Владимир Сорокин - Утро снайпера (сборник)
Оля ела с аппетитом невидимое, а он выл «это нэ!», корчась и брызгая пеной на свой дорогой костюм.
Девятнадцатого октября 1993 года Оля вышла замуж за косметолога Алешу — коллегу своего бывшего любовника Жени. Они сделали наконец ремонт в запущенной и загаженной шестью котами бабушкиной квартире и въехали туда с новой мебелью, огромным телевизором и красным сеттером Каро. Кудрявый широкоплечий Алеша любил Олю, французское кино, спорт, машины и прилично зарабатывал. Оля ушла из гимназии и захотела родить ребенка. Летом они собрались в двадцатичетырехдневньй тур по Европе, организованный отцом Алеши — мидовским функционером. Оля еще ни разу не была за границей. Зато Алеша провел детство во Франции и жаждал открыть жене Европу.
Пакуя чемоданы, Оля вспомнила про завтрашнюю встречу с Бурмистровым:
«Не поеду… Хватит воздух жевать… Баста, Лошадиный Суп».
Проникнув в мягкое тело Европы через тихую Финляндию, они проехали по Швеции, Норвегии, Дании, Исландии, отметились в невкусном, но красивом Лондоне, переплыли Ла-Манш, пересекли вкусную Францию и оказались в чистой Швейцарии.
Оля была совершенно счастлива до самой Женевы. Там ей вдруг стало очень плохо. Вечером они с Алешей сидели в ресторане с видом на озеро и неторопливо поедали громадного, запеченного на гриле лобстера, запивая сочное белоснежное мясо южношвейцарским «Pendant les Murettes». Слегка загоревший за две недели переездов Алеша рассказывал Оле про воровство на отцовской даче в Барвихе:
— Народ просто озверел, не то слово! На минуту калитку не запер — залетают и метут все подряд. Оставил гамак — срезают гамак, оставил белье — тащат белье, оставил лопату — тащат лопату, оставил бочку… что с тобой?
Смертельно побледневшая Оля остекленело уставилась на проткнутый вилкой кусок лобстера. В голове ее словно лопнул тугой белый шар и зазвенела бесконечная пустота. Оля впервые в жизни увидела пищу, которую едят люди. Вид этой пищи был страшен. И что самое страшное — она была тяжела какой-то окончательной смертельной тяжестью. Наливающийся белым свинцом кусок лобстера дышал смертью. В холодном поту Оля приподнялась на одеревеневших руках, и ее вырвало на стол. Ей показалось, что ее рвет могильными камнями. Заплатив за damage 20 франков, Алеша повел ее в отель. По дороге Олю трижды рвало. В отеле ночью ее вывернуло наизнанку, но Алеша побоялся вызывать врача из-за опасности надолго застрять в обстоятельной Женеве.
— Тебе просто что-то попало, зайка, — клал он ей лед к вискам. — Мы ели все пополам. Если это что-то инфекционное — меня бы тоже рвало. Дыши глубже и думай про снег, снег, снег, свежий русский снег.
К утру Оля заснула, в два часа проснулась, тряхнула тяжелой головой, разлепила сухие губы. Тошнота полностью прошла. Захотелось апельсинового сока и тоста с клубничным джемом. Алеша подремывал рядом.
— Пошли есть, слон, — встала она.
— Все о'кэй, зайка? — потянулся он. — Я же говорил — грязь попала. Хотя, откуда в Швейцарии грязь? Тут с тротуара есть можно!
Оля приняла душ, сделала макияж.
«Проблеваться иногда полезно. Морщины разглаживаются».
Внизу в прохладном зале их ждал вечный шведский стол с изобилием фруктов и даров моря. Оля взяла сок, тост, яйцо и киви. Алеша, как всегда, перегрузил свою тарелку салатами, обильно полив дрессингом.
Сели за любимый столик на террасе с папоротником и каллами.
— Сегодня жара спадет, поедем в Шильонский замок, — решил Алеша. — Сколько можно откладывать, зайка?
— Согласна. — Оля жадно выпила стакан сока, шлепнула ложечкой по яйцу, очистила, проткнула, с удовольствием глядя на выступивший желток, посолила, поднесла ложечку с трепещущим желто-белым ко рту и оцепенела: яйцо дышало смертью. Звенящая пустота снова запела в Олиной голове. Она отвела безумные глаза от яйца. Лежащее рядом киви наплывало тяжким замшелым булыжником, поджаренный тост наползал могильной плитой. Оля выпустила ложечку, вцепилась руками в свое лицо.
— Нет…
— Что, опять, зайка? — перестал бодро жевать Алеша.
— Нет, нет, нет…
Оля встала, пошла к лифту. Алеша бросился за ней.
— Может, я беременна? — Лежа на кровати в номере, она гладила свой живот. — Но у меня так никогда не было.
— Ты резко встала, зайка. Лежи. А обед я закажу в номер.
— Не говори мне про обед! — прерывисто задышала она.
— Попей просто соку.
Мини-бара в номере не было, Алеша спустился вниз, вернулся с толстой желтой бутылкой.
Сок потек в стакан. Оля поднесла его ко рту, с трудом сделала глоток. Ей показалась, что она пьет топленое масло. Она поставила тяжеленный стакан на тумбочку.
— Потом.
Но потом она не смогла уже выпить даже сока. Любая мысль о еде вызывала оцепенение и наливала ее тело угрожающей тяжестью, стремительно переходящей в тошноту.
— Это у тебя чисто нервное, — подумал Алеша. — Анорексия на почве быстрой смены впечатлений. У меня есть реланиум. Я его всегда с похмелья пью. Выпей пару. Сразу расслабишься.
Оля приняла две таблетки, полистала «VOGUE» и задремала. Проснувшись в четыре часа, она снова приняла душ, оделась.
— Знаешь что, слон. Я сегодня есть вообще не буду. Поехали в твой замок.
Вечер они провели в Монтрё. Алеша съел сосисок с картофельным салатом и выпил кружку пива. Оля в это время гуляла по набережной. В Женеву вернулись к полночи и завалились спать.
Утром Оля проснулась в семь, тихо привела себя в порядок и, не будя мужа, спустилась вниз: ей сильно хотелось есть. Выйдя из лифта и сказав «morning» официанткам в белых передниках, она взяла большую теплую тарелку, завернутые в салфетку нож с вилкой и двинулась к еде. Но едва она увидела смертельные холмы салатов, рыбы, сыров, ветчины и фруктов, ноги ее подкосились, тарелка выскользнула из рук. Олю вырвало желчью на ковер.
Несмотря на полный порядок со страховкой, Алеша побоялся вызывать местного врача:
«Еще припаяют инфекционку — и в стационар».
Зато он нашел три адреса женевских психиатров.
— Не пойду в дурдом, — оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. — Дай воды.
Алеша подал стакан. Воду она могла пить.
— Когда мы едем в Италию? — спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.
— Послезавтра.
— Чего у нас сегодня?
— Валлис. Винный погреб в Ветро.
— Поехали, — решительно встала она.
В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым «Comalin» весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.
