Бернгард Келлерман - Город Анатоль
Янко рассказывал всем знакомым, которые только хотели его слушать, что он скоро распрощается с ними. Заметьте хорошенько — распрощается! Он пресытился этой жизнью.
— Что же, ты застрелишься, Янко? — спросил его Ники Цукор с циничной улыбкой.
— Ну, конечно, застрелюсь, — ответил Янко. — Все другие способы я считаю ненадежными.
Удивительно, с каким спокойствием Янко говорил об этом: точно речь шла о какой-нибудь маленькой поездке, о чем-то совсем второстепенном. Но прежде чем исчезнуть, он решил устроить прощальный праздник для своих друзей в «Парадизе».
XXX
Прощальный вечер Янко («прежде чем я отправлюсь в дальнюю дорогу») должен был состояться в четверг вечером в «Парадизе». Разумеется, был приглашен и Жак. Никто не сомневался, что Жак придет. Он обещал это Соне, она очень беспокоилась за Янко. Он так странно вел себя, когда с нею прощался! Но сам Жак не принимал всерьез разговоров Янко о том, что он после праздника «поставит точку», и вообще относился критически ко всему, что о нем рассказывали. Жак хорошо знал Янко.
Жак смог прийти только в десять часов. Уже издали он услышал оглушительный гвалт. Все праздники, которые устраивал Янко, были одинаковы. Цыгане пели любимую песенку Янко:
Ютка, лишь она любить умеет,
Ютка, Ютка, моя Ютка!..
Все так орали и дурачились, что появление Жака никем не было замечено. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Все уже были изрядно пьяны и смеялись над каждой глупостью. Яскульский стучал кулаком по столу и просил не прерывать его каждую минуту.
Жак пробегал глазами по лицам гостей, отыскивая Янко. Ах вот он — веселые, внимательные глаза, радостное, беззаботное лицо мальчика. «Ага, — подумал Жак, — это тот самый Янко, которого мы завтра будем оплакивать! Соня может спокойно отложить все заботы о нем. А кто это рядом с ним? Кто прижимается к его плечу? Это Роза, он в первый раз показывается с ней в обществе».
Роза лихорадочно блестящими глазами смотрела на Яскульского и тряслась от смеха. На щеках у нее выступили красные пятна.
— Прекрати наконец твои глупые шутки, Ники! — крикнул Яскульский и подмигнул «акробату». — Я хочу рассказать историю, как мы застрелили огромную медведицу в горах! Это было в Магуне, помнишь, Ники?
— Так точно, в Магуне, — ответил Ники, делая театральный жест.
Было ясно, что он хочет разыграть Яскульского. Весь сплетенный из мускулов, он ловко балансировал, сидя на спинке стула и положив ногу на ногу, точно акробат на трапеции. На его крупной голове задорно торчал черный вихор.
— Ники, конечно, тоже играет роль в этой истории, хотя и не очень блестящую, — продолжал с насмешливой улыбкой Яскульский. — Вы сейчас услышите!
И Яскульский начал рассказывать совершенно неправдоподобную историю о медвежьей охоте. Снег лежал в два метра толщиной, им несколько раз приходилось откапывать лопатой свои сани. И вдруг Яскульский видит, как под откос катится черный шар — медведица!
Но тут Ники снова прервал Яскульского:
— Ты совсем позабыл про волков, дядюшка! Сперва из лесу вышли три волка, они бежали за нашими санями.
Яскульский не заметил, что «акробат» дурачит его. Он хлопнул себя по лбу:
— Верно, я совсем забыл про волков! Ты прав, Ники! Так вот, мы едем, а я и говорю: «Кто это там бежит под гору?» Это были три огромных волка. Они бежали за нашими санями, страшные звери! Я взял тогда ружье и выстрелил в них. А Ники в это время, — да, да, племянничек, так оно и было, — забился с перепугу на дно саней.
Здесь Ники опять прервал Яскульского:
— Ты ошибаешься, память тебя подводит. Это не ты стрелял, а я. Ты в это время держал вожжи, потому что лошади понесли.
— Правильно, Ники! Теперь я вспоминаю: верно, лошади понесли!
Затем последовал рассказ о том, как Яскульский застрелил медведицу. Вот вылезают они, значит, из саней и начинают подбираться к медведице…
— После первого выстрела она затрясла лапой, точно ее укусила пчела. Яскульский стреляет снова. Медведица упала, тихонько заворчала и подохла.
— Но где же был наш друг Ники? — воскликнул Яскульский. — При первом же выстреле он бросился наутек. Когда я уложил медведицу, он был уже далеко и всё старался добраться до саней. За твое здоровье, мой милый друг, не сердись на меня, но всё было именно так, ха-ха-ха!
Весь бар дрожал от хохота.
«Акробат» ловко балансировал на спинке стула.
