Димфна Кьюсак - Чёрная молния
В этой беспомощности она утешалась лишь мыслью о своем упрямом сыне, который либо молчал, когда ему начинали читать мораль, либо спорил настолько неуклюже, что можно было только удивляться ограниченности его умственных способностей. Она знала, что не сумеет разложить по полочкам свои доводы, но, несмотря на это, ее воля оставалась непоколебимой.
Кит нежно потерся носом о ее нос.
– Ты мне так и не ответила, что же во мне странного.
– Я думала не о тебе, а о Кристофере. Как странно, что мальчик, так мало проживший на свете, сумел составить о нас такое точное представление.
Он резко выпрямился.
– Говоря откровенно, меня вовсе не интересует, что думал обо мне этот маленький завистливый щенок. И вообще, мне кажется, ты слишком поздно ударилась в материнскую сентиментальность – ведь сын твой уже пять лет как мертв.
– Да, поздно. Поздно думать о сыне, но совсем не поздно думать о его дочери.
– Раз уж ты так поглощена заботой об этой девочке, почему бы тебе не удочерить ее? Ты сможешь что-нибудь сделать для нее только в случае, если вырвешь ее из стада аборигенов, с которыми она сейчас живет.
– Она не только живет с ними – она одна из них. И это вовсе не стадо аборигенов, это, пожалуй, самая приятная семья, которую я когда-либо видела. У них больше развито представление о порядочности, чем у всех, с кем мне приходилось иметь дело.
– По-моему, бессмысленно спорить об этом. Послушай, Тэмпи, если у тебя не хватит денег, чтобы послать ребенка в какой-нибудь пансион, я и это возьму на себя, только бы мне не видеть ее – ты же знаешь, я терпеть не могу детей. Ну, что ты на это скажешь? Это тебя устраивает? Я готов обеспечить твое материальное положение.
– Есть вещи, которые нельзя купить.
– Господи, опять ты начинаешь нести чепуху. Меня просто стошнит, если придется выслушать еще одну такую пошлость. На тебя это вовсе не похоже. К тому же говорю тебе точно и определенно: на свете не существует такого, чего нельзя было бы купить.
– Ты глубоко заблуждаешься.
– Возможно. Но я заблуждаюсь меньше, чем ты.
Он откинул назад полы пиджака, засунул руки в карманы брюк, позвякивая ключами. В этой, так хорошо знакомой ей позе он любил начинать спор.
Он с интересом разглядывал ее.
– Не знаю, что и подумать. Или ты разыгрываешь трагедию, чтобы выторговать условия повыгоднее, или, если это не так, ты просто сошла с ума, дорогая, ты совершенно сошла с ума. Я и подумать не мог, что ты способна отказаться от всего ради каких-то идей, свойственных бабушкам. Я готов разделить с тобой и это, как и многое другое, что, вообще-то говоря, меня не слишком привлекает, особенно если взвесить все за и против. Только не вмешивай меня в авантюру с аборигенами. Можешь делать все, что тебе вздумается, можешь носиться со своей новой безумной идеей, но меня в эти дела не втягивай. Я знаю, чего хочу, и готов за это платить. Любая женщина на твоем месте и любой мужчина на моем посчитали бы меня благоразумным, великодушным и щедрым.
– Неужели, по-твоему, это великодушно – прожить со мной пятнадцать лет, все время обещая жениться, потом бросить ради женщины, которая помогла тебе получить все, к чему ты рвался, – высокий пост и столько денег, чтобы ты мог до конца дней своих и меня содержать на стороне?!
Он остановился против нее и, склонив набок голову, впился в нее глазами. Она знала, что, когда он улыбается вот такой, искаженной от гнева, саркастической, безжалостной улыбкой, он готовится нанести смертельный удар.
– О, открылась совсем неожиданная для меня черта твоего характера! – сказал он с издевкой. – Серьезность, с которой ты играла роль главной продавщицы в роскошном, но сомнительном предприятии, всегда забавляла меня. Не думаю, чтобы ты хоть когда-нибудь до конца представляла себе, какой ты была лицемеркой. Да и большинство женщин не представляют себе этого. Ты никогда не решилась бы признаться, что все происходящее в промежутке между завтраком и постелью является лишь прелюдией к тому, чего вы, женщины, всегда ждете.
Она неистово покачала головой.
– Нет, я не хочу сказать, что мужчинам это не нравится, – продолжал он. – Но разница между нами в том, что мы живем жизнью, не безраздельно связанной с постелью, не все наши мысли и дела – подготовка к моменту, когда мы туда ложимся.
Она выставила вперед руку, как бы защищаясь от него.
