Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
— Бери, не смущайся, мы свои люди. В долг без отдачи. Будет нужно еще, дай знать, только осторожно.
И Бриху стало жить легче.
Другой счастливый случай столкнул его с Индрой Бераном. Они встречались мимоходом в каком-то студенческом кружке до оккупации и теперь сразу узнали друг друга. До войны Индра жил в студенческом общежитии, после сентябрьских студенческих беспорядков тысяча девятьсот тридцать девятого года, вместе с группой других студентов, попал в концлагерь Ораниенбаум. В тысяча девятьсот сорок втором году его выпустили, и теперь он работал по тотальной мобилизации на стройке туннеля. Брих напрямик рассказал ему все о себе, и, видимо, эта доверчивость побудила Индру предложить ему занять, «бис кригсэнде»[20], как тогда говаривали, продавленный диван в комнатке домика, укрывшегося среди большого сада, где до сих пор и живет Индра. Брих наконец смог вздохнуть спокойно: спасен!
Дни и ночи он валялся на скрипучем диване, стараясь возможно реже выходить из дому, читал Достоевского, спал, а когда спускались сумерки, равнодушно глядел в окно на засыпающий сад и терзался бездействием и нечистой совестью. Перечитав все книги на этажерке, он однажды выкопал в старом сундуке под крышей «Капитал» Карла Маркса и «Государство и революцию» Ленина. Брих сделал попытку вчитаться в «Капитал», продираясь через страницы сложных экономических рассуждений, но тревога и ожидание не дали ему сосредоточиться на этом нелегком материале.
Хотелось выйти на свежий воздух и добивать подлый строй, укравший у него пять драгоценных лет жизни. «Я мог бы уже закончить университет», — со злобой думал Брих. Он накопил в себе достаточно жгучей ненависти к нацизму, и эта ненависть звала к действию, требовала отважных поступков.
Индра вскоре обнаружил, что Брих рылся в сундуке, нахмурился и выругал его неосторожным дурнем. Он был скуп на слова, недоверчив, но по беглым намекам, которыми он прощупывал Бриха, тот понял, что сам Индра не ждет освобождения сложа руки. Ничего определенного Индра, разумеется, не говорил.
Позднее Бриху почти наверное стало ясно, что Индра работает в подполье. По вечерам Индра уходил, возвращался, когда Брих уже спал, утром был сонный и злой как черт, ругался, натягивал на себя тряпье и ехал на работу в туннель.
Иногда кто-то стучал в дверь, и Индра просил Бриха пойти прогуляться в сад. Это было унизительно, но Брих повиновался. О чем они там шептались? И за кого он меня принимает? Значит, не верит мне? После одного из таких случаев он напрямик попросил Индру:
— Примите меня к себе, я хочу работать с вами.
Индра долго молчал, осторожно беседовал с Брихом, далеко за полночь, и не сказал ни да ни нет. Только спустя месяц он дал положительный ответ.
— Ладно. Но я тебя не неволю. Прежде подумай, во что ты ввязываешься. Не жди, Франта, романтики и эффектных подвигов. Из-за этого мы уже потеряли немало хороших людей, это теперь пройденный этап. Если не чувствуешь себя готовым и не находишь в себе достаточно терпения и дисциплины, лучше скажи заранее, пока ты не наделал глупостей, которые принесут беду тебе и другим.
Так все и началось. Брих горел жаждой опасных подвигов, но вскоре ему пришлось разочароваться. Он так никогда и не узнал руководства организации, познакомился только с двумя людьми, да и то знал только их подпольные клички. Ему давали смехотворно мелкие поручения, которые казались ничтожными, детскими, игрушечными, недостойными его зрелой ненависти. Брих выполнял их образцово, без отговорок, и все ждал чего-то более крупного. Что же, не доверяют они ему?
Индра пожимал плечами и молчал. Брих воображал, что будет по меньшей мере взрывать мосты, с бешено бьющимся сердцем прятаться под железнодорожной насыпью, сжимая в руке динамитную шашку, ходить с заряженным револьвером, стрелять и скрываться… Может быть, его схватят… о-о, тогда он сумеет проявить отвагу и стойкость! Недешево достанется он нацистам! Но вместо всего этого ему поручали какие-то пустяки и педантически требовали их точного выполнения; видимо, это были мельчайшие и незначительные детали крупной операции, которую он даже не мог представить себе в целом. У Бриха все время было досадное ощущение, что главное делается без него, другими, где-то за его спиной. Несмотря на это, он никогда не жаловался и продолжал работу. Однажды подполью понадобилась крупная сумма денег. Брих предложил достать ее из надежного источника. Не ожидая согласия, он обратился к Ондржею. Тот легко угадал по уклончивым и загадочным ответам товарища, для чего нужны деньги, усмехнулся и, не моргнув глазом, дал нужную сумму.
