Кадзуо Исигуро - Погребённый великан
— Не торопись, мастер Эдвин. Если прошлой ночью ты меня подвёл, я подскажу, как вернуть долг.
Воин осторожно опустил ноги на пол, протянул руку и подбросил в огонь полено. Эдвин увидел, что левая рука его туго перевязана мешковиной, а на лице сбоку чернеет синяк, от которого заплыл глаз.
— Верно, — произнёс Вистан, — когда я глянул вниз с вершины горящей башни, и телеги, которую мы так тщательно приготовили, там не оказалось, мне захотелось тебя проклясть. Падать на камни долго и жёстко, а вокруг уже клубился горячий дым. Слушая стенания врагов внизу, я раздумывал, не присоединиться ли мне к ним, чтобы вместе превратиться в золу? Или лучше разбиться в одиночку под ночным небом? Но, прежде чем я выбрал ответ, телега всё же подъехала, запряжённая моей собственной лошадью, которую тянул под уздцы монах. Я не стал гадать, друг он был мне или враг, и спрыгнул с жерла печной трубы, и, товарищ мой, надо заметить, что накануне мы с тобой постарались на славу, потому что я вошёл в сено, как в воду, ни на что не напоровшись. Я очнулся на столе, и добрые монахи, преданные отцу Джонасу, окружили меня таким вниманием, словно меня подали им на ужин. Наверное, тогда у меня уже началась лихорадка, то ли от ран, то ли от печного жара, потому что они сказали, что им пришлось заглушать мой бред, пока они не принесли меня сюда от греха подальше. Но, если боги к нам благосклонны, лихорадка скоро пройдёт, и мы отправимся закончить то, что начали.
— Воин, я всё равно покрыт позором. Даже когда я проснулся и увидел солдат вокруг башни, я позволил каким-то чарам овладеть мной и бежал из монастыря следом за стариками-бриттами. Умоляю, прокляните меня или избейте, но, если я расслышал верно, вы сказали, что у меня есть способ искупить позор прошлой ночи. Скажите как, воин, и я гут же возьмусь за любое ваше поручение.
Когда он говорил эти слова, голос матери уже звал его, раздаваясь эхом по маленькой хижине, поэтому Эдвин даже не был уверен, что действительно произнёс это вслух. Должно быть, произнёс, потому что Вистан ему ответил:
— Думаешь, мой юный товарищ, я выбрал тебя только за мужество? Дух твой силён, это верно, и, если нам суждено выжить в нашем деле, я позабочусь, чтобы ты выучился мастерству, которое сделает из тебя настоящего воина. Но пока ты не закалённый клинок, а лишь заготовка. Я выбрал тебя, а не кого-то другого, мастер Эдвин, потому что увидел в тебе дар охотника под стать твоему воинскому духу. Иметь и то и другое — большая редкость.
— Как такое может быть, воин? Я ничего не смыслю в охоте.
— Даже волчонок, сосущий материнское молоко, может по ветру учуять добычу. Думаю, это природный дар. Как только спадёт лихорадка, мы отправимся дальше в горы, и, бьюсь об заклад, само небо будет шептать тебе, на какую тропу свернуть, пока мы не окажемся у самого входа в логово драконихи.
— Воин, боюсь, вы питаете веру в то, чего не существует. Никто из моих родичей никогда не имел подобных способностей и никто не предполагал, что они окажутся у меня. Даже Стеффа, который видел, что у меня душа воина, никогда не говорил ничего подобного.
— Ладно, пусть я один буду в это верить, мой юный товарищ. И никогда не скажу, что ты хвастался чем-то подобным. Как только спадёт лихорадка, мы отправимся в горы на востоке, где, по слухам, Квериг устроила себе логово, и на каждой развилке я буду следовать за тобой.
Тогда-то и начался обман. Эдвин не планировал его заранее и не обрадовался ему, когда, словно эльф из тёмного угла, тот пристроился по соседству. Мать всё звала его. «Соберись ради меня с силами, Эдвин. Ты почти взрослый. Соберись с силами и спаси меня». В конце концов, желание задобрить её вкупе с не менее сильным желанием оправдаться в глазах воина заставили его сказать:
— Вот чудно, воин. Теперь, когда вы об этом сказали, я уже чувствую зов драконихи. Больше похоже на привкус ветра, чем на запах. Нам нужно выступить без промедления, ведь кто знает, как долго я буду его чувствовать.
Стоило ему это произнести, как в голове у него замелькали картины: вот он входит в лагерь, застав их врасплох, пока они сидят полукругом, наблюдая за тем, как его мать пытается освободиться. Они уже давно превратились во взрослых мужчин, наверняка отпустили бороды и наели животы, и ничего не осталось от тех проворных юнцов, которые в тот день с важным видом разгуливали по их деревне. Здоровенные, грубые мужланы, которые схватятся за топоры, когда увидят, что за Эдвином идёт воин, и в глазах у них будет страх.
