Игорь Всеволожский - Ночные туманы
— Значит, пока они берегли вашу гнусную собственность, они вам были нужны, а когда надобность миновала, вы поступили, как варвар, — сказал адмирал с нескрываемым презрением. — Собака у вас, Строганов?
— Так точно.
— Если вам трудно будет кормить, определим на котел. А о вашем, Лазурченко, поведении, недостойном высокого звания коммуниста, мы поговорим в горкоме.
— Тоже мне, напугал, — нагло сказал прораб.
— Строганов, вызовите караул, — очень спокойно приказал Сергей Иванович.
Прежде чем я успел выйти из кабинета, Лазурченко попятился, загородил собой дверь, задом толкнул ее и исчез.
— Дом — собственность, и сад — собственность, жена — собственность, фикус — собственность, — поглядел ему вслед адмирал. — Вот и расцветают на почве собственности подобные махровые типы. Вы свободны, Строганов. Простите, что оторвал вас от дела. Как собаку назвали?
— Вестой.
— Идите.
На катере Весту сразу же полюбили, особенно после того как я рассказал о ее злоключениях. Матросы приласкали ее, и она стала членом нашего экипажа.
Адмирал увидел собаку, придя к нам на катер.
— А-а, Веста! Красавица. А прораб Лазурченко, — сказал он, — высоких имел покровителей… в масштабе нашего города. Еще бы! Настроил им дач за казенный счет… да и себя не обидел. Горком вывел всю братию на чистую воду…
Но он был живуч, Лазурченко. Мне привелось с ним встретиться еще один раз. В свободное время я брал Весту в город, и она терпеливо, насторожив уши, ждала меня возле библиотеки. Потом я заходил в «Гастроном», покупал колбасы, и мы устраивали пиршество на Приморском бульваре. Веста не боялась никого и ничего, кроме «пикапов». Очевидно, призрак смерти остался навсегда в ее памяти в виде этой скромной машины. Встречая «пикап», она пряталась. И успокаивалась, когда он был далеко.
Однажды в дальнем углу бульвара, неподалеку от ресторана «Волна», я услышал начальственный окрик:
— Альма, ко мне!
Веста вся ощетинилась, зарычала.
— Альма! Кому говорят? Ко мне, стерва!
Это был Лазурченко.
— У-у, чтоб тебя разорвало…
Веста угрожающе зарычала.
Он на меня замахнулся.
Веста прыгнула и укусила его. Шерсть у нее встала дыбом. Она вся дрожала от ненависти. Я с трудом отозвал ее. Закрыв руками лицо, Лазурченко удирал на ломающихся ногах, бормоча проклятия.
Адмирал учил нас тому, чему сам неуклонно следовал.
— Обойдись ты с матросом грубо, — говорил он, — озлобишь его и ожесточишь, потом приводи его в равновесие… Теплое слово, забота смягчают горе, обиду, несправедливость.
Он интересовался, что мы читаем. Заговаривал то о последних зарубежных романах, то о только что вышедших мемуарах флотских героев. Как-то спросил меня:
— Вы никогда не бывали в доме Чехова в Ялте? Обязательно съездите, обязательно.
Однажды в столовой сказал:
— Приехал ленинградский театр на гастроли. Я бы всем посоветовал… Играют Шекспира, Островского…
Я пошел на «Ромео и Джульетту». Джульетту играла… Т. Л. Иванова. Я взял билет в первом ряду. Она была прелестной Джульеттой.
Какой-то человек вышел в антракте из-за кулис и попросил меня зайти после спектакля в уборную Т. Ивановой. Я зашел. Тома спросила, как я живу. Я сказал: превосходно. Поговорили о том о сем. Вдруг она предложила:
— Мы можем начать все сначала.
Я вспыхнул:
— Не стоит.
— Почему? — удивилась она (ей показалось, что она меня осчастливила).
— Слишком дорого мне стоило.
— Дорого?
— Ты понимаешь, что я не о деньгах.
Она поняла.
— Где твой ребенок?
— В Череповце, у родителей. Он такой презанятный, они в него влюблены… Ты проводишь меня до гостиницы?
— Нет. До гостиницы всего два шага.
Не постучавшись, вошел здоровенный Ромео, без парика, с блестящим от вазелина лицом.
— Ты еще не готова, а я до смерти хочу жрать.
— Я сейчас, — заторопилась Тамара.
Ромео поглядел на меня неприязненно.
Я поднялся и попрощался с маленьким Томом. По всей вероятности, навсегда.
Пришел домой — меня встретила, стуча хвостом, Веста. Она подпрыгнула, взвизгнула, пыталась лизнуть.
Глаза ее выражали беспредельную преданность.
— Эх ты, милая. — Я прижал ее остроухую голову. Она замерла, почувствовав ласку. — «Славный народ собаки», — сказал о вас Чехов. Только сволочь, подобная всяким Лазурченкам, способна давить вас колесами.
