Эльчин Сафарли - Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)
Иногда между словами возникают продолжительные паузы, наполненные повседневным шумом. Щелчок зажигалки, выдох сигаретного дыма, трель мобильного телефона, звук закрываемого окна, звон чайной ложки по стенкам кружки или попросту долгое молчание, прерываемое всхлипами или судорожными вздохами.
У него крепкий молодой голос. Слегка растягивает окончания слов, временами начинает сильно смягчать согласные, слышны слащавые восточные интонации. Рассказывает он живо, но сумбурно. Быстро теряет ход мыслей, иногда даже бросает повествование на полуслове и включает какую-нибудь песню. Нины Симон, Офры Хазы, либо сам что-то напевает.
Иногда он переходит на турецкий, иногда использует персидские слова и выражения. Это похоже на шифр — разные уровни секретности повествования. Предположить, какой язык для него родной, совсем не сложно, но это не имеет ровно никакого значения. Таких, как мой рассказчик, немало в разных уголках земли.
В голосе огромная усталость, словно он вот-вот опустит руки от бессилия, отказываясь идти дальше. Но спустя пару минут он словно решает не бросать якорь на этом отрезке жизни и, покинув ветреную палубу, спешит к каюте капитана с возгласом: «Эй, первый после Бога, нам нельзя останавливаться. Плывем дальше…»
Слушая его, я сопереживаю, но не жалею. Слушая его, непроизвольно перемещаюсь туда, где он находится, становлюсь его собеседником. Тем самым Другом, с которым не обязательно разговаривать, можно и просто помолчать под томное раскуривание тоскливой сигареты…
1
Если пуля пробьет мой мозг, пусть она же откроет все запертые двери. Я прошу, чтобы движение продолжалось, потому что дело не в личной победе, не во власти и не в тщеславии. Дело в людях.
Харви Милк
— Мне хочется вернуться в детство, хотя боли там намного больше, чем во взрослой жизни. Да, тогда я был беззащитным, забитым, такой изнеженный худышка-изгой, не раз изнасилованный дворовыми ребятами. Представляешь, в детстве я думал, что это нормально, когда тебя подлавливают в темном углу, суют в рот соленый на вкус член, заставляют обсасывать его, как леденец, пока не выпрыснет мутно-белая жидкость. Если откажешься или наябедничаешь взрослым, тебя где-нибудь обязательно поймают, искалечат. Рано или поздно. Если повезет, только до полусмерти…
Однажды возвращался со старшей сестрой Назирой из школы. Душистый весенний день, моросил теплый дождь, наполняющий почти волшебным ощущением, как будто ты не принадлежишь этому миру, живешь своим временем, идущим вразрез со временем вокруг тебя. За нами увязалась пушистая дворняжка, белая, с черным пятном на правом ухе, даже сейчас помню. Мы спешили к большой чинаре, под необъятной кроной которой можно было укрыться от дождя, а заодно покормить псину остатками завтрака, залежавшегося в наших ранцах…
Они появились неожиданно. Из какого-то закоулка. Трое старшеклассников. Видимо, шли за нами от школы. Кто-то мне свистнул. Я обернулся. Узнал самого крупного из троих. Сын местного начальника полиции, занимается борьбой. Угрюмое смуглое лицо, широкие сросшиеся брови. В школе его сторонились… Он подмигнул, кивнул головой, мол, подойди-ка. «Пошли с нами». — «Не могу. Я должен проводить сестру. Она одна боится идти». — «Пусть сама идет, а ты давай к нам. Разговор есть».
Я понял, что это за разговор и о чем. Я не хотел идти с ними. Я хотел, чтобы сегодняшний день стал особенным. Мы бы пришли домой, похлебали маминого супа, а потом побежали бы на речку. Весной она, разбухшая от талых вод, невероятно красива. «Не пойду с вами!» Они громко захохотали. Один из них, низкорослый, с тонкими губами, схватил меня за затылок, прошипел на ухо: «Тогда твою сестру завтра мы проводим, уродец». Страшно. Жалко. Всему конец. Этому дню. Мечтам этого дня…
Сказал Назире, чтобы она отправлялась домой. «Забыл тетради в школе. Хорошо, ребята напомнили… Ты беги, пока не стемнело, вот, возьми мой завтрак, дай собаке… Скажи маме, скоро буду». Спустя десять минут я делал им минет на заброшенной стройке. Сначала эти твари пытались отыметь меня в зад. Самое болезненное. Умоляя, выторговал минет. Одновременно троим. Повезло. Они кончили, застегнули брюки, ушли, ублаженно посмеиваясь. А я еще долго плакал под дождем… Пес, видимо, не пошел за сестрой. Он появился неожиданно, лег рядом, долго не сводил с меня печальных глаз…
Поверь, каким бы ужасным ни было мое детство, я бы хотел снова оказаться там. Для чего? Попытаться изменить что-нибудь. Уберечь маму от перенесенного позора… Детство — это начало большой книги жизни. Именно там закладывается дальнейшее развитие сюжета. Конечно, его нельзя переписать, но можно же смягчить, дополнить, так чтобы избежать трагических последствий…
2
— Видишь, вся квартира в куклах? Мой фетиш родом из детства. Всю свою первую зарплату я потратил на кукол. Я тогда уже переехал в Большой город. Зашел в крупнейший детский магазин, накупил самых разных кукол. Не каких-то особенных, ну тех, что с натуральными волосами, в эксклюзивных платьицах. Выбрал самых обычных. Потому что в детстве я играл с дешевыми куклами, точнее, с их подобиями. Они были из вонючего пластика, с непропорциональными ногами, косо нарисованными глазами, торчащими во все стороны синтетическими волосами. Родители дарили сестре именно такие игрушки — мы жили бедно, отцовской зарплаты не хватало. Мама не работала: женщина по мусульманским обычаям должна заниматься домом, семьей…
Ночью, когда все засыпали, я тайком брал кукол у сестры, играл с ними под одеялом с включенным фонариком. Причесывал, заплетал косички, оборачивал в разноцветные тряпки, так напоминающие вечерние платья. Только эти несколько ночных часов я жил настоящей жизнью, которая родилась вместе со мной. Внутри. Еще в материнской утробе…
Я превращал уродливых кукол в красивых девочек, потому что сам мечтал стать красивой девочкой. С длинными волосами, миниатюрной «пещеркой» между ног, с влажным взглядом из-под насурьмленных ресниц. Одним словом, лепил саму себя. Сказка заканчивалась утром. Когда твердело между ног от желания пописать, когда видел в зеркале мужавшее лицо, поросшее подростковым пушком…
В глубине души завидовал сестре. Я до безумия ее любил и одновременно ненавидел. Считал, что она отняла мою природу, мой женский пол, мой девичий облик. Назира должна была быть сыном, а я дочерью…
На Востоке многие думают, что гомосексуализм — психическая болезнь приобретенного характера. Чушь редкостная! Поверь мне, я отчетливо помню себя четырехлетним ребенком, и какой был шок во время обрезания. Нет, не от боли. Я всего лишь недоумевал, почему мне делают то, что не делают девочкам? Спросил у мамы. Она ударила по губам…
