Татьяна Буденкова - Женская верность
Вот и корни образовались. Семья уходила корнями в Сибирскую землю. На Лысой горе, на отведенном под кладбище месте, бабушка Прасковья нашла вечный покой в окружении внучки и трёх правнуков.
Прошел год. Наташка окончила первый класс. Училась хорошо. Ещё пыталась научить писать Устинью. И та старательно выводила буквы. Так, что научилась расписываться, и теперь, получая получку, вместо крестика писала: "Родкина". На этом её учёба закончилась, но даже таким умением Устинья очень гордилась. Сама свою фамилию писала, собственноручно!
А ещё через полтора года Тамара родила Илье ещё одну дочь. Назвали девочку Еленой. Такие красавицы бывают, наверное, только в сказках. Большие зелёно-синие глаза, голубые белки, длинные чёрные ресницы и роскошная русая копна волос. Матовая кожа светилась как лучший воск. Дар этот родительский или божий, остался ей на всю жизнь.
А жизнь, тем временем, текла своим чередом.
Подошла очередь, и Илье дали двухкомнатную квартиру в новом панельном доме.
Новая, отдельная двухкомнатная квартира, с окнами на солнце. Отчего же нет радости? Кому ещё такое счастье привалило?
Перевезли из маленькой комнатки в бараке немудрёное имущество. И сразу стало видно, что имущества-то нет. Кровать с панцирной сеткой. Старый шифоньер, тумбочка, да две детских кроватки. Зарабатывал Илья хорошо. Как-то в один из выходных дней, когда вся родня собралась у Устиньи, кому-то пришла в голову идея: съездить в Москву, и столицу повидать и заодно телевизор Илье купить. Уже на следующий выходной был готов план. Поедут Петро с Еленой, возьмут с собой Татьяну, да Тамара, возьмёт с собой Устинью. Наталья уже Москву видала, когда с Акулиной ездила. А Илью с работы не отпустили.
И вот уже колеса отбивают нехитрый такт. За окном проносятся поля и перелески. Устинья неотрываясь смотрит в вагонное окно. Дорога сюда помнилась так, будто только вчера громыхал на стыках товарный вагон и… Тихон сидел у щёлки в стене. Да, весь этот мягкий купейный уют отдала бы она за одно вернувшееся мгновение той трясучей дороги.
По купе разносили чай, суп и винегрет в железных мисках. А на станциях бабушки продавали горячую варёную картошку, укутанную так, чтоб не остыла, и малосольные огурчики. Ехали с удовольствием. Все было в новь. И новые города, проплывающие за окном, и бескрайние поля, и мелькающие в ночи огни полустанков. А когда наступала вечерняя пора, и в вагоне загорался приглушенный ночной свет, все примолкали. Мерное покачивание и перестук колёс навевали каждому свои мысли. Дремотное нечто уносило каждого в свой мир грёз.
Москва встретила суетой магазинов и величием соборов. Жить поселились все у сестры Петра Попова — Валентины Солдатовой. Сразу после того как Петро женился на Надежде, его сестра Валентина вышла замуж за служившего в Красноярске Алексея Солдатова, коренного москвича. И когда служба окончилась, молодые уехали на родину солдата. С тех пор все родственники, их знакомые, друзья и знакомые знакомых, приезжая в Москву, останавливались у Солдатовых. Так продолжалось все следующие пятьдесят лет. Когда у Валентины выросла дочь Ирина, то статус по наследству перешел к ней.
Расписание было жестким. Первым делом все пошли на выставку народного хозяйства — ВДНХ. Целый день ходили из павильона в павильон. Ноги гудели, от впечатлений рябило в глазах.
— Мам, глянь, яблоки прям вдоль аллеи, где идем, растут.
— Тамара, не зарься, кислые они, — Устинья устала и хотела быстрее вернуться домой. Однако молодежь была неугомонна. Петро и Тамара, перебивая друг друга, хотели зайти ещё туда, туда и туда вот. Елена относилась ко всему спокойно. А Татьяна, пользуясь отпуском по полной программе, выясняла, какое мороженое они ещё не пробовали.
— Ух! — Тамара, встав на цыпочки, всё-таки сорвала яблоко. Аккуратно вытерев его о бок платья, откусила…
— Прямо жаль, что нет фотоаппарата! — Петро и все остальные смеялись от души.
Выйдя с выставки, зашли в магазин. В этом царстве невиданных яств и огромных стеклянных витрин все растерялись. Ходили гуськом друг за другом и прикидывали чего бы такого попробовать. И тут Тамара выбрала. Это что-то было круглое, зелёного цвета, похожее на мелкие неспелые помидоры. Лежало на витрине в белых эмалированных ванночках. Стоило не очень чтобы дорого, но и не дёшево.
— Я в книжках читала, это всякие артисты и директора едят, — заявила Тамара. И, наклонившись, прочитала этикетку: "Маслины".
— Не будете вы их есть. Они солёные, — сказала Елена.
— Мам, они же ягоды. Вишь, на виноград похожи. Кто ж ягоды солит? — предположила Татьяна.
— Вы уж или берите, или пойдёмте, — заключил дискуссию Петр.
И Тамара купила двести грамм маслин, чтобы, значит, всем попробовать хватило. Не удержавшись, прямо тут же в магазине, бросила сразу несколько штук в рот. Огромные, черные глаза блеснули по сторонам в поисках мусорницы. Но, ничего такого не нашли, Тамара кинулась к выходу, все следом за ней.