— Бери, бери, герой, — весело сказал он. — Да смотри береги голову. Бери, не отказывайся, пусть хоть раз этот мусор пойдет на хорошее дело. И курево возьми тоже.
Он насовал в карманы Бриха пачки сигарет, предназначенных для лазарета, шоколад, бутылку хорошего рома и еще что-то съестное.
По дороге домой Брих решил, что нельзя все это сразу выложить перед Индрой: могут возникнуть ненужные подозрения. Он сложил подарки в чемодан и вынимал их постепенно. Но сомнения у Индры все же возникли.
— Откуда это у тебя? — хмуро спросил он.
— Не беспокойся, от одного приятеля. Он надежный человек и даже не знает, где я живу и с кем делюсь.
Индра ворчливо возразил, что не желает, чтобы грязные лапы спекулянтов касались того, за что другие рискуют головой. Но сигареты он иногда брал и курил с жадностью заядлого курильщика. Скорей бы все это кончилось! Больше ничего Индра не сказал, и серые осенние дни, дни без особых тревог, потянулись дальше. Индра раздобыл Бриху фальшивое удостоверение личности и трудовую книжку с отметкой, так что теперь можно было выходить на улицу. Жизнь сразу стала легче. Так Брих и жил — «бис кригсэнде»…
В конце ноября, бродя по городу, он случайно познакомился с Иреной. Тривиальное знакомство на трамвайной остановке. Их представил друг другу школьный товарищ Бриха, работавший на том же заводе, где Ирена. Оказалось, что Брих ездит на том же номере трамвая, что и эта светловолосая девушка. Может быть, и не на том же, кто знает? Может, Брих просто вскочил за ней в уже тронувшийся вагон, движимый неясным стремлением не потерять ее из виду? Он уже не помнит, как было дело. В трамвае у него не хватило двадцати геллеров. Он мучительно шарил по карманам в присутствии этой девушки, потом начались длинные объяснения с кондуктором на глазах у забавлявшихся пассажиров, и Брих уже опасался, что придется вынуть фальшивое удостоверение личности. Но девушка рассмеялась и взяла для него билет. Он смущенно распрощался, побагровев от стыда, и с сожалением глядел вслед уходящему трамваю. Она стояла на задней площадке, и ее пышные русые волосы ярко выделялись даже при слабом свете. Кажется, она помахала ему рукой. Брих тоже помахал и разочарованно сказал себе: вот и все. Что ж поделаешь!
Нет, не все! Было ли это случайностью? Суеверные люди говорят — рок, судьба. Так или иначе, через два-три дня Брих и Ирена снова увидели друг друга под вечер на людной улице и радостно поздоровались, как старые знакомые.
— Это вы? — в один голос воскликнули оба и рассмеялись. Брих и в сумерках заметил, как она хороша. В радостном изумлении он смотрел на девушку, идущую рядом. Обоим не хотелось расставаться. Они зашли в плохонькое кафе и там, у пустого столика, за чашкой пахнущего желудем суррогатного кофе, Брих услышал протекторатную одиссею Ирены. Она учится в консерватории, питается кое-как, квартирует у ворчливой старухи, где приходится ходить чуть не на цыпочках. Их трое в одной комнате. Она — приезжая, из Яворжи, ее отец — мастер стекольного завода, у нее есть брат Вашек, который вечно спорит с ней. Ирена обрадовалась, что Брих любит музыку, и они тотчас рассказали друг другу о своих вкусах и пристрастиях: «Знаете симфонию ре минор Цезаря Франка? А Шопен! А Моцарт! Моцарта я играла еще девчонкой в Яворжи, а Бетховена все еще не решаюсь…»
Брих смотрел на нее: с каким увлечением она говорит, даже морщит при этом лоб, какая она живая и темпераментная!..
Сладкая дрожь возникала в сердце и пронизывала все существо Бриха.
Девушка пожаловалась, что ей приходится тотальничать на заводе в Высочанах: мобилизован ее год рождения — тысяча девятьсот двадцать четвертый. Она крепит металлические вентили на шлангах авиамоторов, работает посменно. Мерзкое занятие для пианистки — днем и ночью болят пальцы. Вся работа — пять повторяющихся движений: надеть крышечку и завернуть ее ключом. Сколько этих проклятых шлангов проходит каждый день через мои руки! Ненавижу их и то гнусное блюдо, кровь с картофелем, которым нас кормят в заводской столовке. Прямо тошнит от него! Хорошо, что иногда днем прилетают гости и начинают выть сирены. Бежим в поле, там сыро и холодно, моросит дождь; прятаться в туннеле под насыпью — не большое удовольствие, но хоть ненадолго избавляешься от этих шлангов и от противного мастера. Этот плешивый кот все старается прикоснуться ко мне. От него пахнет затхлыми кожами… А руки мои так и просятся на клавиши! Жить, жить по-человечески! Когда все это кончится? Проклятая немчура!
