Мартин Бут - Американец, или очень скрытный джентльмен
На пьяцце завелась машина. «Фиат», такси Герардо. Облако дыма от дизельного выхлопа проплыло над велосипедами. Я проследил, как Мило садится на переднее пассажирское сиденье. Они отъехали, а Висконти встал, пересек площадь и вошел в бар.
— Ara! Так вам слишком жарко, синьор Фарфалла?
— Да. Сегодня — да. Я тут работал…
— Слишком вы много работаете. Надо бы и отдохнуть. — Он присел за мой столик и кивнул бармену, который тут же принес ему стакан оранжада. — Лазали в горы, рисовали наших маленьких друзей?
— Нет, на этой неделе — нет. Я заканчиваю кое-какую работу дома.
— А! — воскликнул он и отхлебнул из стакана.
Я сложил газету и быстро оглядел площадь. За одним из столиков сидел какой-то мужчина. Один, лицом к бару. Я прищурился. Нет, не мой выходец. Какой-то старик, сильно сгорбившийся.
— Мой друг, — прервал мои наблюдения Висконти, — мне нужно вам кое-что сказать.
— Да?
Лицо его было серьезным; он подался вперед, отпихнув стакан в сторону. Казалось, он сейчас начнет выражать мне соболезнования.
— Тут приходил один человек, интересовался вами.
Я попытался не выдать тревоги, но Висконти не лыком шит. Он не дурак. Его богатый опыт подсказывает, что, если один человек интересуется другим, не жди ничего хорошего.
— Кто он?
— Кто его знает. — Он растопырил ладони, потом сцепил пальцы. — Не итальянец, но язык знает… худо-бедно. Мило говорит, он американец, вроде как некоторые слова выговаривает по-американски. Я в этом не уверен. Джузеппе тоже. Герардо подвозил его на такси.
— Куда? В гостиницу?
— На вокзал. Потом остался там с другими такси ждать поезда. Так вот, этот человек не сел в поезд. Он сел в машину.
— В какую?
— Синего цвета. «Пежо». Герардо сказал мне, чтобы я сказал вам.
— А что он спрашивал?
— Где вы живете. Сказал, у него для вас важные новости. Только не сказал какие. И мы ему ничего не сказали.
Я ответил не сразу. Итак, выходец из тени отыскал нужный бар и нужную пьяццу, также как он отыскал и Мополино, но на этом, похоже, его розыски зашли в тупик. Мой дом ему обнаружить не удалось.
— Спасибо, Висконти, вы настоящий друг. Остальные тоже. Передайте им это.
— Передам. Только что все это значит?
— Понятия не имею.
— Если вам нужна помощь… — начал было Висконти, но я положил руку ему на рукав, призывая к молчанию.
— Все будет в порядке, друг мой.
— У каждого есть враги, — философически изрек Висконти.
— Да, — согласился я. — У каждого.
Я заплатил за кофе, вышел из бара и очень кружным путем отправился к себе; подошел к дому как можно незаметнее. Но только рано или поздно этот негодяй все равно его обнаружит, это просто вопрос времени.
Единственный выход — закончить работу до того, как это случится: здесь у меня нет выбора, потому что, даже если моя репутация уже не играет никакой роли, ведь больше я не принимаю заказов, на карту поставлены мой профессионализм и моя честь. Честь нельзя запятнать.
Если он меня опередит, придется действовать.
Вид на лоджию сверху открывается только с крыши собора. Ниоткуда больше. При соборе нет ни колокольни, ни часовой башни, ни верхнего этажа, куда можно было бы забраться, но при этом, надо полагать, имеется доступ на крышу: какая-нибудь узенькая винтовая лесенка со сношенными ступеньками, вьющаяся в прорубленной в стене шахте, или конструкция из крутых деревянных лесенок, спрятанных в дальней части здания, где ее не видят ни прихожане, ни туристы, куда редко добираются даже священнослужители.
Мне необходимо узнать, где находится этот доступ, или убедиться, что его не существует. Если выходец из тени ищет мое жилье, собор для него — лучшая точка для наблюдения. Несколько дневных часов, проведенных на крыше с мощным биноклем, могут принести ему нежданно богатый урожай.
При соборе нет собственного участка земли, как это было бы практически при любом храме в любой другой части света. Здесь нет кладбища, никакого «сада отдохновения» или «тихой гавани», нет даже площадки, где священники могут поставить свои машины. С севера и с юга к собору примыкают узкие улочки — стены ограждены гранитными столбиками, чтобы автомобили не портили бамперами каменную кладку. Глубокие царапины между столбиками свидетельствуют о провале этой затеи. На западном фасаде находится главный вход, перед которым выступают кукловод и флейтист. Восточный, закругленный, фасад выходит на широкую пьяццу. Возле него неизменно припаркована целая россыпь дорогих машин, ибо на этой пьяцце находятся конторы трех самых известных юристов провинции.