Я получил весной отпуск и, оставив Весту на попечение матросов, поехал навестить маму. Она гостила в Таллине у деда и бабки. Они обменяли на Таллин свою комнату на Чистых прудах. Древний город встретил меня крупным дождем. В солнечном свете дождинки казались драгоценными камнями. Они переливались в сиреневых зарослях у подножия Вышгорода. Высоко вверх, к облакам, уходили крепостные стены замка.
Дед и бабка жили на дальней окраине. Там, куда ни глянь, виднелось пупырчатое от дождя море. Чернел ажур кранов и мачт.
Дед оживленно рассказывал, что старые моряки создали музей Балтики. Он читает здесь лекции по истории флота. Дед показал на окно, за которым виднелось море:
— Это тебе, брат, не Чистые пруды!
Бабка стала почетным гостем у пионеров. Она рассказывала им о героях Конармии. (Какой-то расторопный журналист уже записывал воспоминания бабки, чтобы издать их в детском издательстве).
Дед с интересом расспрашивал о катерах. «Вот видишь, говорил тебе, что флот будет, я как в воду глядел».
Он с одобрением поглядывал на мои погоны: я продвигался. Бабка и мать накрывали на стол:
— Гости обещали зайти, на два дня приехали в Таллин, — в один голос сообщили они.
— Кто такие?
— Увидишь и познакомишься.
Тут как раз позвонили. Вошел седой человек во флотском кителе без погон и за ним… за ним — Лэа!
— Познакомься, Юрище. Капитан Коорт. Он спас мне жизнь двадцать лет назад. А это дочурка его.
— Лэа! — воскликнул я.
Дед удивился:
— А вы разве знакомы?
За стол усадили нас рядом. Дед и Коорт вспоминали, как были вместе на островке, где даже камни от бомбежки горели.
— «Смелому» и подвигу его моряков посвящен стенд в музее, — сказал дед. — И вы там есть, Юлиус. Достали вашу фотографию. Жаль, что «Смелого» распилили какие-то остолопы. Я бы им морду набил. Он бы и по сей день стоял у вас в парке. Так же, как у тебя, Юра, в части стоит катер Гущина.
Лэа спросила, как я живу.
— Хорошо, — сказал я.
— Всем довольны?
— Всем доволен.
— Очень рада за вас.
Сама она была невеселая. Я не решился спросить, как она живет со своим Андресом. На лице ее то и дело появлялось детское выражение, напоминавшее девчушку на мостике «Смелого».
После обеда мы вышли к морю. Дул теплый ветер. На кораблях, стоявших на рейде, загорались огни. Замигал маяк. Пахло сиренью. Я рассказал, что хотел разыскать ее тогда в Ялте.
— Пожалуй, хорошо, что не разыскали.
— Да, я понимаю: Андрес…
— Андреса больше нет. Я вдова.
Лэа в тот же вечер уехала в Пярну. Я готов был поехать за ней, но не решился сказать ей об этом. Я проводил ее к остановке автобуса.
— До свидания, — сказал я.
И услышал:
— Прощайте.
Я вновь терял ее. Шумели деревья. Море билось о берег. «Прощайте…»
Я чуть было не толкнул капитана первого ранга, он шел мне навстречу. Я отдал честь, извинился. Лицо его показалось мне очень знакомым. И вдруг я вспомнил: Пярну, эсминцы на рейде, ярко освещенный ресторан «Ранна-хооне». Ну конечно же это он!
— Прошу разрешения обратиться, товарищ капитан первого ранга. Ваша фамилия Пегасов?
— Так точно, — остановился офицер, недоумевая. Он, конечно, меня не узнал.
— Простите, что вас беспокою. Но именно вы когда-то сказали мне в Пярну: «Если любишь море, то ничего сложного нет. Флоту люди нужны…»
— Юра Строганов? — оживился Пегасов. — Значит, стал-таки моряком? Балтиец?
— Нет, черноморец.
— На чем плаваете?
— На катерах. Мечтаю перейти на новые.
— Молодец! Поздравляю.
Он крепко пожал мне руку. Мы пошли рядом. Оказалось, Пегасов хорошо знает деда. Он сказал:
— Очень рад, что встретил вас моряком!
Глава десятая
Шли годы. Однажды помощник командира одного из катеров тяжело заболел. Офицера отвезли в госпиталь, и надежд на его скорое возвращение не было. Конечно, много желающих было занять его место. Но может быть, потому, что мы отлично стреляли торпедами и вышли на первое место, может быть, потому, что добились звания отличного экипажа, выбор адмирала пал на меня.
Я давно решил: буду трудиться, трудиться, выходить в море один, пять раз, пятьдесят пять раз выходить в море — и наступит день, когда меня вызовут в кабинет к адмиралу и он скажет: «Старший лейтенант Строганов, вы заслужили право служить на новом катере».