Но как же мог Эдвин обмануть воина — своего учителя и того, кем больше всех восхищался? А Вистан удовлетворённо кивал, приговаривая: «Я понял это, как только увидел тебя, мастер Эдвин. Когда освободил тебя от огров у реки». Он бы вошёл в лагерь. И освободил его мать. Тех здоровенных мужланов он бы убил, а может, позволил бы им бежать в горный туман. А что потом? Эдвину пришлось бы объяснять, почему, несмотря на то что они с воином спешили по срочному делу, он решил его обмануть.
Отчасти чтобы отвлечься от подобных мыслей — потому что отступать было уже слишком поздно, — Эдвин проговорил:
— Воин, я хотел задать вам вопрос. Хотя вы можете счесть его дерзким.
Вистан скрылся в темноте, снова откинувшись на постель. Теперь всё, что Эдвин мог видеть, было голое колено, медленно двигавшееся из стороны в сторону.
— Спрашивай, мой юный товарищ.
— Мне любопытно знать, может ли быть так, что между вами и лордом Бреннусом существует какая-то особая вражда, которая вынудила вас остаться и сразиться с его солдатами, когда мы могли бы убежать из монастыря и уже быть на полдня ближе к Квериг? Должна быть очень важная причина, почему вы отложили своё дело.
Последовавшее молчание затянулось настолько, что Эдвин решил, что воин потерял сознание от духоты. Но потом колено медленно шевельнулось, и когда из темноты наконец послышался голос, лихорадочная дрожь из него словно испарилась.
— Оправдания у меня нет, мой юный товарищ. Могу только признаться, что поступил безрассудно, даже после того, как добрый святой отец предостерёг меня — не следует забывать о долге! Видишь, как слаба решимость твоего господина. Но прежде всего я — воин, и мне непросто покинуть поле битвы, если я знаю, что могу победить. Ты прав, мы уже могли бы стоять у логова драконихи и звать её выйти к нам навстречу. Но я знал, что это солдаты Бреннуса, и у меня оставалась надежда, что он придёт сам, поэтому не остаться и не встретиться с ними было выше моих сил.
— Выходит, я прав, воин. У вас с лордом Бреннусом вражда.
— Вражда — громко сказано. Мы знакомы с детства, нам было столько лет, сколько тебе сейчас. Дело было в стране к западу отсюда, в хорошо охраняемой крепости, где нас, мальчишек, человек двадцать или чуть больше, с утра до ночи готовили стать воинами для армии бриттов. Со временем я очень полюбил своих тогдашних товарищей, потому что это были отличные ребята, и мы жили как братья. Все, кроме Бреннуса, потому что тог, будучи сыном лорда, брезговал с нами водиться. Но он часто приходил к нам на тренировки, и, хотя навыки его были слабыми, всякий раз, когда кому-то из нас приходилось выступить против него с деревянным мечом или бороться в яме с песком, мы должны были ему уступать. Если же сыну лорда не позволялось одержать доблестную победу, наказание ожидало всех. Можешь представить такое, мой юный товарищ? Нам, гордым мальчишкам, изо дня в день позволять слабаку притворяться, что он нас побеждает? Ещё хуже, Бреннус обожал унижать соперника до конца, даже если мы разыгрывали поражение. Ему доставляло удовольствие наступать нам на шею или пинать, когда мы падали перед ним на землю. Представь, товарищ, каково нам было!
— Представляю, воин.
— Но сегодня у меня есть причина испытывать к лорду Бреннусу благодарность, ибо он спас меня от жалкой доли. Я уже говорил тебе, мастер Эдвин, что я полюбил своих товарищей по той крепости как родных братьев, несмотря на то что они были бриттами, а я — саксом.
— Но разве это позорно, воин, если вы росли вместе и все вместе упорно трудились?
— Конечно, мальчик, это позорно. Мне до сих пор стыдно вспоминать свою любовь к ним. Но именно Бреннус указал мне на мою ошибку. Может быть, потому, что способностями я выделялся среди остальных, он обожал выбирать меня в соперники по учебному бою и приберегал для меня самые большие унижения. Он сразу заметил, что я сакс, и, воспользовавшись этим, очень скоро настроил против меня всех моих товарищей. Даже те, с кем мы прежде дружили, объединились против меня, плевали мне в еду или прятали мою одежду, когда мы спешили на обучение по утрам в суровую зиму, страшась гнева учителей. Бреннус преподал мне отличный урок, и когда я понял, каким позором себя покрыл, полюбив бриттов как родных братьев, то задумал сбежать из крепости, хотя за её стенами у меня не было ни друзей, ни родных.