– Назови мне хотя бы один поступок в твоей жизни, который не преследовал бы единственной цели твоего существования. Этим ты, черт возьми, мне и нравилась. Я мог бы, кажется, быть с тобой до тех пор, пока ты бы меня в гроб не вогнала. Но у меня было еще и нечто другое, к чему я стремился сильнее всего. Поэтому я тебя и оставил. Я никогда не вернулся бы, не сделай ты сама первого шага. Ты его сделала, и, надо отдать тебе должное, это был хитрый и умный шаг. Ты все та же, прежняя, элегантная Тэмпи, с виду холодная, а внутри раскаленная, как горящие угли. И все, с чем я успешно боролся с тех пор, как расстался с тобой, разлетелось в прах. К сожалению, ни ты, ни я не в силах ничего с собой поделать. Ты околдовала меня своими женскими…
– Замолчи!
– Почему?! Я говорил тебе это неоднократно, в различных вариантах, хотя должен признать, раньше это получалось более деликатно. И ты всегда мурлыкала, словно кошка, принимая мои слова за комплименты.
Она закрылась руками, чтобы не видеть его лица, в котором не осталось больше ничего из того, что она так любила; теперь оно выражало только презрение к ней.
– Нет смысла распускать нюни. Ты ведь отлично знаешь, что меня слезами не проймешь.
Он подошел к стеклянной двери, взглянул на небо, где уже занимался новый день, и открыл дверь. В комнату ворвался свежий ветер. Кит с раздражением захлопнул дверь, подошел и встал напротив Тэмпи, всем своим видом показывая, что осуждает ее.
– Ради бога, перестань. Все это ты сотни раз слышала от меня за время нашей совместной жизни. Я мог бы уважать тебя, если бы ты просто пришла ко мне и сказала: «Забудем прошлое». Но сейчас я презираю тебя: ты пришла, выдумав какую-то несуразную историю, да еще лезешь мне в душу. А когда я предлагаю тебе лишь чуть-чуть меньше того, что ты имела, ты начинаешь читать мне мораль.
Он вдруг протянул руки, поднял ее со стула и стал нежно гладить ее плечи, спину, бедра.
– Может, тебе будет легче, если я скажу, что, ложась в кровать с женой, я мысленно вижу тебя? Я уверен, жена считает меня холодным как рыба, потому что я сплю с ней только тогда, когда мне невмоготу без тебя.
В глазах его засветился знакомый ей огонек.
«Нет, он уже не языческий бог, – подумала Тэмпи, – он просто обрюзгший сатир».
Она высвободилась из его рук и отвернулась. Он снова сделал движение, чтобы обнять ее.
– Не притрагивайся ко мне, – сказала она, – от твоих прикосновений я чувствую себя грязной.
– Ты будешь чувствовать то же, что и я.
– Больше этого не случится, Кит. Можешь говорить обо мне все, что угодно, но с тобой я по крайней мере всегда была честна. Правда, ты не знаешь, что такое честность. Ты даже не в состоянии представить себе, что я не лгала, когда пришла к тебе просить помощи.
– Нет-нет. Больше я не хочу об этом слышать.
Он закрыл глаза ладонью, будто хотел погасить огонь, полыхавший у него внутри.
– Прости, но ты не оставил мне выбора. – Она была рада, что голос ее зазвучал твердо.
– Ну, какую еще, черт возьми, трагедию ты собираешься разыграть?
– Я собираюсь пойти к твоей жене.
Он побледнел.
– К моей жене? Зачем?
– Я попрошу ее помочь моей внучке. Раз уж ты как редактор не можешь ничего сделать, раз ты боишься опубликовать этот материал, хороший, новый, жизненный материал, который вполне отвечает твоим профессиональным принципам, я попрошу об этом твою жену. Может, она сумеет повлиять на своего отца. Мне кажется, до сих пор она имела на него большое влияние, и оно вряд ли ослабло, поскольку она подарила ему двух внучат.
– Ты этого не сделаешь! Это подлость, гадость, это женская месть. Я никогда не думал, что ты способна на такие вещи.
– Мы с тобой квиты – ведь и я никогда не думала, что ты окажешься подлецом.
– Послушай, Тэмпи. – Он наклонился к ней, обеими руками схватившись за край стола. – Если ты когда-нибудь приблизишься к моей жене, я тебя уничтожу. И не думай, будто это простая угроза. Если ты это сделаешь, я постараюсь, чтобы ты больше никогда и нигде не получила работы. Ты должна знать, что тебя держали на телевидении только из-за моей протекции. Но они получили так много жалоб, что вынуждены были все-таки избавиться от тебя. Ну будь же ты благоразумной, ради бога! Я предложил тебе больше того, что дал бы любой другой мужчина на моем месте. Так чего же ты еще хочешь?
Он грубо притянул ее к себе и стал, торопясь, развязывать ленты на халате. Она чувствовала, как в нем пробуждается животное.
– Ты – восхитительная самка, – шептал он. – Ты самка с вечно незатухающей страстью.
