Габриэль Маркес - Сто лет одиночества
Вначале Фернанда помалкивала о своих родителях, но со временем стала сотворять образ идеального отца. Она говорила о нем за столом как о существе необыкновенном, чуждом всяким мирским заботам и чуть ли не как о святом. Аурелиано Второй, удивленный столь безудержным восхвалением своего тестя, не мог удержаться от соблазна отпустить за спиной жены колкость в его адрес. Остальные домочадцы от него не отставали. Даже Урсула, главная хранительница мира в семье и втайне страдавшая от самых пустячных раздоров, позволяла себе иной раз заметить, что ее праправнук непременно будет Папой, потому как он «внук святого и сын королевы и скотокрада». Несмотря на легкое подтрунивание над дедом, дети привыкли считать его неким сказочным волшебником, который посвящает им в письмах трогательные стихи и присылает к Рождеству такие большие ящики с подарками, что они едва не застревают в дверях. Эти ящики были, можно сказать, последними «прости» родового имения. Из статуй и камней в детской был сооружен алтарь с образами святых в натуральную величину, чьи жутковато мерцавшие стеклянные глаза заставляли принимать их за живых, а искусно расшитые шерстяные одежды не шли ни в какое сравнение с самыми нарядными костюмами жителей Макондо. Мало-помалу траурное великолепие старинного мертвого дома перекочевало в светлый дом Буэндия. «К нам уже перевезли весь фамильный склеп, – замечал иной раз Аурелиано Второй. – Не хватает только плакучих ив да надгробий». Хотя в ящиках никогда не оказывалось ничего такого, что можно было бы назвать игрушками, дети весь год ждали декабря, потому что непредсказуемые дары из прошлого всегда будили любопытство. На десятое Рождество, когда маленький Хосе Аркадио собрался было ехать в семинарию, от деда привезли – гораздо раньше, чем в былые годы, – огромный ящик, старательно забитый гвоздями и обмазанный смолой, предназначенный вместе с обычным конвертом, который был надписан острым дедовским почерком, высокочтимой сеньоре Фернанде дель Карпио де Буэндия. Пока она читала в спальне письмо, дети в нетерпении стучали по ящику. Как обычно, вместе с Аурелиано Вторым они соскоблили смолу, вытащили гвозди, выгребли опилки и обнаружили в ящике длинный свинцовый сундук на медных винтах. Аурелиано Второй открутил все восемь винтов перед сгоравшими от любопытства детьми, поднял свинцовую крышку, отшатнулся и быстро оттолкнул детей в сторону: перед ним лежал сам дон Фернандо в черной одежде с распятием на груди, кожа на лице и руках была уже попорчена тлетворной гнилью, а вокруг головы в пенном смраде булькали и взрывались живые жемчужины.
Вскоре после рождения Ренаты Ремедиос правительство вдруг вознамерилось отметить юбилей полковника Аурелиано Буэндии в связи с очередным празднованием Неерландского мира. Это правительственное решение до того не вязалось с официальной политикой, что полковник бурно запротестовал против всякого чествования. «Впервые слышу слово "юбилей", – сказал он. – Но, кроме издевки, оно ничего означать не может». Его тесная ювелирная мастерская заполнялась ходатаями. Снова явились намного постаревшие и намного поважневшие правоведы в темных костюмах, которые в былые времена черным вороньем кружили над полковником. Когда он их увидел и вспомнил, как они в последний раз приезжали заставить его утопить войну в грязи, он не мог стерпеть цинизма их хвалебных речей. И велел им убираться восвояси, твердо заявив, что он не национальный герой, как они говорят, а ремесленник, не желающий ни о чем вспоминать и мечтающий об одном: помереть в забвении, в работе и в нищете среди своих золотых рыбок. Больше всего его возмутило известие о том, что сам президент Республики хочет присутствовать на торжественном акте в Макондо, чтобы вручить ему орден Особых Заслуг. Полковник Аурелиано Буэндия велел передать президенту – слово в слово, – что будет с великим нетерпением ждать этой запоздалой, но приятной возможности всадить в него пулю – и не в отместку за произвол и безделье, а за неуважение, проявляемое к старцу, который никому не сделал ничего плохого. Угроза была произнесена таким тоном, что президент Республики в последний час отменил поездку и послал ему орден со своим личным представителем. Полковник Херинельдо Маркес, со всех сторон осаждаемый просьбами о содействии, почти забыл про свой паралич, чтобы угомонить старого товарища по оружию. Когда тот увидел кресло-качалку, которую тащили четыре человека, а на ней среди подушек – своего друга, разделявшего с ним все победы и поражения с самой юности, то ни секунды не сомневался, что полковник Херинельдо Маркес решился на этот подвиг, чтобы изъявить ему, полковнику Аурелиано Буэндии, свою солидарность. Но, узнав истинную причину визита, велел вынести гостя из мастерской.
– Поздно я убедился, – сказал он, – что зря не дал тебя расстрелять.