Словом, собор — островок святости посреди совершенно мирского квартала. К нему не подойдешь без того, чтобы пересечь людную улицу; на него не вскарабкаешься с соседнего здания.
Чтобы убедиться в этом окончательно, я обхожу собор по кругу. Может быть, где-то начались какие-то реставрационные работы. Год назад город здорово тряхнуло во время землетрясения, так что у стены вполне могли поставить леса, но там нет ничего, даже стремянки мойщика окон.
Перед главным входом трудится кукловод, его пискливый дневной голос врывается в гул дорожного движения. Флейтист сидит и дремлет в тени своего зонтика, криво подвешенного на знак «Парковка запрещена». Роберто стоит у своего лотка, над его головой висит голубое облачко табачного дыма, словно пчелиный рой над маской пасечника.
Рядом с ними сегодня работают новички. Судя по всему, семейная пара. Мужчине двадцать с хвостиком, он хорош собой — орлиный профиль, темные блистающие глаза. На нем свободная рубаха, какие носили денди восемнадцатого века и рок-звезды шестидесятых, в левом ухе — большая золотая серьга. Он жонглирует. Поочередно подбрасывает мячики, пустые бутылки и яйца — по целых семь штук одновременно. Жонглируя, он что-то быстро лопочет, отчего зрители-итальянцы то и дело взрываются смехом.
Его партнерша — девушка под двадцать, она стоит на коленях или сидит на корточках на тротуаре и разрисовывает каменную плитку цветными мелками. У нее длинные немытые темные волосы, свисающие на лицо. Время от времени она механическим движением откидывает их назад, оставляя среди прядей цветные следы того мелка, которым в данный момент орудует. У нее изящная талия, но очень плоская грудь, босые ноги перепачканы. На шее, на цепочке, висит анкх. Настоящая хиппи шестидесятых, которая так и не выросла.
Я наблюдаю за ними минут пять, одновременно оглядывая две группы зрителей — возле них и возле кукловода. Выходца из тени нигде не видно.
У входа в собор многолюдно. Туристическая группа — все среднего возраста — дожидается автобуса, сидя на ступенях, пристроившись в узкой полоске тени в портале, обмахиваясь чем придется. Группа международная, причем представителей разных национальностей распознать так же легко, как луговые цветы. У всех американцев фотоаппараты висят на шее на ремешках; у мужчин расстегнуты две-три верхних рубашечных пуговицы, женщины подпирают каменную кладку собора. Англичане обильно потеют и обмахиваются рекламными проспектами своего тура; женщины беседуют о погоде, мужчины стоят с угрюмым видом и молчат. Французы сидят на ступенях. Немцы с решительным видом торчат прямо на солнцепеке. Их гид — молодой человек в синей хлопковой курточке — бегает от стайки к стайке и взволнованно повторяет, что автобус сию минуту будет.
Я проталкиваюсь через толпу и открываю тяжелую дверь собора. Она захлопывается у меня за спиной с тяжелым вздохом гидравлической пружины, гул внешнего мира тут же утихает, и меня обволакивают приглушенные звуки святости.
В соборе прохладно и просторно. Звук моих шагов громко отдается от черных и белых мраморных плиток пола, каждый шаг порождает эхо у свода. Возле алтаря практически нет скамей, лишь несколько рядов по одну сторону. Паства невелика. Я поднимаю глаза на чудовищный вызолоченный свод, украшенный картинами: прожекторы выключили, пространство пронизано столпом солнечного света, который отражается от пола и поблескивает на резьбе. Турист-американец, которому наплевать, что вот-вот приедет его автобус, лежит навзничь на мраморном полу — современный перевернутый эквивалент средневекового кающегося грешника — и фотографирует свод.
Я подхожу к алтарю. Над алтарем висит страшноватый гипсовый Христос в натуральную величину, приколоченный к настоящему деревянному кресту. Из ран и по бородатой щеке катятся красные гипсовые капли крови. Гвозди, судя по всему, настоящие, металлические, вколоченные в гипс. По обе стороны от креста поднимаются в небо белые мраморные ангелы. На заднем плане — писанное маслом Распятие под ослепительно-синим небом, на небе — единственная черная туча. Ниже, на заднем плане, целый ряд крестов, а на них — мелкие фигуры, не имеющие никакого значения.
