Юрий Мамлеев - Блуждающее время
А Юлик тем временем продолжал в исступлении бродить по Москве, не решаясь близко подойти к «заброшенному строению», чтобы вдруг не увидеть мертвое лицо своего отца и не увлечься этим.
В остальном события развивались тупо. Милиция, к примеру, только через неделю обнаружила труп Крушуева: соседи почему-то считали, что Крушуев уехал. Труп, естественно, уже разлагался, и как-то по-стариковски, но медленно. И с ходом дела тоже не спешили. Отсутствие Павла тоже стало беспокоить не сразу. Заходил Черепов, потом Егор, много раз звонили «свои», друзья – но вроде не чувствовалось ничего особенного. Почти каждый из «своих» имел особенность «пропадать» порой на два-три-четыре дня, а то и больше. А близкие родственники Павла вообще жили в Сибири, неизвестно где.
Но потом все закрутилось с невиданной быстротой, но развивалось параллельно, не пересекаясь. Юлика задержали в детском садике, когда он кормил воробышков. Но арестовали его только по обвинению в убийстве профессора, доктора наук Крушуева, не больше. С исчезновением Павла Далинина его не связывали, да и он себя нарочно бережливо не выдавал. На Павла же поступил сигнал в другое соответствующее милицейское отделение о пропаже человеков, без всякой связи с Юликом. «Пропаж» таких было предостаточно, и в «отделении» предпочитали ждать: может, вернется парень, бывает и надолго пропадают, а потом вдруг ни с того ни с сего выскакивают обратно. Осложнялось дело тем, что Боренька, ничего не подозревая, сам исчез, но только в деревню, отдохнуть от хохота захотел, и никто, следовательно, не мог проявить инициативу и дать показания о встрече некого Александра с Павлом. А от Никиты какой толк: вряд ли он осознавал, когда рисовал «человечков будущего», что происходит вокруг него, к тому же он и сам ушел куда-то еще до развязки. «Свои», конечно, пытались найти его, думали, вдруг он что-то знает или видел, но, как назло, Никита тоже куда-то делся или пропал, что, впрочем, в его случае было всегда нормально и случалось не раз. Но когда отсутствие Павла стало непривычно долгим, среди «своих» это вызвало настоящее потрясение, переворот и боль.
И те, которые знали о подлинной жизни Далинина, были убеждены – раскрылась пасть Бездны и поглотила его, случилось что-то метафизическое, не мог такой человек, как Павел, просто пасть от ножа банального убийцы или грабителя. Судьбы-то не здесь пишутся, а на Небе.
Но какова эта Бездна, поглотившая его, – сказать никто не решался, боялись конкретизировать, и в подтексте истеричных мнений так и мелькали разночтения. В милицию тем не менее звонили непрерывно и настойчиво, используя даже связи. Там даже обозлились.
– Пока трупа нет, нет и человека, – заявляли там. – Ищем, но ничего не знаем. Сводки о пропавших все время поступают… Что?.. Что?.. Да вы с ума сошли?!. Да, бывает. Бывает и труп найдут, а человек потом приходит… У нас все бывает, это вам не детские игры с логикой… Да, да, о нем все время звонят, спрашивают со всех концов… Да кто он такой, этот Павел Далинин, чтоб о нем так звонить?!. Кто он – писатель, генерал? Или какой-нибудь другой необычный человек?!! Что вы нам мешаете искать трупы?!
Таня реагировала особенно болезненно: «не уследили за мальчиком, не смогли уберечь… А ведь предупреждали, столько раз предупреждали…»
Егор был в отчаянии, пил, хулиганил и чувствовал, что, теряя друга, теряет часть себя. Тамара Ивановна, родственница, целыми ночами при свечах гадала на Павла. И выходило такое, что однажды ночью, взглянув, как легли ее особые специальные карты, упала в обморок. Она бы могла отдать Богу душу, если бы не кот, который стал лизать ее губы и щеки, и она вовремя очнулась.
От Черепова при упоминании о Павле веяло какой-то неутоленной жутью. Одна Уленька смягчала эту жизнь своей жалостью к Павлу и страданием по нему.
Но в конце концов по поводу всего этого прозвучало где-то замечание Орлова, что самое страшное случается, когда человек принимает себя за индивидуальное существо, за «человека», скажем, – последствия, и даже возмездие за такое понимание неотвратимы.
Марина, естественно, соглашаясь с этим, позвала Таню, и они вместе встретились с Егором, пытаясь хотя бы его образумить: не искать своих двойников, разбросанных по всему чудовищному и холодному пространству времени, ибо ничего это в сущности не изменит, потому что главное изменение должно произойти в нем, в настоящем, «здесь и сейчас», чтобы осуществить прорыв в свое Вечное Я, в действительное бессмертие, в Абсолютную Реальность, по ту сторону от космического пожирателя и пляски «обезьяньих форм» и масок.
– Себя любимого вы не жалеете, Егор, – добавила Таня. – Тут, по эту сторону, одни триумфы и смерть, там – все иное, но, по крайней мере, там – вы неуничтожимы в принципе, а не то что в разных длительных парадизах и уютных райках с пародией на вечность…
Одним словом, это было продолжение старого «разговора».
Но Егор, мучимый алкоголем и исчезновением друга, впал чуть ли не в истерику и твердил свое:
– Да, да, я хочу этого, хочу, чтобы в этой комнате, или в моем сознании, появились все мои ближайшие воплощения. Мои ближайшие жизни, все мои лица окружили бы меня, опьянили, избили, надорвали вопреки другому пространству и времени, обезумили бы меня… Я хочу этого… Я хочу видеть себя везде…
– Да невозможно ведь это, – прервала его Марина, – как раз только поднявшись вверх по вертикали, в Запредельное и Вечное, вы можете увидеть с той позиции все свои жизни внизу… Но зачем вам тогда знать эти шутовские существования?
– Я хочу знать тайну миров… Зачем они тогда, если они шутовские?..
– Егор, это вопрос истинный, но вы не с той стороны к нему подходите…
Егор еще больше напился, но сказал, что подумает…
А Боренька все не появлялся и не появлялся: ушел в свою деревню. Там хохот его принял иное измерение: смешили его теперь в основном животные, их вид казался ему до безумия нелепым. Особенно надрывался он при виде черного козла.
Одна старушонка, ходившая в ведьмах и не раз зимой летавшая на метле, что деревенские никогда не отрицали, «сами видели, вопреки глупой науке», предупреждала Бореньку: «Смотри, сынок, как бы Сам на тебя не обиделся… из-за черного козла… Он его любит и им порой оборачивается, но не для смеха… Он, Сам-то, вообще не обидчивый, но мало ли чего… Береженого, как говорится… ох… ох… ох…»
А Боренька хохотал, не удерживался…
И все-таки надо было найти Безлунного, Тимофея Игнатьича. Принимали его, как известно, за всякое: фантом ли он, оборотень ли, пришелец, просто ученый человек со средневековыми науками или, наконец, лихой умелец со знаниями, ходившими сто тысяч лет до нас, – мнения были разнообразны. Адреса, конечно, не было, да и какой тут адрес такому. У него адресов, сгоряча говорили некоторые, может быть, на дню штук двести бывает, и не все из нашего мира. Опять же не видел его почти никто, все больше разговорчики по телефону, странные и мистически назойливые. В сновидениях его, правда, больше видали. Даже «фамилия» его вызывала подозрения. Раз «безлунный», говорил Егор, то, значит, не идет путем предков, путем Луны, как почти все смертное человечество, но и, естественно, путем Солнца, путем богов, также не похоже: просто без Луны он, без предков, один болтается во Вселенной, и безобразничает.
Искали, искали его, а Безлунный сам позвонил – Марине.
– Пропал Паша, знаю, знаю… как не знать, – раздался в трубке его, на сей раз добродушный, голос.
– Тимофей Игнатьич, встретиться бы надо, – ответила Марина.
– Это вполне нам доступно, ласточка. Выходи прям щас из дому, в садик, что у вас сбоку, – прозвучал Безлунный.
Марина выбежала. Она всего-то раза два видела Безлунного (в земной его форме), но сразу признала – такого сразу отличишь! И это несмотря на то, что Безлунный в чем-то действительно изменился, словно принял чуть-чуть другую форму. Такой же толстенький, приятный старичок, глаза стали отдавать мучительной голубизной, и вообще было что-то тихонечко не то. Это было чуть-чуть неприятно.
Сели на скамеечку, кругом – собачки, детский смех.
– Что с Павлом? Где он? – сразу спросила Марина.
Безлунный повернул к ней свое круглое лицо, глаза из глубины своей выглянули прямо на нее – и Марина тут же поняла, что он не знает.
– Не знаю, не знаю, дорогая Марина Дмитриевна. Я не Господь Бог, к примеру.
Марина молчала.
Безлунный взглянул на верхушку деревьев и процедил как будто даже в сторону:
– О провалах в прошлое и в будущее… Я могу знать место, время, когда это может быть, но не знаю «куда», в какую точку прошлого или будущего. Не я же всем этим управляю. Но все-таки… Может, хотите прокатиться туда-сюда?
Марина рассмеялась.
– Хотите разрядить некоторое напряжение между нами?
– Шучу, шучу, Марина Дмитриевна… Слабость такая: никак не могу избавиться от своих шуток, во всех смыслах. Знаю: вы далеки от всей нашей суеты. Но смотрите: сами-то не пропадите. А наша-то суета великая! – вдруг взвизгнул Безлунный, голубые глаза его расширились и совино повернулись на Марину. – Вам этого не понять! В теле-то, в форме, вами проклятой, в виде существа, страшнее, ответственней, таинственней быть, чем там – и он указал на Небо, – в стране Чистого Духа и Чистого Бытия. Вот так-то! Пусть я мерзок, похотлив, блюю от злобы, как все люди, хочу жить бесконечно здесь, в мирах, а не там. Пусть хоть все грехи человеческие, тошнотворные, смрадные, змеиные копятся во мне – но путешествовать по мирам буду!