И юбилей был таким образом отпразднован без участия кого-либо из членов семьи. По случайному стечению обстоятельств праздник совпал с карнавальной неделей, но никому не удалось разубедить полковника Аурелиано Буэндию в том, что такое совпадение не было специально предусмотрено властями – якобы ему назло. В своей одинокой мастерской он слышал, как за окном играл военный оркестр, как грохотал артиллерийский салют, радостно звонили колокола и люди говорили хорошие слова возле дома, когда улице присваивали его имя. На глаза ему навернулись слезы возмущения и бессильной ярости, и впервые после поражения стало горько оттого, что уже нет былого молодого задора, чтобы устроить кровавую бойню и начисто стереть с лица земли режим консерваторов. Еще не замолкло эхо праздника, когда Урсула постучала в дверь мастерской.
– Не мешайте, – сказал он. – Я занят.
– Открой, – настаивала Урсула, не повышая голос. – Это к празднику не относится.
Тогда полковник Аурелиано Буэндия поднял щеколду и увидел перед собой семнадцать мужчин, внешне очень разных, всех типов и мастей, но с общим для всех видом одиноких людей, таких, каких на всей земле не сыщешь. Это были его сыновья. Не сговариваясь заранее, не зная друг друга, они прибыли из самых отдаленных мест побережья, привлеченные слухами о громком чествовании отца. Все с гордостью носили отцовское имя Аурелиано, у всех были разные, материнские, фамилии. За три дня, проведенные ими в доме, они – к удовольствию Урсулы и возмущению Фернанды – все перевернули вверх дном, как на войне. Амаранта нашла в старых бумагах счетоводную книжку, где Урсула записала имена и даты рождения и крещения всех своих внуков, и добавила к их месту появления на свет новые адреса. Подобный список вполне позволил бы проследить маршруты двадцатилетней войны. Можно было бы восстановить все местные ночные вылазки полковника, начиная с той поры, когда он выбрался из Макондо во главе двадцати парней, подняв с бухты-барахты мятеж, до его последнего возвращения в одеревенелом от засохшей крови плаще. Аурелиано Второй не упустил случая устроить в честь двоюродных братьев грандиозную пирушку с шампанским и аккордеоном, что было сочтено людьми как достойное и своевременное продолжение карнавала, подпорченного юбилеем. Веселые родственники разбили вдребезги половину ваз; затоптали все кусты роз, гоняясь за быком, чтобы убить его одним ударом; перестреляли всех кур; заставили Амаранту танцевать печальные вальсы Пьетро Креспи, а Ремедиос Прекрасную надеть мужские штаны и влезать на столб с призом; затолкали в столовую обмазанную жиром свинью, которая сбила с ног Фернанду, но никто не обижался на их проделки, потому что дом словно омыла ливневая чистая вода. Полковник Аурелиано Буэндия, который вначале косился на них с подозрением и даже сомневался, все ли они его сыновья, кончил тем, что пришел в восторг от их сумасбродств и перед отъездом подарил каждому из них по золотой рыбке. Даже тихоня Хосе Аркадио Второй пригласил их на петушиный бой, хотя затея едва не кончилась мордобоем, так как некоторые Аурелиано были такими ушлыми петушатниками, что сразу же раскусили жульнические приемы падре Антонио Исабеля. Аурелиано Второй, увидевший, какие безудержные возможности гулять и пировать таит в себе это сборище лихих сородичей, решил, что все они должны остаться у него. Единственный из них, кто согласился, был Аурелиано Хмурый, здоровенный мулат с авантюрными наклонностями своего деда, избороздивший в погоне за счастьем полсвета и уже не искавший лучшей доли. Остальные, хотя среди них были и холостяки, считали, что уже выбрали свой путь. Все они были искусные ремесленники, хорошие хозяева, мирные труженики. В покаянную пепельную среду, до того как им снова разбрестись по побережью, Амаранта заставила их всех обрядиться в одежду монахов-доминиканцев и сопроводить ее в церковь. Скорее ради забавы, чем из благочестия, они дали довести себя до самой исповедальни, где отец Антонио Исабель пеплом начертал на лбу каждого крест. По дороге домой младший потер себе лоб и обнаружил, что крест не стирается, как, впрочем, и у остальных его братьев. Они испробовали все: воду и мыло, песок и мочалку, даже пемзу и жавель, но ничто не помогло, крест остался. Напротив, Амаранта и другие прихожане смыли его без труда. «Не горюйте, это к лучшему, – сказала на прощание Урсула. – Теперь вас ни с кем не спутаешь». Они шли гурьбой, – перед ними шагал, гремя, оркестр, в небе рассыпались петарды, а горожане уверовали в то, что род Буэндия посеял семена на многие века вперед. Аурелиано Хмурый, с пепельным крестом во лбу, построил на городской окраине фабрику льда, которая виделась Хосе Аркадио Буэндии в его безумных мечтаниях.
