Джонатан Кэрролл - Поцеловать осиное гнездо
Я ненавидел Веронику за то, что она заморочила голову юной доверчивой девочке и заставила поверить в ее любовь, поверить, что это сомнительное варево – истинная амброзия, которой она готова наполнять мою чашу до самой смерти. Я представил, как они вдвоем сидят в какой-нибудь грязной придорожной столовке над четвертой чашкой жидкого кофе, и Вероника, свесив голову, плетет свою великолепную ложь о том, как в нашей любви все пошло наперекосяк. Касс, великолепная слушательница, сидит неподвижно, но на глазах у нее слезы. Когда Вероника закончит на какой-нибудь торжественно-трагической ноте, моя новообращенная дочь склонится через столик и сожмет ее руку.
К счастью, моя машина выехала на обледенелый участок и несколько душераздирающих секунд юзом катилась влево, вправо и снова на середину. Все мысли о Веронике перегорели у меня в голове. Сначала – добраться. Сосредоточиться на дороге. Добраться.
Когда я приехал в Крейнс-Вью, вокруг бушевала метель. В другой день пейзаж мог бы показаться мне прекрасным, только остановись и любуйся. А теперь я с трудом вел машину. Каждые несколько минут она решала поскользить по льду, и мне пришлось снизить скорость, так что машина еле-еле ползла.
День уже был переполнен взлетами и падениями, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что одним из самых запомнившихся образов этого дня был мой путь по Элизабет-стрит. Примерно в миле от дома Тиндалла я увидел одинокую фигуру, пробирающуюся сквозь метель, как солдат на зимних маневрах. Топ, топ, топ. Вокруг ничего – ни машин, ни людей, и единственным признаком жизни был светофор, жалко мигающий желтым цветом неизвестно кому. И один этот человек. Какого черта ходить пешком в такую вьюгу? Не удержавшись, я притормозил, чтобы разглядеть этого крепкого болвана. Джонни Петанглс. В одной белой рубашке и штанах, без перчаток, в надвинутой на уши бейсбольной кепке с надписью «Бостон ред соке». Я ощутил прилив любви к нему.
Слава богу, хоть что-то сегодня нормально. Чокнутый Джонни совершает свою ежедневную прогулку среди юконского бурана. Его губы шевелились. Я гадал, какую телевизионную рекламу он повторяет, какую песню поет ветру, снегу и арктической пустоте вокруг. Только я и Джонни среди этой вьюги. Если бы я остановился и предложил подвезти его, он бы только бессмысленно посмотрел на меня и помотал головой.
Когда я свернул к дому Тиндалла, на улице не было ни одной машины. Дорога к дому шла немного вверх, и, боясь, что забуксую, я остановился, не доехав.
Когда я вылез из машины, ветер ударил мне в лицо снегом и заставил зажмуриться. Заперев машину, я направился к дому. В окнах на первом этаже горел свет. Я остановился в надежде увидеть кого-то внутри. В надежде увидеть мою дочь, стоящую у окна.
Скребущий звук, доносившийся с улицы, возвестил о приближении снегоуборщика. В остальном было так тихо, что звук железа по асфальту казался удивительно громким и ободряющим. Как и Джонни Петанглс на марше, выполнявшая свою работу снегоуборочная машина говорила, что когда все закончится, то, не считая этого часа страха, день окажется самым обычным, и скоро все снова пойдет, как всегда. Я подождал, пока машина проедет, и, как это ни смешно, почувствовал себя счастливым, когда водитель помахал мне рукой.
Глубоко вдохнув, я сжал кулаки и направился к дому. Под ботинками скрипел свежий снег. От волнения мне было так жарко, что я вспотел в своем теплом пальто. «Успокойся, – сказал я себе, – сдержись. Просто пойди туда и забери ее. Просто забери ее. Просто забери ее».
Латунная дверная ручка легко повернулась под моей рукой.
Я зашел в дом и осторожно закрыл за собой дверь. Пол в вестибюле сверкал мастикой, и было так холодно, что дыхание пушилось завитками.
– Вероника!
– Я здесь.
Ее голос донесся из гостиной. Из комнаты, где некогда Фрэнни с приятелями мочились на Джонни Петанглса, где Паулина царапала на стене. Я вошел.
На полу посреди комнаты сидела Паулина Острова.
Те же рыжие волосы, то же лицо, та же одежда, что и на старой фотографии, которая висела в рамочке у меня над столом. На несколько секунд, каждая длиной в сто лет, все, что я знал, чем жил, о чем думал в последние месяцы, растворилось. Все, во что я верил, оказалось ложью. Она была жива!
Я был слишком ошеломлен ее появлением и несколько секунд не понимал, что это не Паулина, это Вероника так загримировалась, что одурачила бы любого – на какое-то время.
Она по-детски захлопала в ладоши и захихикала.
– Получилось! Не дождусь, чтобы рассказать Касс! Она сказала, что ты никогда на такое не попадешься, а ты попался. Ты принял меня за нее!
Мне хотелось ее задушить.
– Где моя дочь, Вероника?
