пора отправляться в обратный путь. Вечереет, а я не люблю ездить в темноте.
— Мы загулялись и не заметили, как пролетело время, — сказал Луи.
— Понимаю. Прогулка это познание, а оно так приятно, что не замечаешь, как время летит, — сказал г-н Дювиль. Так и хочется постичь все неожиданности до самого горизонта: осмотрим еще одно дерево; дойдем еще вон до того яркого пятна; интересно, а что можно увидеть вон с той горки? Время перестает существовать. Это как остановка посреди безумной гонки. И потом, — сказал он в заключение, — пойти на прогулку это единственный способ куда-то пойти, не уходя.
— В общем так или иначе, но сейчас уже почти шесть часов. В путь, дурное войско, — приказал полковник, холодно посмотрев на племянницу.
Вместо того, чтобы немедленно подчиниться, она со вздохом положила руку на плечо Луи. От этого смелого жеста все замерли вдруг в изумлении, все застыли в полной тишине. Улыбаясь, Луи произнес:
— Видите ли, мы помолвлены.
— Помолвлены? Объяснитесь! — вскричал полковник.
Г-жа Дювиль, словно огромная птица, падающая на свою жертву, кинулась в объятия мужа, лепеча: «Помолвлены, слышишь? Они жених и невеста, как мы». Наивность обычно скорее трогательна, чем прекрасна, но в этих простых словах она предстала именно прекрасной.
К терпению и доброте, свойственным Дювилю старшему, примешивались легкая ирония и большая доля безропотной покорности. Он знал, что чем меньше в человеке ума, тем легче его ранить и тем труднее ему защититься от причиняемых ему огорчений. Жена часто его раздражала, но и трогала тоже, потому что была доброжелательна и добра безмерно, что вызывало жалость к ней. Так что было вполне естественно, что она любила своего мужа, которого знала сейчас не больше, чем в первый день знакомства, и который, оберегая ее девичьи иллюзии, оставался для нее, после более чем тридцати лет совместной жизни, женихом. Кроме сына и мужа она испытывала истинную привязанность лишь к г-ну Зарагиру.