— Нет, — спокойно сказал он, — это было не совсем так. Когда показалась медведица, я прекрасно помню, я действительно хотел выскочить из саней, но ты сказал мне: «Ради бога, не оставляй меня одного! Это страшный зверь, это медведица-матка!» Но я всё же выпрыгнул, не спеша подошел к ней вплотную и, вежливо раскланявшись, застрелил ее. А вообще-то я за всю свою жизнь не видел ни одного медведя и ни одного волка.
Слушатели в восторге хлопали в ладоши.
— Ну, знаешь…
Яскульский в гневе встал со своего места. В это мгновение кто-то крикнул:
— А вот и Грегор!
— Цыгане! — закричал Янко, вскочил и бросился обнимать Жака. Глаза его загорелись от счастья. Он смотрел на Жака, как влюбленный.
— Я твердо знал, что ты придешь, Жак! Роза, вот Жак! Поцелуй его!
Роза обняла Жака за шею.
— Ты друг Янко, я люблю тебя! — воскликнула она и поцеловала его. Она была уже немножко пьяна.
— Цыгане, — закричал Янко, — «Ютку»! И цыгане заиграли и запели:
Ютка, лишь она любить умеет,
Ютка, Ютка, моя Ютка!..
Здесь был еще молодой доктор Воссидло, тоже изрядно навеселе, и горбатый Лео Михель, социалист: он приветствовал Жака латинскими стихами, которых тот не понял. Тут же было несколько девиц из бара, — их уже совсем развезло. Белокурая Жермена сделала вид, будто очень близко знакома с Жаком, и немедленно уселась к нему на колени.
Прощальный праздник Янко был выдержан в том же стиле, что и все его прежние вечеринки и кутежи.
XXXI
— А теперь шампанского, Ксавер! — закричал Янко. — Жак Грегор пришел, теперь начинается!
«Акробат» запел. У него был хороший мягкий тенор, только, пожалуй, слишком сладенький. Успех, выпавший на его долю, не давал покоя Яскульскому. Он вскочил и затянул глухим басом:
Не сыщешь девушки нигде
Милей моей голубки!..
Цыгане снова играли и пели. Ксавер так хлопотал над бутылками, что с него пот лил ручьями. Много ли надо молодым людям? Покричат, посмеются — и вот они уже счастливы. Яскульский завел новый охотничий рассказ. В первый раз всё это были, конечно, враки, а вот теперь… Но его никто не слушал. Стоял такой шум, что едва можно было расслышать свои собственные слова.
Доктор Воссидло обнял Жака за шею. Это был белокурый, хрупко сложенный человек. Когда он пил, он становился мягок как воск. Он вздыхал, голос его звучал нежно, точно голос девушки. Да, слава богу, теперь его дела пошли лучше. Ему больше не нужно торговать зубными щетками и аспирином. Теперь у него есть практика, и он хорошо зарабатывает. В городе очень много венерических больных (он чуть было не сказал «слава богу»), — каждый третий мужчина заражен, каждая третья женщина. Приходится много работать со шприцем. Ежедневно, от пяти утра до десяти вечера, он трудится, не разгибая спины. Он снял во дворе почтовой конторы несколько комнат и там принимает по вечерам. Это удобно, пациенты могут незаметно проходить через двор. Разумеется, ему было бы приятней работать в качестве хирурга; но ничего, он всё-таки доволен. Наконец-то и ему улыбнулось счастье!
— За твое здоровье, Жак! В конце концов этим я обязан тебе.
А Лео Михель, право, был скучен со своими вечными разговорами о социализме. Он чокнулся с Жаком и сказал:
— В сущности, мне не следовало бы пить за твое здоровье, Жак!
— Почему же? — весело спросил Жак.
— Ну мне как социалисту! Ты это забыл? Что Жак сделал из этих простых, бесхитростных крестьян? Он отдал их на эксплуатацию капиталу. Да, вот что сделал Жак! Он, Лео Михель, не умеет льстить, он всегда говорит правду. Жак смеялся. Этого Михеля трудно было принимать всерьез. А может быть, крестьяне довольны тем, что зарабатывают деньги? Ведь раньше они подыхали с голоду. Михель вскочил и подбоченился:
— А что, скажи, платит рабочим «Анатолийская нефть»? Между нами говоря, Жак, разве это заработная плата? Это голодная заработная плата, если сравнить ее с европейскими ставками. А эти бараки! Вонь от них даже сюда доходит. Рабочие спят там в страшной тесноте, как рабы на галере, их пожирают вши и клопы. Подожди только, когда у меня будет своя газета…
Жак снова рассмеялся.
— Компания сдала рабочим бараки без вшей и клопов, в этом ты можешь быть уверен! Мы везде устроили горячие души, но они ими не пользуются.
Михель раздражался всё больше.
— А для кого и для чего эти рабы надсаживаются по двенадцати часов в сутки, разрешите вас спросить? — кричал Михель, сверкая глазами. — На кого они работают? Для человечества? О нет! На несколько десятков капиталистов. Капитализм…
