Джойс Оутс - Сад радостей земных
Странно вести машину, ощущать под руками баранку руля. Обычно в автобусе он сидел где-нибудь позади, смотрел в окно и ничего не видел, а вот сейчас правит сам. Надо следить за дорогой, а он поймал себя на том, что вдруг уставится на какое-нибудь далекое пятнышко и гадает, что это такое, пока не подъедет ближе и не разглядит: там ветхая ветряная мельница, тут мост, а вон кляча тянет повозку, а в повозке двое детишек. Что-то дрогнуло в нем, когда он обогнал этих мальчишек, бог весть почему захотелось остановиться, поговорить с ними. Сказать бы им что-нибудь, спросить, где они живут… Еще через несколько миль к почтовому ящику подошла женщина – хорошо бы и с нею поговорить. Она смотрела ему навстречу, потом медленно повернулась и проводила его взглядом, словно ей не часто случалось видеть кого-нибудь на этой дороге. Даже удивительно, как все в нем встрепенулось при виде этой женщины… Хорошо бы остановить машину, выйти, поговорить с кем-нибудь – не объяснять, куда и зачем он едет, а потолковать с кем-то, кто ничего про это не знает, вот это был бы отдых… Под темными очками глаза его начали слезиться.
Наконец Карлтон остановился в небольшом городишке возле какой-то забегаловки; он понятия не имел, который час. В висках стучало. Он вылез из машины и поразился – на улице тоже дышать нечем. Духотища, настоящее пекло. Его словно обволакивает душный кокон. Он вошел. Лениво гудели мухи. Посетителей – ни души, за стойкой тоже никого. Что ж, он посидит, подождет. В соседней комнате кто-то смеялся, слышался стук молотка. Немного погодя Карлтон поднялся, подошел к двери, ухватился руками за косяки и заглянул туда. В кухне теснота, беспорядок, но, похоже, ее как раз прибирают. У стола сидит толстяк без рубахи и что-то приколачивает. Вот он ударил по столу, и у Карлтона в глазу что-то болезненно дернулось.
– Есть! – сказал толстяк.
Девушка в белом перепачканном халате стояла, прислонясь к плите, и хихикала. Толстяк опять стукнул молотком по столу – и она захихикала громче. Тут Карлтон увидел: толстяк расплющил на столе множество мух, в мягком дереве виднелись десятки вмятин.
Карлтон выпил бутылку газировки, пожевал сандвич и пошел к своей машине. На этот раз она не желала трогаться с места. В дверях забегаловки стоял толстяк и смотрел; он был добрый человек; молоток он оставил на кухне.
– Пожалуй, надо налить воды, – сказал он.
Карлтон кивнул. Опять безуспешно попытался включить зажигание и махнул рукой. Толстяк вынес ему воды в красной пластмассовой лейке. Карлтон улыбнулся, поблагодарил. В желудке все шире разливалась жаркая боль, надо было как-то ее обмануть.
Он не знал, что уже едет по окраине Саванны, пока не увидал вывеску с названием города. Солнце заметно передвинулось в небе и теперь било в лицо под другим углом. Но, увидав вывеску, он сказал вслух:
– А теперь что? – И поехал дальше. Ладони вспотели, баранка стала скользкая. – Что теперь?
Он подавил внезапный страх. Здесь столько машин, надо ехать помедленней, поосторожней. Надо глядеть в оба. Замечтаешься – будет худо… Казалось, в других машинах сидят враги, они сразу видят, что ему тут не место, он чужак, он несет в себе ярость, точно прячет за пазухой хорька: такое надолго не спрячешь. И он вел машину все дальше. Глаза стало ломить. Замаячили темные полосы, он пытался разглядеть их получше, но они расплылись. Газировка и съеденная половина сандвича подступали к горлу, приходилось тратить все силы, чтоб их удержать. С омерзением он ощущал собственный запах – застарелый едкий запах пота и страха. Он вел машину все медленней, она уже еле ползла, прижимаясь к обочине шоссе. Потом ему полегчало, и он опять включил скорость, словно знал, куда едет, и боялся опоздать.
В какой-то витрине мелькнули часы, они показывали два. Цифры отпечатались в мозгу, Карлтон не дал себе труда понять, что они означают. Зубы стиснуты были так, что ныла челюсть. Поговорить бы с кем-то, хоть с самим собой. Поговорить бы про Клару, с Кларой, обдумать заранее, что ей сказать. Но страшно раскрыть рот – вдруг вырвется безумное, непоправимое. Эта боль в желудке хочет обратить его в животное, надо непременно ее одолеть.
Он ехал еще некоторое время. Словно бы оглядывал прохожих – вдруг встретится Клара… Сворачивал в какие-то улицы, в переулки. Проезжал через негритянские кварталы – и даже здесь глазел на встречных, хоть сразу видно было, что это не белые, – все искал дочь. Он совсем не думал о человеке, который ее увез. Невозможно верить, что он найдет ее с мужчиной. Она не посмеет показаться с тем человеком на улице, при свете дня… И вдруг Карлтону вспомнилась Перл, какой она была в Кларины годы. Может, он ищет вовсе не Клару, а Перл? Эти светлые-светлые волосы, детское лицо, легкий ласковый смех… Конечно же, вот что он ищет! Несправедливо, невозможно, чтобы он их не нашел, ведь он – Карлтон, Карлтон Уолпол, как же ему не добиться всего, чего он только пожелает. Он еще молодой. У него крепкие, сильные руки, и плечи, и ноги; он умеет драться; он красивый, женщины поглядывают на него тем особенным взглядом, который так будоражит и веселит; и родные ждут его домой. Они его ждут. Перед глазами задрожали черные полосы и расплылись, и взамен всплыли еле видные, призрачные лица – эти люди даже не зовут, не манят, просто терпеливо ждут и верят, что он вернется. Кто они? Чуть различимые, неясные, точно на старой фотографии, и среди них Перл… Карлтон ехал все медленней, и наконец машина остановилась. Он очутился в каком-то проулке. Неподалеку – склад, церковь, заправочная станция. Несколько старых домов, высоких, но тощих, будто обглоданных, лепятся так тесно друг к другу, что между ними едва пробежит ребенок. Карлтон взял карту, расправил трясущимися пальцами и попытался отыскать Кентукки. Где же оно, это слово «Кентукки»? Узнать бы, далеко ли еще ехать до дому. Тут его пронзила острая боль, и он уперся взглядом в ветровое стекло, дожидаясь, пока она отпустит.
Он вылез из машины. Земля зыбилась под ногами. Может, пойти на заправочную станцию и спросить, не видали ли там Клару? Он подошел поближе – часы на станции показывали только два двадцать! Он ужаснулся. Наверняка прошло больше двадцати минут. По меньшей мере час прошел с тех пор, как на глаза ему попались те, другие часы. Он часто задышал, воздуха не хватало. Пошел дальше. Кругом было жарко и полно детворы; в этом квартале жили счастливые люди. Детишки – белые. Когда они пробегали мимо или проходила женщина с детской коляской, Карлтон приостанавливался. Почему-то хотелось коснуться этих людей. А его никто не замечал. На углу, на мусорном ящике, сидел старик в лохмотьях – и Карлтон через силу расправил плечи в знак презрительного превосходства; никогда он не будет таким, как этот жалкий старый хрыч. Просто он отчаянно вымотался и ел не то, что надо, – в этом вся беда.