— Они и вправду солёные! Хуже неспелых помидор. А ещё такие деньги дерут! — возмущалась она.
— Кто ж тебя заставлял их покупать? — не удержалась Устинья.
— Деть-то их теперь куда? Дорогие — не выбросишь. А домой нести — вдруг Валентина засмеёт, — сокрушалась Тамара.
— Ну, хватит. Вот мусорница, бросай и пошли дальше, — распорядился Петр.
Обедали в кафе. Небольшое помещение занимали автоматы, за стеклом располагались полочки, на каждой лежало по бутерброду, а при входе кассир продавала жетоны стоимостью в тот или иной бутерброд. Опускаешь жетон в прорезь, и полочка опускается, можешь брать бутерброд. Так же наливалось кофе или чай. Всем понравилось это современное заведение, так, что и про голод забыли. Здорово!
На следующий день купили телевизор. Суеты вокруг них в магазине было много. Ясно, покупка, по тем временам, даже для москвичей не дешевая. Купив всем оставшимся дома родственникам по подарку, по магазинам больше не ходили. Оказалось в Москве столько всего, что и за жизнь можно не успеть посмотреть. Поэтому торопились. А потом, везде очереди. В музеи занимали с раннего утра. Из дома выезжали с первым автобусом. Побывали и в Мавзолее. Ленин и Сталин лежали рядом. Холодный черный мрамор стен и траурная музыка навевали уныние. Но на улице светило солнце и было лето. А отпуск подходил к концу.
Лязгнули вагоны. Устинья второй раз в своей жизни покидала этот вокзал. Перрон плавно проплывал мимо окна. В приоткрытое стекло врывался людской говор и гудки поездов. Устинья оперлась руками о вагонную раму, выглянула на всю эту кишащую суету, подняла глаза к выцветшему летнему небу с клочками мелких белых барашков облаков: "А и небо-то тут с овчинку…", — как-то грустно и безжалостно сказала она. Устинья ехала в Сибирь. Домой. Ну, слава Богу, домой. Оно, конечно, в гостях хорошо, а дома всегда лучше.
Дома… Кто-то пригодился там, где родился. Кто-то попадает в такие места, о которых даже не думал. Пути Господни неисповедимы и проходят через души человеческие. Кому-то судьба начертала выбрать "дом" для будущих поколений. И тогда обстоятельства складываются так, что человеку приходится отправиться в места, где будут жить его внуки и правнуки. Невероятным, интуитивным шестым чувством Устинья понимала — продолжение их рода будет в Сибири. Она никогда не рассуждала об этом. Зачем? Чтоб наступило завтра, надо прожить сегодня. И каждый день своей жизни она жила как единственный, неповторимый.
— Лёнка, слышь, щёль?
— Слышу, мама, слышу.
— Ты пересядь-ка сюда. Щёб мне не шуметь. Ну, вот. А то всех перебудим. Кто знает, что ждет каждого из нас. Вот, удумала тебе рассказать. Может ещё и рановато, но душа требует сейчас. Еду вот в энтом мягком купе, а душа в том товарнике мается.
Устинья замолчала. Но мерное покачивание вагона да колесный перестук будили в ней воспоминания прошлых лет.
— Мам, может, в коридор выйдем?
— Нет, щёй-то меня морозит. Да и Тамарка, и Петро спят, вона как Храповицкого давят. Колеса стучат, громыхают на стыках. Садись ближей.
Мать и дочь закутались в клетчатые вагонные одеяла и устроились на одной полке. Тусклый синий свет покачивал в купе странные тени. Непроглядный ночной мрак в вагонном окне иногда взрывался грохотом встречных поездов и мельканием жёлтых огней полустанков.
— Девичья моя фамилия-то Тюрютикова.
— Мам, да что я фамилию своей бабушки не знаю? — шепотом, чтоб никого не разбудить, удивилась Елена.
— Откуль фамилия-то повелась, знаешь ли? Ещё ранее нашего отца на деревне Берендеевым отродьем кликали. Значит, шел он от рода Берендеев. А Тюрютиковых в нашем Покровском почитай половина. Дед говорил, что было в старину племя Тюрков, да двигались к нашим местам Татары, насильничали и грабили. Всё своим конникам безнаказанно дозволял. Вот наши Тюрки с князем Святославом объединились да Татар тех и разбили. А как уж Тюрки пришли в эти места, то прозвали их Бродниками, или Берендеями. К нашим местам татар не допустили. Потом часть Тюрков в Рязанских лесах осела, а часть за моря ушла, лучших мест искать. Оттуда мы голубоглазы и белокожи, как племена Святослава, но кудрявы и черноволосы как Тюрки. Из наших же мест род боярыни Морозовой. Помирая, бабка твоя Прасковья говорила мне, что пробабка она наша. Своенравна да свободолюбива. Царю-Батюшке и то не покорилась. Но оно ить известное дело, супротив ветра писать — только обрызгаться. Кто знает, поняла ли это боярыня, али как судьба по-другому рассудила, только сама-то она сгинула от царской немилости, а сына свово через верных людей среди своей кровной родни, специально для этого дела причисленных к простолюдинам, спрятала. А чтобы отыскать можно было, да род не затерялся бы, кликать велела потомком Тюрков, народ потом уж так и звал — род Тюрютиковых…
