Александр Терехов - Немцы
— Принято! Так точно! Есть «так держать»! Разрешите исполнять?!
Леню Монгола уже подпоясали подаренной шашкой, на голову нахлобучили папаху с красной лентой наискосок поверх двуглавой самодержавной кокарды. Эбергард двинулся к герою — не спеши, несрочное дело, так, на веранде возле фуршетных столов наросли гости, ряженный в полковника милиции пучеглазый артист с отсутствующей шеей обследовал прибывающих металлоискателем, обнаруживая в сумочках дам детские соски, а из внутренних карманов мужских пиджаков вытягивая белые бюстгальтеры с кружевной отделкой, — публика хохотала и выстраивалась перед припадавшим на колено суетливым фотографом, совершенно не замечавшим нескольких серьезных господ, предусмотрительно подославших к нему насупленных «помощников» с «вон тех не фотографировать, услышал меня?!»; залитая загаром певица Ирина Коростелева в прозрачном платье (в жизни ростом полтора метра! — и где же та грудь? — да там вообще нет груди! — во врет телевизор!) рассаживала, заглядывая в двухстраничный печатный список гостей с рукописным хвостом.
— Ни хрена себе, — восхитился Эбергард, как только Леня Монгол опять заметил его, — Коростелева!
— Подарок друзей.
— А это кто? — Эбергард показал на дедушку в зимних сапогах — тот так и стоял в углу веранды, не приближаясь к напиткам и закускам, словно ждал автобуса или другого какого-то вида городского транспорта, что проходит через веранду и его заберет.
— Диссертацию мне писал, — Леня Монгол сам словно только что его вспомнил. — И первый-то раз — провалил. Я, честно говоря, думал его… Закопать. Как меня отговорили?! Юрий Александрович, да не бойся, садись, рубани салатиков!
— Вы у нас… — певица Коростелева нашла в списке и усадила Эбергарда прохладной рукой напротив Муджири, хозяина универмага «Райские вершины», усмехнулась его восторженному:
— И танцевать будете?
— Может быть, буду.
Ни один мужчина не молчал, все пытались запомниться. Так странно — он знает Коростелеву уже столько лет, а она с Эбергардом не знакома!
Ничего не ел потому, что дородный, медлительный и капризный, переживший четыре шунтирования Муджири кушал очень изящно: накалывал вилкой нужный кусочек, заворачивал его в нужный листик, обмакивал в одну плошку, в другую, откусывал с нужного бока и придирчиво жевал, проверяя на подлинность наслаждение; знал про каждое блюдо: как называется, из чего делают и как правильно есть — Эбергарду оставалось только щипать лаваш и разглядывать добавленную к ним за стол даму с нарисованными бровями в траурно-черном платье, глубоко открывающем вялую грудь; запястья дамы обвивали браслеты, в ушах качались золотые бубенцы — бывший судья Востряковского суда Верка Братищева теперь работала на какого-то рейдера; официант нагнулся к ее застывшей белокурыми волнами и острыми всплесками прическе, что-то подробно и почтительно перечисляя, но ответ получил краткий:
— Водки!
Переодевшись медсестрой, Коростелева два раза спела и понесла микрофон от стола к столу (Леня Монгол подсказывал, кому прилично «дать слово»); скоро, исчерпав общепонятные «ректор государственно-статистического университета», «председатель правления банка „Возрождение и преодоление“», «генеральный директор авиакомпании „Сибирские крылья“» и перейдя к весомым и ясным немногим «друг», «большой друг виновника торжества», «уважаемый человек из высокого дома», «человек, который работает на самом-самом верху рядом с самым-самым сильным человеком», обойдя половину, Коростелева еще раз переоделась, оставшись в одних колготках, и с чувством сказала, что споет лично для офицера и ученого Леонида Успенского и его друзей, он идет с ними по жизни и:
— Им принадлежит весь этот мир!
— Прирезал я еще лесок, полгектара к даче, — Муджири давно уже рассказывал, никогда не улыбался, казалось: плохо всё, но терпит, — расчищаю пока. Дочери-то я построил на Екатерининской пустоши, рядом с полем, что, говорят, Медведев выкупил. Знаешь картину Шишкина «Рожь»? Вот это поле…
— У нас еще гость, — объявила Коростелева, отдышавшись, Леня Монгол ей подсказывал, сам путаясь, на ухо, — гость дорогой. От префектуры Восточно-Западного, вернее Восточно… В общем, от — префектуры! — Леонида Павловича поздравляет Гуляев Алексей Данилович, заместитель префекта!
Никто не оборачивался (зампрефекта — мелочь), соединялись рюмки, решались вопросы, официанты прочитывали мысли и конькобежно скользили по коврам — Эбергард следил за микрофоном, микрофон понесли за стол, где довольно напряженно праздновали люди из Генпрокуратуры и таможенного комитета в продуманном соединении с красными мордами — тяжеловесно-тучными предпринимателями. За этим столом не смеялись, почти не ели, два особо выделенных официанта отбегали лишь за каким-то редкостным травяным отваром, вазочкой меда или самым обыкновенным ржаным сухариком (ну, есть у вас — самый обыкновенный-преобыкновенный, ну просто ржаной сухарик? господи — ну просто подсушенный черный хлеб, один ломтик? — и каждый предложенный сухарик оказывался недостаточно обыкновенным) — молчали за этим столом тяжело, ощущалось: самое меньшее — двое из гостей уже когда-то встречались за столом, по разные стороны, в исключительно неприятных обстоятельствах, оставивших на память одному из них четыре имплантата в нижней челюсти слева и суммы по тогдашнему курсу. Особенно суммы. Из-за этого стола и поднялся новый заместитель префекта Гуляев, вот он — поджарый пожилой юноша, над низким лбом аккуратный зачес справа налево, семидесятые годы, плакаты, хоккеисты, космонавты, комсомольцы, БАМ, лицевые морщины, заработанные улыбками и неудержимым хохотом над анекдотами первого секретаря парторганизации, смешливые ямочки на щеках — с выражением и трогательной искренностью Гуляев зачитал «адрес» из красной папки — Леня Монгол, не выпуская бокала, вытянулся, шутовски подровнял носки и втянул пузо, ближайшие похлопали, — пожиманье руки, Гуляев за что-то коротко извиняется, покаянно показывая ладони, — такая незадача, позор, префектура — без подарка! — Коростелева запела «Это любовь пришла за тобой, это весна постучалась…», Леня Монгол двинулся вдоль разнообразно качавшихся затылков, опять приклеив к уху мобильник, а Гуляев (Эбергард уже отодвинулся от стола, чтобы легко подняться, будто потанцевать, скрыв суету и страх) — Гуляев, не садясь, застегнул пиджак, кивнул соседям: обидно, как обидно, такой стол, такие люди, но вот приходится, необходимость… — и, огибая препятствия, заготовив правую руку и лицо, если нужно будет сигнализировать Лене Монголу «не надо, не выдумывай, не провожай! Занимайся гостями! Еще раз поздравляю и — празднуйте!» — и окраинами, за стульями, вдоль бревенчатых и каменных стен выбрался за двери, нащупывая в карманах номерок, к гардеробному зеркалу, возле которого уже открыто и просто улыбался Эбергард:
