Жан-Мари-Гюстав Леклезио - Путешествия по ту сторону
Бывают голоса такие нежные, такие прекрасные, ты снимаешь телефонную трубку и ничего больше не слушаешь. Ты тут же оказываешься на острове посреди лазурного моря. Свет искрится на гребне волн, длинные отмели усеяны кораллами, манцениллы образуют тенистые уголки. Голос по- прежнему звучит около твоего уха, и ты плывешь вдоль острова на парусном судне.
В стране звуков никогда не знаешь, что может случиться. Есть звуки совсем крошечные, когда, например, точишь точилкой карандаш. Так вот, этот звук переносит тебя в лес с высоченными деревьями. Каждый отскакивающий со скрипом кусочек стружки — ствол дерева высотой в тридцать метров, а с частичками грифеля отлетают толстые каменные глыбы величиной с дом, старые, промытые временем, покрытые лишайником и мхом. Звук медленно закрывающихся автоматических дверей в магазинах вычерчивает громадные плоские поверхности, стоянки на 10 000 машин, [228] заледенелые озера, масляные моря. Комкаешь бумажный шарик и тут же видишь окруженный пламенем солнечный диск, одинокий в центре голубых небес.
Но не все звуки таковы. Есть звуки, способные создавать и маленькие вещи. Так, спички — это вереницы насекомых, тиканье часов — крошечные цветы на ровном ковре ланд, а звяканье ключей или монет в кармане куртки — косяки рыбы, тучи планктона, головастики в старых водопойных желобах.
Словно слепец, ты продолжаешь странствовать с закрытыми глазами. Тебе хочется увидеть город, прекрасный новый город с белыми башнями, стоящими на земле, с сотнями узких окон. Тогда ты берешь и очень быстро перелистываешь толстую книжку. Подходишь к женщинам, которые расчесывают свои длинные влажные черные волосы, и вот ты в степи, продуваемой ветром.
Когда по цинковой крыше стучит дождь, ты попадаешь в удивительную страну, где ревут водопады и одновременно раздается треск горящих вещей. Когда на ветру шумит листва деревьев — это все равно что взлетают тысячи птиц, их столько, что они заслоняют небо. Но если ты разрываешь кусок материи, разрывается все небо, и к твоим ногам падает молния и оставляет черный рубец.
Разламываешь хлебные корки, и тут же все освещается солнцем. Желтый свет обрушивается на все с шумом падающих зерен, он заполняет собой силосные ямы, отскакивает от плоских крыш, скользит в сад, на улицы, и слышится размеренный звук, будто челюсти пережевывают пищу.
В стране звуков все так и происходит, все без конца меняется, преображается. В вещах нет постоянства, совершается непрестанная их метаморфоза. И тогда ты проходишь их насквозь. Проводишь влажным пальцем по краям хрустальных бокалов, чтобы увидеть фиолетовые поля при заходе солнца. Выливаешь из бутылки воду, и вот на морском дне появляется множество пещер. Руки девушки постукивают по столику в кафе, а в стране звуков при этом появляются холмы, на вершинах которых медленно вращаются колеса ветряных мельниц. Грызешь сухарь и в то же время странствуешь по песчаному карьеру с осыпающимися порой стенками.
Или ты стоишь перед котелком, где варится рис. Но вот прыжок, и ты уже на рисовом поле, стоишь по колено в теплой воде, и около тебя кружится мошкара.
Все без умолку говорят, рассказывают свои истории. И [229] страна тут не одна, стран тысячи, они перемещаются с места на место, плывут, пляшут. Ты бродишь по ним туда-сюда. Если ты отправился в путь, возвратиться почти невозможно. Звуки увлекают тебя в свои водовороты, уносят на край света.
Дорожный шум расстилает ледники, а поезда, грохочущие на железных мостах, выдалбливают каньоны в красных скалах. Далеко над крышами домов начинает выть сирена, и ты моментально оказываешься в полуденное время на вершине высотой в 3000 метров. Удары молотка возводят строительные леса, сооружают железные башни. Шум бетономешалок прорывает длинные черные туннели, по которым носятся крысы. Ты проходишь мимо гудящего телеграфного столба, и тут же перед тобой встает огромный золотистый утес, где обитают колонии пчел.
По ночам потрескивают неоновые лампы, но это вовсе не лампы, а кузнечики в густой траве, которые расправляют свои лапки и надкрылья.
Кругом столько животных. Несутся стада диких свиней — шум от них как от новых подошв, - отбивая время, ударяют друг друга бивнями слоны. Мотоциклы — это гепарды, леопарды, пумы; автоцистерны — гиппопотамы; бульдозеры — буйволы, неподвижно стоящие на болоте; электрические пилы — стаи гиен; самолеты — стаи волков. Есть звуки, которые летят по небу, словно птицы, а есть такие, что покачиваются в тишине, подобно страусам. От трезвона церковных колоколов раскрываются большие разноцветные цветы, едва мерцающие в тумане. В баре юноша по имени Мики играет на бильярде, и ты оказываешься в большом термитнике и бредешь куда глаза глядят меж высоких, прокаленных на солнце пирамид цвета охры.
Или вот твоя нога перерезает луч фотоэлемента, раздается щелчок, и вверх пополз эскалатор — это мост, что медленно вздымается над стальной поверхностью реки. Скрипят плохо смазанные двери, и ты уже на меловой равнине. На самом перекрестке, где урчат моторы, вдруг пронзительно, один-единственный раз свистит свисток. Вздрогнув, ты выскакиваешь на самую середину дикого пустынного моря, чьи волны разбиваются об острый, весь в черных водорослях риф.
Странствиям нет конца. Направляешься сразу во все стороны, подскакивая, как мяч. Из дворов доносится детский смех, и ты, как жук-навозник, повисаешь на глицинии. По поверхности земли пробегает дрожь, и это нескончаемые линии виноградников. Вдоль тротуаров, покачиваясь, движут- [230] ся автобусы, они выбрасывают струи сжатого воздуха, и ты летишь над серыми и белыми облаками. Все двоится, троится, учетверяется, все распадается на части. Скрежет шарикового карандаша по бумаге взметает в воздух множество быстрокрылых птиц. Потрескивание зажженного табака — это шелест морского песка всякий раз, когда проходит волна. Кругом тайны. Иногда звуки накладываются друг на друга и гремят все вместе, они падают дождем, падают градом, исполосовывают молниями небо, они дуют во всю мочь, колотят землю, а потом бурю сменяет полная тишь, полное безмолвие.
Найя Найя прикрывает глаза, пусть ее унесет прочь. Может, какой-нибудь звук, который прекраснее и дольше других, возьмет ее за волосы и утащит в свой мир, откуда нет возврата. С наступлением ночи она вытягивается на кровати и слушает ровное биение своего сердца. Оно уносит ее в бескрайнюю страну, где много желтой травы, из которой выпрыгивают самые разные существа: лягушки, кузнечики, дронты, двуутробки, зайцы и весело скачущие странные незнакомые звери с щетиной на теле, кошачьими головами и хвостами как у кенгуру. Стоит жара, и теплый ветер колышет траву. Тогда Найя Найя ложится в нее и прислушивается к тому шуму, с каким выскакивают эти животные. «Куда вы? Куда вы?» — спрашивает Найя Найя, но животные не отвечают. Зверек с кошачьей головой и хвостом как у кенгуру, приблизившись к Найе Найе, подпрыгивает на месте, отталкиваясь от земли лапами и хвостом с необычным двойным звуком «тук-тук!», слушая который забываешь обо всем на свете. Найя Найя опять закрывает глаза и засыпает, меж тем как все эти зверьки, прыгая, скача и подскакивая, улепетывают по траве все дальше и дальше.
Все так и бывает, когда путешествуешь по стране звуков. Но ведь есть еще и страна запахов, и страна, где ты путешествуешь, прикасаясь пальцами к предметам, и целые области, скрытые в кислых лимонах, засахаренных корешках и горькой кожуре.
[231]
«Меня зовут Далеким Горизонтом. Я всегда расстилаюсь по земле, и люди обращают ко мне свой взор. Тонкая линия, которая разделяет море и небо, — это и есть я. Я никогда не сдвигаюсь с места. Днем, ночью, я всегда неподвижен. Иногда облака и туман заволакивают меня, и, укрытый от чужих взоров, я могу подремать. Но когда небо голубое, а поверхность моря гладкая, я похож на лезвие клинка, негнущееся, недоступное. Некоторые люди пытаются до меня добраться. Они садятся на свои корабли, поднимают паруса и отдают себя во власть ветра. Они вольны плыть месяцами, все равно, засыпая каждый вечер без сил, они просыпаются и видят, что я на том же самом месте. Они зовут, окликают меня: «Горизонт! Далекий Горизонт!» Однако я остаюсь, где был, между небом и морем, тонкий, как лезвие клинка, единственный барьер, который нельзя взять.
Из-за того, что я так далеко, люди рассказывают обо мне всякие небылицы. Они говорят, что я похож на паука или что я — опущенное веко, сквозь которое проникает зеленый луч взгляда. Одни рассказывают, будто я — шрам от давней раны, когда море отделилось от неба, другие — что я в середине небольшой дверцы, пройдя через которую попадаешь в другой мир, не в пример более прекрасный и безмятежный. Некоторые, любители прихвастнуть, уверяют даже, что добрались до меня. Однажды рано утром они, мол, отправились прямо ко мне на самолете. Когда они приблизились, небо низко опустилось, соединяясь с морем наподобие потолка. Кружилось множество морских птиц, и раздавались раскаты грома.