– Брось, Сэм, поверь мне хоть немного. Две секунды ты был мой. А это ты видел? – Она вскочила и подбежала к стене, где Паулина когда то нацарапала имена. – Смотри! Это сделала Паулина...
– Да, Вероника. Я видел. Об этом ты и хотела поговорить? Я приехал затем, чтобы ты показала мне имена, нацарапанные на чертовой стене?
Она отвернулась от меня и потрогала буквы. Ее рука медленно скользнула по белой стене, потом повисла вдоль туловища. Никогда я не видел такого безнадежного, печального жеста. Вероника стояла, не двигаясь.
– Нет, не затем. Но я не знала, что ты уже это видел. Я лишь хотела устроить тебе дополнительный сюрприз. – Она вернулась туда, где сидела раньше, и снова опустилась на пол. – Я должна рассказать тебе о своем открытии. Это изменит всю твою книгу, Сэм. Ты что-нибудь знаешь о Джоне Лепойнте? С трудом сдержавшись, я спросил:
– Нет. Кто это?
– Сокамерник Эдварда Дюрана-младшего в Синг-Синге. Он еще жив. Я разыскала его для тебя. Он живет в Пауэре, штат Мэн. Ты должен поговорить с ним. Должен.
– Мне наплевать на книгу, Вероника! Мне нужна моя дочь. Просто скажи мне, где она. Ответь, и я никому ничего не скажу. Ни полиции, никому, ничего. Где она?
Вероника уронила голову на грудь, и я видел лишь пышные волны рыжих волос, которые все скрывали от меня. Еще один парик, еще одна хитрость.
– Почему ты не можешь просто быть собой, Вероника? Почему тебе всегда надо лгать и притворяться кем-то другим?
От взгляда на ее согбенную фигуру, на ее раскаяние в очередном ужасном поступке моя злость возобладала надо всем остальным.
Вероника медленно подняла голову и взглянула на меня с кривой, ничего не выражающей улыбкой. Когда она заговорила, ее голос звучал холодно и отстраненно.
– Потому что ты был для меня единственным. Человеком, которого я больше всего любила и которым восхищалась. Это началось давно, а потом ненадолго этому суждено было сбыться. Мы были так близки, что я смогла это ощутить, я чувствовала это у себя на ладони! Боже, боже, боже! – Она задрожала и закрыла глаза. – Когда я поняла, что снова все делаю не так, то подумала: может быть, я смогу превратиться в кого-то, кого ты полюбишь? Но и тут я вела себя не так, да? – Она коснулась своей щеки и сокрушенно пожала плечами. – Я встретилась с матерью Касс. Однажды я пошла за ней и заговорила, в «Блумингдейле». О ее губной помаде. О туши для ресниц! Боже, какая пустышка, Сэм. Какая она дура, пустышка!
Вся в Армани и почти без мозгов. Но ведь ты женился на ней, верно? – Она хлопнула ладонями по полу. Стук эхом отдался в гулкой комнате. От хлопка у нее из кармана выпал на пол маленький револьвер.
Я попятился. Собрав все свое мужество, я прошептал:
– Где моя дочь? Пожалуйста.
Она подняла револьвер и положила на колени. Потом вдохнула и, надув щеки, выдохнула:
– В «Холидей-инн» в Амерлинге. Номер сто тринадцать. Я бы никогда не причинила ей вреда, Сэм. Никогда... Но ты только так мог со мной поговорить. Я видела это в твоих глазах, когда мы последний раз были вместе. И подумала: ладно. Пока оставлю его в покое. Но, может быть, еще помогу ему с книгой. И потому продолжила розыски. Потом, узнав про Лепойнта, я поняла, что нам надо еще раз поговорить, еще один раз. И я... – Она попыталась еще что-то сказать, но слова умерли в холодном воздухе.
До Амерлинга было всего две мили. Я мог добраться туда за десять минут. И потому сделал шаг к двери. Вероника вскочила так быстро, что я не успел и двинуться. В ее руке был револьвер, и она целилась мне в голову.
– Стой! Тебе придется меня выслушать! Я искала и искала. Я так хотела помочь тебе, что забросила все остальное и выяснила, Сэм! Все, что тебе нужно для книги. Поговори с Джоном Лепойнтом. Это все, о чем я прошу. Богом клянусь, я оставлю тебя в покое. Только обещай, что ты поедешь и поговоришь с ним...
– Мне наплевать на книгу, Вероника. Сожги ее прямо сейчас, прямо здесь, на полу, мне все равно. Отпусти меня. Отпусти меня к дочери, чтобы я забрал ее домой.
– Единственные люди, кого ты любишь, – твоя дочь и Паулина. Только эти двое. Больше ты никого не способен любить. Кроме себя... Но знаешь что? Я понравилась твоей дочери! Очень понравилась. Вот что она мне сказала, когда я отправлялась сюда: «Молюсь, чтобы у тебя и папы все наладилось». Мне все равно, поверишь ли ты, но это правда. Именно так она сказала! Я ткнул в нее пальцем:
